Интерес к гендерной теме в российской левой и либеральной среде обострился из-за инициатив «моралистов» из «Единой России», которые так сильно озабочены спадом рождаемости в нашей стране, что напрочь забыли о её социальных проблемах. И этот морализм сильно раздражает. Однако в ходе спора с моралистами от партии власти выяснилось, что многие левые активисты имеют о гендерном вопросе весьма либеральные представления. Обидней всего, что часто дебаты между феминист(к)ами и защитниками «патриархального ада» сводились к тому, кто должен стирать носки с трусами, да варить борщ. Честное слово: жаль, что такое вкусное украинское блюдо с чьей-то подачи стало символом женского рабства.
Статьи французского социалиста Жюля Геда о женском вопросе немного устарели. Но они хороши тем, что Гед их написал тогда, когда эта тема ещё не была загажена либералами. Гед представляет незамутнённый марксистский, коллективистский взгляд на мораль, вовлечение женщин в производство, материнство. Например, в современной леволиберальной среде превозносить материнство считается дурным тоном, а Гед называет материнство «высшей социальной функцией», так как женщина, рожая ребёнка, «делает бессмертным человечество, воспроизводя его».
А главное, Гед доказывает, что революция в области семейных отношений «не может предшествовать, а может лишь явиться следствием экономической и социальной революции». Некоторые люди, которые сегодня называют себя марксистами, смотрят на этот вопрос иначе — как либералы. С другой стороны, немало среди них и тех, кто застрял во временах Жюля Геда и Поля Лафарга, когда женщина действительно была бесправной узницей «Бастилии брака», не имея даже права на развод. Так или иначе, всем, кто хочет выстраивать свои рассуждения на серьёзной теоретической и исторической базе, будет полезно прочесть статьи Геда из серии «Женщина и буржуазное общество», написанные в первой половине 80-х годов XIX века.
Редактор сайта «Новый смысл» Дмитрий Жвания
Среднее женское образование и мораль
— «Заповеди церкви» могут нарушение известных ритуалов, неисполнение известных церемоний уподобить самым гнусным преступлениям, против которых возмущается общественное сознание.
Но не одна только церковь установила «ритуалы» и «церемонии». У государства есть свои «заповеди» — или законы, — нарушение которых уподобляет виновников величайшим преступникам. Разве не подвергаются штрафу и тюремному заключению собравшиеся на сходку или составившие общество без формального заявления или предварительного разрешения, как и те, кто покусился на свободу или жизнь себе подобных?
<…>
А разве половой союз, воспроизведение нашего вида не подчинены гражданскому «ритуалу», нарушение которого делает парией не только женщину, которая его не выполнила, но и ребёнка, который мог бы от этого произойти и который перестаёт быть законным и становится побочным или незаконнорождённым?
Так называемые божьи заповеди «различают» воровство и убийство, которые запрещены лишь в известных случаях и «разрешены или терпимы в других». Но то же «различие» отличает заповеди государства. Для буржуазной морали, как и для морали религиозной, существует законное воровство и законное убийство.
Разве в то время, как несчастному запрещено — под страхом каторги — утолить голод чужим хлебом, предприниматели, индивидуальные и коллективные, лишены возможности — в форме прибыли или дивидендов — отнимать у миллионов людей продукт их труда? Разве в то время как убийство при помощи ножа или револьвера ведёт через суд присяжных на эшафот — напротив, постоянно совершающиеся убийства на трёхстах фабриках или заводах Франции при помощи каторжного 15- и 16-часового рабочего дня, рудничного газа или отравленной и раскалённой атмосферы мастерских механической чёски шерсти, не ведёт патентованных убийц, напротив, к богатству и почестям?
<…>
По части «патриотизма» мы видим, что капитал не имеет, не должен иметь отечества или — что сводится к тому же, — что его отечество там, где он больше приносит прибыли, хотя бы это было у врага: ubi bene, ibi patria. Мы тут находим дальше, что низкая цена рабочей силы должна быть высшим законом — suprema lex — и что не только допустимо, но обязательно, — там, где итальянские и испанские руки стоят дешевле — давать работу этим иностранным рукам за счёт отечественных желудков; и что там, где есть полуварвары, как китайцы, которые в состоянии жить, т. е. работать, питаясь горстью риса, не только можно, но и должно набирать жёлтых рабочих и оставлять умирать с голоду белых рабочих, своих соотечественников.
Мы тут находим дальше, что низкая цена рабочей силы должна быть высшим законом — suprema lex — и что не только допустимо, но обязательно, — там, где итальянские и испанские руки стоят дешевле — давать работу этим иностранным рукам за счёт отечественных желудков…
По части «личного достоинства» мы видим, что, так как женщине, которая может жить на доход от своего пола, можно платить за ту же работу меньше, чем мужчине, капиталистическая спекуляция была права, превратив, рискуя вырождением вида, постоянную производительницу рода человеческого, alma parens, мать человека, в машину для извлечения прибыли и — неизбежное следствие — в машину для наслаждения. Мы находим здесь защиту работы в промышленности, т. е. доведения до идиотизма детей, предоставленных с 10-летнего возраста без различия пола всем дурным влияниям фабрики.
<…>
По части «общественной солидарности» мы находим защиту против нас, возведение в краеугольный камень цивилизации постоянной и неравной борьбы между трудом и капиталом за распределение продуктов труда. Мы находим здесь заявление общественной необходимости конкуренции между капиталистами и фабрикантами, исключительно занятыми сбытом своих продуктов, размещением своих товаров против или взамен конкурента. Это как будто человеческий идеал: борьба за жизнь с её ранеными и убитыми; человек, спущенный с цепи, как волк против человека, и новый людоед, живущий за счёт разорения и гибели ближнего, даже без того извинения, что он питается трупом, — который пропадает без пользы.
По части «прогресса» мы видим обожествление машины, которая в обществе, основанном на собственности, является и не может не являться лишь орудием гибели, бесконечно удлиняя рабочий день, создавая чудовищное явление — ночной труд и умножая безработицу, этот современный голод человеческого и социального происхождения.
Это как будто человеческий идеал: борьба за жизнь с её ранеными и убитыми; человек, спущенный с цепи, как волк против человека…
Мы видим осуждение на поглощение пролетариатом — этим экономическим адом — всего среднего класса, мелких промышленников, мелких торговцев и мелких собственников, дни коих сочтены и которых ничто не может спасти от экспроприации, которую приносит с собой развитие крупной промышленности, крупной торговли и крупного сельского хозяйства. Одним словом, мы видим здесь то, что есть — увеличение количества продуктов, приводящее к обнищанию производителей, т. е. нищету, приходящую от богатства и пропорциональную этому богатству.
Светское духовенство… может сделать из них (буржуазных барышень) женщин-врачей, женщин-юристов, женщин-лекторов, кандидаток, т. е. буржуазных женщин всех видов: оно не может сделать из них женщин в человеческом смысле этого слова; точно так же, как оно делает буржуа различных наименований из сыновей буржуазии, которых ежегодно предоставляют влиянию его умственного онанизма.
“L’ Egalite” («Равенство»), 29 января 1882 года
Господину Льву XIII, Папе по званию, в его Ватиканский дворец, в Рим
Равенство прав и обязанностей — такова, действительно, цель, к которой мы стремимся, как и Интернационал, сделавший это своим девизом; мы только к этому и стремимся;
<…>
…равенство, которого мы хотим, материальное и непосредственное, не имеет ничего общего с равенством евангельским, платоническим, неземным…
<…>
Конечно, серьёзный и добросовестный ум не может смешать старую общность имуществ некоторых христианских сект, основанную на презрении, на равнодушии к этим «преходящим» благам, с тем, что называют теперь коммунизмом или «коллективизмом», стремящимся к общему или коллективному владению всем существующим капиталом с целью обеспечения каждому пользования всеми продуктами его труда или его активности, приложенной к капиталу.
Невозможно, не клевеща, не отличить христианского брака, терпимого потому, что «лучше вступить в брак, чем быть распалённым похотью» и превратившегося в постоянное изнасилование, по слову Павла — так, что «тело женщины принадлежит не ей, а её мужу» и vice virsa, — от половых отношений, которых мы хотим: совершенно свободных во времени и пространстве, так как вне полнейшей свободы и постоянного совпадения двух воль для нас ничего нет, кроме проституции и животности.
…наихудшая из тираний, скажем прямо, тирания легальности…
Письмо написано в январе 1879 года в тюрьме Сент-Пелажи, где Гед отбывал заключение
Коллективизм и семья
<…> Вся эволюция человечества показывает, что так называемые семейные отношения всегда и везде определялись формой или условиями собственности и менялись вместе с ними.
Когда земля находится в общем владении племени, нет семьи вне племени, которое является отцом и матерью всех детей и сообща заботится об их сохранении и развитии.
Индивидуальной собственности, основанной, как в Риме, на праве пользования и злоупотребления, — jus utendi et abutendi — соответствует римская семья с правом жизни и смерти мужа над женой, отца над детьми.
Феодальная собственность ведёт к феодальной семье: право старшинства, лишение дочерей права наследовать и проч.
Следствием буржуазной собственности настоящего времени, ограниченной в известной мере отчуждением на основании общественной полезности и других легальных сервитутов, является семья, ограниченная раздельным жительством, если не разводом, обязательным содержанием и воспитанием детей и проч.
И хотеть, чтобы из новой коллективной или социальной собственности, раз установленной, не возникала целая совокупность новых отношений между различными составными элементами семьи, — т. е. между мужчиной, женщиной и ребёнком, — это значило бы строить на чуде, которого мы к тому же ни за что не хотели бы.
Для того чтобы, с другой стороны, невольно или нет, коллективизм был призван… разрушить семью, надо было бы, чтобы семья при настоящем режиме сама не разрушалась понемногу с каждым днём.
С тех пор, как женщина, превращённая в работницу, захвачена была колёсами крупной промышленности; с тех пор, как ребёнок последовал за ней в этой роли более дешёвого орудия — или прислуги при орудии, — что остаётся от рабочего домашнего очага? Ничего, или, ещё хуже, тревоги и лишения. Самое материнство было по мере возможности запрещено матери, — пролетарской, — трудовую силу которой «филантропически» призваны были освободить ясли и приюты, к величайшей выгоде для капиталистического производства. Не говоря уже о том, что к дневному труду, опустошающему колыбель, прибавился ночной, опустошающий брачное ложе, так что от семьи остаются одни обязательства: квартира, платье, стол и проч.
Убитая индустриализмом, не желающая знать ни пола, ни возраста снизу, семья выжила, может быть, наверху: в том классе, капиталы коего вырастают их этих руин рабочей семьи? Тоже нет. Всё чаще и чаще среди тех, кто «родился с серебряной ложкой во рту», все функции, нормально составляющие функции семьи, выполняются посторонними и за деньги.
Посторонняя наёмница: кормилица кормит и баюкает ребёнка!
Посторонние наёмницы: нянька или няньки одевают, умывают, кормят и гулять водят господина-младенца!
Посторонние наёмники: гувернёр, который должен будет открыть ему путь умственного развития, и различные преподаватели, которые будут его обучать — за деньги — всему, чего чаще всего не знают ни мамаша, ни даже папаша!
Богатая семья, — которая одна только ещё сохраняет видимость жизни, — сама является уже не больше, чем кассой, обеспечивающей физические и нравственные потребности ребёнка, которые удовлетворяются всё чаще вне её.
Но даже если бы было иначе, мы без огорчения надели бы траур по институту семьи, смысл существования коего уменьшается по мере развития социальной жизни.
В известный момент истории человечества семья, составляющая всё общество, должна была заботиться обо всём. Это она из ребёнка делала человека. Она была обязательной и единственной посредницей между человечеством нарождавшимся, которое только через неё могло воспользоваться приобретёнными до него знаниями.
Но уже теперь контакт, сношения молодых поколений с предками, происходят, напротив, социально, через публичные школы. С другой стороны, женщина, существование коей всецело зависело от семьи, которая, если была её тюрьмой, служила в то же время оплотом против враждебной среды, женщина уже в настоящее время, хотя в форме совершенно рудиментарной и неудовлетворительной, находит в обществе средства для самостоятельного существования, которые остаётся только развить. Т. е. защитная роль семьи для неё больше не существует, оставив место роли угнетательной.
Вот эту-то домашнюю каторгу, — какой исключительно является современная семья для женщины, — коллективисты надеются видеть увлечённой в падение капиталистической каторги, какой является индивидуализированная фабрика. Дело идёт о том, чтобы покончить с повинностями алькова и домашнего очага, такими же тяжёлыми и унизительными, как и рабство фабрики и мастерской. И таков будет результат нового порядка, к которому мы стремимся — не сомневайтесь в этом.
Когда благодаря деиндивидуализации средств производства, трудовое благосостояние станет доступным всем, мужчинам и женщинам, личные услуги, иммобилизирующие в настоящее время всё более многочисленный контингент прислуги или загоняющие женщину в печной или ночной горшок, превращая её самоё в прислугу, превратятся естественно и фатально, — потому что не будет больше людей, настолько лишённых средств и самолюбия, чтобы согласиться на это, — в услуги общественные, в которых можно будет применить разделение труда, машину и пар, в ожидании электричества, что неизбежно приведёт к лучшей жизни, более дешёвой, а главное, поистине свободной.
Что такое нынешние отели, пансионы, клубы и пр., благодаря которым для богатых классов свобода всё больше и больше заменяет обязательный at home бедняков, если не зародыш – очень несовершенный – нового, по самой сущности своей освободительного режима, к которому мы стремимся?
Свобода и достоинство половых отношений, очищенных от их экономической и меркантильной стороны; равное умственное и мускульное развитие ребёнка, всех детей, и потребление столь же широкое, сколь и независимое, все эти desiderata (чаяния – ред. «Н. С.») будут осуществлены для всех, мужчин и женщин, великой человеческой семьёй, которая создаст общество, умиротворённое общностью имуществ и труда, между тем как они недостижимы для малого общества, каким является индивидуальная семья, семья — тюрьма, — и тюрьма одиночная…
Отнюдь — повторяю это — не потому, что мы собираемся разрушить её, непосредственно занеся мотыгу на этот вековой устой человечества. Но как на известной ступени развития происходит отделение человеческого зародыша от матки, ставшей слишком тесной, точно так же произойдёт отделение развитого человечества от матки-семьи, которая дольше не в состоянии вмещать его, не задушив.
***
…наверху, в имущем меньшинстве, семья характеризуется ударами перочинного ножа в брачный контракт или ударами ножа или револьверными выстрелами в тело контрагентов, а внизу, в пролетарском большинстве, семья даёт о себе знать под видом тысяч детей, брошенных, мучаемых и подвергаемых мускульной и половой эксплуатации…
“Le Citoyen”(«Гражданин»), 10 декабря 1881 г.
Решение вопроса о разводе
Невозможность разрешения вопроса о половых отношениях в смысле свободы — и человеческого достоинства — составляет неотъемлемый признак существующего общества и исчезнет только вместе с ним. Невозможность эта — экономического порядка — двоякая: она касается и женщины и ребёнка.
Женщина в капиталистическую эпоху не может прожить самостоятельно, своим трудом. Даже вне моментов, когда, поглощённая высшей из социальных функций, она делает бессмертным человечество, воспроизводя его, она, продавая свою умственную и мускульную силу, находит лишь подсобный заработок. Так как её заработная плата обидно мала, она вынуждена выпрашивать недостающие средства у мужчины.
Другими словами, она осуждена торговать своим телом, ставшим для неё главным — или единственным — средством существования. И когда, путём самопродажи, произведённой раз навсегда, которая называется браком, ей удалось — ценой каких бы то ни было повинностей, — обеспечить себе самосохранение и питание, я не вижу, как можно путём такого настоящего расторжения договора, каким является развод, заставить её пойти в другое место… кормиться.
Кроме того, что её тело, неизбежно превращающееся в товар, может быть, от употребления или изношенности, станет трудно или невозможно пристроить, она из двух видов проституции, на которые она осуждена, имеет право своего окончательного проституирования предпочесть злоупотреблениям проституции разновремённой и многократной.
Нерасторжимость первого контракта или первой сделки — существенная гарантия, которой преступно было бы её лишить.
Более, чем кто-либо — в интересах ребёнка и женщины — революционный социализм заявляет об абсолютной необходимости разрушить Бастилию брака. И эта революция в отношениях между полами, которую делают необходимой всё более и более многочисленные возмущения узников этой Бастилии, не может предшествовать, а может лишь явиться следствием экономической и социальной революции.
Для того чтобы отдельные лица добились самособственности, свободного распоряжения самой интимной частью их личности, надо чтобы среда индивидуалистическая и собственническая уступила место среде коллективистической и коммунистической.
Надо чтобы своим освобождённым, ненаёмным трудом, вознаграждённым его продуктом, женщина могла, работая, жить самостоятельно, ибо только её экономическая самостоятельность может дать ей возможность быть свободной в любви и дружбе.
Надо чтобы во время беременности и кормления, когда она путём этой работы организма фабрикует больше, чем продукты производителей, она могла бы быть социально допущена пользоваться продуктами работы экономической.
Надо, с другой стороны, и в особенности, чтобы, как в древних коммунистических племенах, в которых отцовство под именем дядей принадлежало всем взрослым мужчинам, надо, чтобы ребёнок, чтобы все дети, составляющие человечество грядущего дня, содержались за счёт человечества настоящего дня. …Семью надо расширить, распространить её на всё общество для одинакового самосохранения и одинакового развития все сыновей человеческих без различия.
“Le Cri du Peuple” («Крик народа»), 12 июня 1884 г.
Печатается по: Гед Ж. Женщина и буржуазное общество. Избранные статьи. Перевод Ф. Ге. Л.- М.: Книга, 1925.
Продолжение следует
