Что же вы хотите! Я часто говорил о Бедности. Я старался говорить о ней с благородством, и мне было бы весьма стыдно, если бы вы хоть на мгновение могли подумать, что я судил о ней издалека, как дилетант, из любопытства, подобно молодому Бурже, наблюдавшему за людьми высшего общества, благодаря щедрым чаевым, сунутым в руку портье.
Но жалея меня, вы бы напрасно потратили время, я не заслуживаю, чтобы меня жалели. Я «вступил в Бедность» так же, как вступил в войну, в самом скромном чине, и как в армии бедняков, так и в другой, настоящей, я не поднялся далее до ефрейтора. Я был, если вам угодно, в рядах самой древней в мире аристократии, той, где глава — Иисус Христос, а коннетабль — Святой Франциск Ассизский. Но и там я лишь мелкий дворянин. Но это не важно! Это не имеет значения! Этого достаточно, чтобы я смиренно чувствовал солидарность с участью бедных людей.
Я говорю, что бедные спасут мир, и они спасут его, сами того не желая, они спасут его и ничего не попросят взамен, не зная цену тому, что они совершили, они проделают эту колоссальную работу и не возьмут, естественно, ни гроша.
Вы не поверите, насколько это важно для христиан! Нас тысячи и тысячи по всему миру, который редко осмеливается на высокомерное обращение с таким братством — и не только из уважения к нашим известным кузенам, Благородным Принцам Бедности, великим сеньорам Нищеты, но и потому, что мы стараемся честно хранить Священный Закон нашего ордена. Мы живём плодами своего труда, а не накопленной прибыли, живём и работаем день за днём, и наш труд и наша жизнь — это один и тот же хлеб: рапет quotidianum.
Вопреки знаменитой аксиоме «всё своё ношу с собой», мы никогда не уступали дорогу непокорному и скрытному лакею, всё наше имущество всегда у нас за спиной, иногда — увы! — очень далеко за спиной, так далеко, что нам, вместе с женой и детишками, приходится с грустью останавливаться и с тоскливым сердцем его ожидать. Признаюсь, это небольшое испытание, оно нам по силе, но оно уже ничем не отличается от испытаний, поджидающих наших Хозяев, благодаря ему мы не унижаемся, не опускаемся до грубости.
Несомненно, кто-то скажет, что мы все бедны в силу случая. Так в чём же дело? Станем бедными от рождения! Принцу, чтобы он стал принцем, разве не давали тот же хлеб, что и нам? Мы не давали обета бедности, как многие монахи, уютно себя, между прочим, чувствовавшие. Сам Бог дал этот обет за нас, и если мы от него уклоняемся, то он за нами присматривает, он сам остаётся бедным, чтобы поддержать нас, он пробил дыры в наших ладонях, чтобы мы ничего не могли в них сохранить. Мы бедны как законные Короли, лишь по милости Бога.
Я пишу: «Мы», — и спрашиваю, имею ли я ещё право это писать. В этом стерильном лесу, где змей гораздо больше, чем птиц, в этом огромном логове у слова «бедность» уже нет того древнего смысла, который когда-то ему давали. Бедность здесь — только зло, убивающее людей в глубинах их одиночества, словно дизентерия, лихорадка или тиф. О, мои древние города, переполненные людьми!
Ожидание наслаждения нельзя нажать надеждой, это, скорее, бред, агония.
Может быть, я тоже, не зная этого, бегу от Бедности. Может быть, я и не заслуживаю, чтобы меня слушали, когда я говорю о своих старых компаньонах из нашего древнего братства. Я говорю, что мир будет спасён Бедными, и именно той их разновидностью, которую я только что описал, теми, кого современное общество хоть и не уничтожает, но устраняет, потому что они так же не могут к нему приспособиться, как и оно не может их в себе растворить.
Общество будет устранять бедных до тех пор, пока их изобретательная терпеливость не станет, рано или поздно, причиной его жестокости. Я говорю, что бедные спасут мир, и они спасут его, сами того не желая, они спасут его и ничего не попросят взамен, не зная цену тому, что они совершили, они проделают эту колоссальную работу и не возьмут, естественно, ни гроша. Кажется, что они спорят с аптекарем, булочником, бакалейщиком, домовладельцем, совершают в конце каждого месяца удивительные комбинации, стремятся постоянно решать проблемы, гораздо более сложные, чем квадратура круга, удлиняют одежду, чинят детскую обувь, накладывают заплатку на рукав, чтобы не протирался в локте, покупают дешёвый поливалентный сироп, вылечивающий бронхит, ангину, корь, скарлатину, одинаково полезный и для дёсен новорождённого и для ревматизма дедушки.
Роль бедных в человеческом обществе подобна роли женщины в семье или роли тех старых родственниц, оставшихся девственницами, которые иногда олицетворяют собой честь дома…
Бедные стараются днём и ночью размышлять над этими трудными проблемами, но под предлогом их разрешения они проводят время в фантазиях, что проблемы уже решены, в мечтах, что все долги оплачены и что они снова, как у них называется, встали на ноги. К несчастью, именно этих ног им и не хватает, и если бы они каким-то чудом выплатили свои долги, они всё равно не сдвинули бы с места. И никогда, никогда они не заметят простой, даже слишком простой истины: они никогда не узнают, что бесконечно легче заработать сто франков, чем сэкономить пять су, что уравновесить на кончике иглы свой невозможный бюджет труднее, чем стать миллионером, что деньги приходят к тому, кто их берёт.
Так ученик коллежа бросает издали взгляды на девушку из пивной, вместо того чтобы подойти и схватить её за задницу. Они не желают получить деньги сегодня же, сразу, они надеются на завтра, на послезавтра, на воскресенье, и что и есть та надежда, которую они любят, которая делает такой дорогой их жизнь, ужасную сложность которой они даже не замечают, — её мелочная, нескончаемая тревога.
Мир живёт слишком быстро, мир не имеет времени надеяться.
Надежда, вот слово, которое я хотел написать. Весь остальной мир желает, стремится и отстаивает права, требует и называет всё это надеждой, потому что не имеет ни терпения, ни чести, он хочет лишь наслаждаться, а наслаждение не может ждать, в прямом смысле что го слова; ожидание наслаждения нельзя нажать надеждой, это, скорее, бред, агония. Впрочем, мир живёт слишком быстро, мир не имеет времени надеяться. У внутренней жизни современного человека слишком быстрый ритм, чтобы там могло возникнуть и выжить такое горячее и хрупкое чувство, он пожимает плечами при мысли об этой целомудренной помолвке с будущим.
Идея Вильгельма Оранского, что нет необходимости в надежде, чтобы ничуть действовать, в тысячу раз более истинна, чем верил сам этот великий человек. Надежда слишком приятная пища для честолюбивого, она рискует растрогать его сердце. Современный мир не имеет времени ни для надежды, ни для любви, ни для мечты. Именно бедняки надеются, точно так же как святые любят и искупают за нас грехи. Традиция скромной надежды — в руках бедняков, которые хранят её так же, как старые работницы типу кружева, тайну некоторых его узелков, недоступных механической имитации.
Вы скажете, что беднякам, живущим надеждой, не на что надеяться, кроме самой жизни. Конечно же, это так… я даже добавлю, что чем более трудной оказывается их жизнь, тем больше они должны надеяться на компенсацию. Верите ли вы, что может быть навсегда потерян труд этих молчаливых, проворных пчёл — мёд, переполняющий их ульи? Разумеется, никто ещё не задаёт вопрос, потому что земля ещё у политехнических скотов, но время придёт — не пришло ли оно уже? Не чувствуете ли вы на вашем лбу, на ваших руках первой свежести рассвета? — день придёт, когда те, кто бежит сегодня за спиной своих безжалостных, жестоких хозяев, транжирящих человеческую жизнь как ничего не стоящий материал, набивающих человеческими жизнями свои горны и наковальни, остановятся изнурённые на дороге, ведущей в никуда.
Что ж, тогда, может быть, — но зачем об этом говорить? — слово Бога исполнится, и добрые наследуют землю просто потому, что они не потеряли привычки надеяться в мире отчаявшихся людей. Они наследуют землю, но ненадолго; они будут владеть ею и, может быть, даже не заметят этого, их невинность нарушит баланс, и исчезнет равновесие в мире. Не находите ли вы эти слова слишком величественными?
Современный мир не имеет времени ни для надежды, ни для любви, ни для мечты.
Послушайте, они ещё недостаточно величественны. Вы считаетесь Властителями вселенского мнения, и вы изучили лишь самую доступную его сторону, вы, как Христофор Колумб, который высадился на Багамские острова, а верил, что покорил Индию. И, между прочим, позвольте мне вам об этом сказать, ваша колоссальная рекламная машина, в те первые годы, когда она ещё только была запущена, только и делала, что это мнение будоражила, встряхивала и перемешивала.
Вы призывали народы стремиться к Выгоде, как сейчас призываете вооружаться; и самые жадные толпятся возле вас в ожидании добычи, эта гримасничающая и жестикулирующая толпа закрыла от вас горизонт, их крики заполнили, накрыли, затопили молчание миллионов людей. Но в настоящее время вам надо действовать. Вы обещали ликвидацию общества, резервы которого, впрочем, нагло транжирили, и глупцы подсчитывают прибыль от этой операции, тогда как вы уже знаете, что она оставит после себя лишь огромные убытки. Тогда вам придётся созидать. Мы считали вас гордыми философами: согласно этой философии человек — это двуногое животное, его движущая сила — это интерес, Бог — это счастье, а мистическое — это инстинкт. Опыт покажет нам, чего эта философия стоит. Соизвольте меня понять. Не принимайте это за шутку. Вы перевернули общество, но вы не воссоздадите его с этими людьми.
Созидать — это всегда работа любви. Следовательно, вам рано или поздно придётся сделать обращение к человечеству, которое вы знаете очень плохо, которое вы даже отказываетесь узнать, потому что его существование свело бы на нет ваши тезисы, человечество — не реалист, в том смысле, который вы вкладываете в это слово. Другое человечество, другой вид людей, от которых, как вы считаете, оно не будет требовать ничего, потому что оно нуждается в том же, в чем и вы. Возможно, оно не потребует, оно даже не сформулирует свои претензии, и, наверное, оно даже не будет мстить. Но вы не вынесете его терпения, его святого терпения. То, что вы уничтожите, оно поднимет за вашей спиной, поднимет один раз, десять раз, сто, оно неутомимо будет собирать всё, что вы уроните, и с улыбкой вручать вам.
Гримасничающая и жестикулирующая толпа закрыла от вас горизонт, их крики заполнили, накрыли, затопили молчание миллионов людей.
То представление, которое вы составили о жизни, становится столь грубым в вашем подсознании, что вы верите, что нашли в насилии последнюю тайну господства, тогда как повседневный опыт доказывает, что скромное человеческое терпение постоянно, уже много тысячелетий подряд, обрекает на неудачу дикие силы природы. Вы не торжествуете над терпением бедняка — patientia раuреrum non peribit in aeternum («Надежда бедных не до конца погибнет» — Псалом, 9, 19 — прим. ред. SN).
<…>
Я никогда не хотел, чтобы вы умилялись над бедными, я боюсь, что эта глава будет ещё одним недоразумением между вами и мной. Поскольку мы, возможно, говорим не об одних и тех же бедных. Бедняки, которых вы привыкли видеть, — то есть те, которых находят не потрудившись поискать, — чаще всего либо ложные бедняки, либо бедняки-неудачники, бедняки, упустившие свой шанс, — так же мало достойны своего величественного имени, как маркиз имени папы, — одержимые ностальгией по богатству, тянущиеся к чужим деньгам, как бабочки к огню, неудачники, из которых счастливый случай мгновенно бы сделал дурных богачей, или дурачки, которых собственное легкомыслие выбросило из изобилия в нищету, которые суетятся внизу под склоном, как мокрицы на дне бутылки. В огромном кортеже богачей эти люди играют ту же роль, что и слуги-оруженосцы в старой армии, они идут сзади, но у них нож в кармане штанов, и когда воины сделают свое дело, они могут иногда прикончить раненого, могут ограбить убитого…
Если настоящие бедняки не становятся богатыми, то не потому что были слишком глупы для этого…
Бедняков много, это правда, но не так легко обнаружить тех, кого мы имеем в виду. В Солони довольно много зайцев, но житель бульвара Рошешуар истопчет пару новых сапог, прежде чем увидит одного. Настоящие бедняки убегают от богатых, настоящие бедняки живут рядом друг с другом, помогают друг другу и умирают рядом друг с другом, это и есть негласный знак призвания к Бедности. Если настоящие бедняки не становятся богатыми, то не потому что были слишком глупы для этого — как им, впрочем, случается часто верить самим, — дело в том, что они этого не хотят, понимаете? Они не восприимчивы к священной жажде aura sacra fames («Злата проклятая жажда» — лат. — прим. ред. SN), как другие невосприимчивы к туберкулёзу, и чаще всего сами об этом не подозревают, ибо, как и весь мир, охотно верят, что думают прежде всего о деньгах, и не отдают себе отчёта о том времени, которое тратят на всё остальное.
Они не стали богачами, потому что этого не хочет Бог, он отметил их своей печатью, он избрал их и дал им ту благодать, в которой отказывает многим смелым монахам, раздувшимся от своей значимости, отказывает тем, кто гордится, что поменялся своей судьбой с неизлечимыми больными, отказывает отцам семейства, отравленным поставщиками, одним словом, всем, кто ведёт собачью жизнь и лишь мечтает о комфортабельном существовании, лишённом любых материальных забот. Многие вполне уважаемые люди под предлогом служения интересам общества делают его достоянием свою скупость.
Нет никого глупее корыстного человека…
Предсказывая приход Бедности, я не демонстрирую никакой особенной проницательности: в обществе униженном, провалившемся в нищету, вполне естественно использовать определённые преимущества, наилучшим образом к этой нищете приспособленные. Весь мир знает — нет никого глупее корыстного человека, я говорю о человеке не только разорившемся, но и оказавшемся в силу обстоятельств неспособным вернуть то, что он потерял, «встать на ноги», если использовать его собственное выражение.
Человек, который ещё только «встаёт на ноги», — едва ли человек, это нечто бесформенное, личинка в шелковом коконе. Он временно выключен из игры. Но когда я предсказываю, что царство бедных будет коротким, я знаю, что на самом деле власть дана им не для того, чтобы господствовать, подчинять других, что их порядок и их справедливость не от мира сего, что роль бедных в человеческом обществе подобна роли женщины в семье или роли тех старых родственниц, оставшихся девственницами, которые иногда олицетворяют собой честь дома, заботятся о его процветании, искупают, кроме всего прочего, грехи его обитателей, но умирают с сожалением, что были обузой для всех.
Печатается по: Жорж Бернанос. Униженные дети. Дневник 1939-1940. Санкт-Петербург. Издательство «Владимир Даль». 2003. С. 221-228; 232-234
Читайте также:
Жорж БЕРНАНОС: «Народ нельзя вновь вернуть в христианство»
Жорж БЕРНАНОС: «Мир должен быть риском, приключением»
Жорж БЕРНАНОС: «Надежда — это риск»
Жорж БЕРНАНОС: «Мысль, не претворенная в действие, не многого стоит»
Жорж БЕРНАНОС: «Религии капитала и Государства родились в один и тот же день»
