Жан Жорес в статье «Значение большинства» отстаивает принципы гуманистического и демократического социализма, доказывая, что социализм нельзя навязать, так как этот строй основан на вовлечении большинства населения в дело управления производством и обществом. Однако Жорес явно переоценивает значение всеобщего избирательного права при буржуазном строе. «Всеобщее избирательное право постоянно освещает взаимоотношение партий. Оно истолковывает и оглашает размеры партийных сил. Поэтому в настоящее время партия затрудняется начинать движение, когда вся страна и сама она знает, что составляет меньшинство», — доказывает Жорес. Однако мы знаем, что реализация всеобщего избирательного права в буржуазном обществе подвержена разного рода деформациям. Одновременно Жорес недооценивает роль инициативного социалистического меньшинства. Как показала история Октябрьской революции, смелые действия такого меньшинства в итоге оборачиваются тем, что оно завоёвывает симпатии большинства политически активного населения.
Дмитрий Жвания, редактор сайта «Новый смысл»
— Я доказывал в другом месте с полной очевидностью, что успех революции 1789 года был обязан тому, что за революцию стояло подавляющее большинство нации. Социальная революция, по моему мнению, тем более нуждается в сочувствии огромного большинства нации. Надеюсь, однако, что, констатируя трудность задачи, я не только не лишаю мужества, но, наоборот, возбуждаю энергию и сознательность. Ведь если обширна предстоящая работа, если она требует совместных усилий множества людей, то так же велики – и это трудно не доказать – наши силы и средства, и от нас зависит пойти к цели уверенным победным шагом. Но я утверждаю, что самых энергичных усилий социалистического меньшинства было бы недостаточно, и мы должны привлечь на свою сторону сочувствие по возможности всего общества. И вот почему.
Прежде всего, революционное социалистическое меньшинство будет иметь перед собой не инертную пассивную массу. За последние 120 лет, т. е. со времени Революции, человеческая энергия, возбуждённая ещё в эпоху реформации и возрождения, ожила с необыкновенной силой. Во всех классах, при всяких условиях мы находим активную волю, деятельные силы. Повсюду личность осознала себя. Повсюду она проявляет необычайную энергию. Рабочий класс пробудился от полусна и пассивности. Но и мелкая буржуазия проявляет активность. Несмотря на тяжесть экономических условий, часто подавляющих её, она далеко ещё не сломана и делает попытки встать на ноги. И хотя она часто ищет спасения в реакционных замыслах и прибегает к самой возмутительной политике, к самому бесплодному и унизительному национализму, она, тем не менее, представляет собой активную, пламенную силу. Она образует лиги и в Париже тормозит движение социалистической и республиканской демократии. Можно утверждать, что она окажет решительное сопротивление социальному движению, если её, хотя бы отчасти, не привлекут к нему заблаговременно.
Точно так же и мелкие собственники – крестьяне – со времени революции играли в нашей истории немаловажную роль, склоняясь то в сторону реакции, то в сторону либерального движения. За несколькими достаточно известными исключениями, они поддались в 1851 году страху перед красным призраком и способствовали государственному перевороту и восстановлению Империи. Уже потом они мало-помалу перешли на сторону республики и теперь являются сильной опорой её. Они прекрасно сознают своё политическое могущество. Они вошли в муниципалитеты, могут попадать в депутаты, государственные советники и сенаторы, и они ни за что не потерпели бы социального движения, которое совершалось бы помимо них. Ввиду этого, я считаю неблагоразумным мнение, будто для успеха было бы достаточно пассивного поведения крестьян и будто социальная реформа потребует от них только невмешательства. При крупных общественных движениях ни одна значительная социальная сила не остаётся нейтральной. Кто не с нами, тот против нас.
Кроме того, так как требуется соучастие крестьян в коллективистическом строе, так как необходимо, например, их согласие продавать свои продукты в общественные магазины, то одного пассивного сопротивления с их стороны было бы достаточно для того, чтобы ослабить и погубить революцию. Они сознают своё могущество и не выпустят его из рук. Самая способность к инициативе в экономических вопросах, которую они доказали в течение последних лет, одушевляющее их стремление к прогрессу – всё это доказывает, что они не останутся инертными и пассивными зрителями великих социальных движений, последствия которых не замедлят отразиться на их собственной жизни. Они сделаются сторонниками движения или его противниками.
Надо прибавить, что привилегированные классы нашего времени пользуются несравненно большим влиянием, а значит, и могуществом, чем те же классы до 1789 года. Промышленная буржуазия ещё жива. Она следит за ходом научного прогресса. Она постоянно заимствует новые методы производства и обновляет орудия труда. И даже в сфере социальной борьбы, борьбы классовой, она обновляет свои боевые методы: изобретение «жёлтых» синдикатов свидетельствует о том, что она обладает достаточной гибкостью и смелостью. Какая разница между кипучей энергией капиталиста наших дней и деятельностью прелата старого времени! Некоторые из наших капиталистов, как известные американские миллиардеры, унаследовали, можно сказать, энергию Наполеона. И даже во Франции, при более скромном развитии буржуазии, она всегда на стороже. Таким образом, пролетариату придётся вырывать привилегии не у беспечных, полусонных классов, а у классов деятельных, смелых, не лишённых предвидения. Как может он справиться с этой задачей, если он не будет иметь за собой всю нацию? Если масса будет враждебна ему, он будет раздавлен. И если даже она будет только недоверчива, буржуазия не замедлит обратить это недоверие во враждебность.
Итак, необычайное оживление, свойственное современной жизни, подъём энергии в массах делают невозможным решающие действия меньшинства. Нет больше инертных масс, которые можно было встряхнуть сильным толчком. Мы видим повсюду сконцентрированные силы, которые могут легко обратиться в центры сопротивления, очаги реакции, если только их собственное движение не направит их по пути к новому строю.
Во-вторых, переворот в отношениях собственности, которые социализм хочет и должен совершить, — гораздо обширнее, гораздо глубже и сложнее того, который был совершён 110 лет назад буржуазной революцией.
В 1789 году революция обрушилась на узко определённую форму собственности. Национализируя имущество духовенства, она захватила строго определённую корпоративную собственность. Вне церкви, вне духовенства, чёрного и белого, ни один гражданин, ни один собственник не должен был страшиться экспроприации, декретированной лишь в отношении церкви. Аббат Мари напрасно старался произвести панику: буржуазные собственники и крестьяне хорошо знали, что церковная собственность – понятие строго определённое, и что экспроприация не может перейти этих границ. Когда революция уничтожила феодальные права, это была также вполне определённая мера со сферой применения ограниченной и заранее известной. Без сомнения, некоторыми феодальными правами пользовались поместья и нефеодальные. Но в общем пострадали, главным образом, феодалы.
Благодаря самой природе феодального лена, который предполагал личную зависимость, все выгоды этой системы были предоставлены одной категории лиц.
Наоборот, капиталистическая собственность не сконцентрирована. Она не имеет определённых известных границ. Она не находится в руках одной корпорации, как, например, церковь, одной касты, как аристократия. Конечно, представители капитала далеко не так многочисленны, как это утверждает показной энтузиазм буржуазных экономистов. Но всё-таки капитал не сосредоточен в руках ограниченной категории собственников; он чрезвычайно раздроблен. Мы находим мелких собственников повсюду, не исключая деревень. И если бы натиском меньшинства, в один прекрасный день, была уничтожена капиталистическая собственность, это вызвало бы сопротивление даже там, где его трудно предвидеть. Мелкие и средние собственники согласятся на превращение капиталистической собственности в социальную только в том случае, если их привести к этому путём постепенных и вполне определённых актов, в которых их интересы будут всецело обеспечены. Но провести эту реформу, установить эти гарантии можно только путём спокойного обсуждения и законной воли большинства нации.
Точно также переворот в поземельной собственности и её эволюция к широко-коммунистической форме окажется невозможным, пока собственники-крестьяне не будут вполне обеспечены. Согласие средних собственников-крестьян тем более необходимо, что сравнительно с их числом число мелких собственников постоянно идёт на убыль. Они уже не примкнут к движению, которое начнётся внезапно и последствия которого они не смогут предвидеть. Они изъявят согласие лишь на такое движение, в обсуждении которого они примут участие и которое, увеличивая их производительные силы и благосостояние, успокоит их вполне относительно цели и сущности социализма.
Это ещё не всё. В 1789 году перед революцией стояла, по отношению к частной собственности, только отрицательная задача. Она уничтожала, но не создавала. Она отнимала церковные поместья, но затем пускала эти имения в продажу. Она превращала их немедленно в частную собственность по существовавшему ранее типу. Точно также, уничтожая феодальные привилегии, она лишь освобождала крестьянскую собственность от бремени повинностей. Основ этой собственности она не коснулась. Крестьянин сделался лишь более полным собственником того, чем он владел уже раньше. Таким образом, революция не породила никакой новой формы собственности. Она не изобрела нового социального строя. Её освободительное движение ограничилось ломкой старых пут. Перед ней не стояли задачи организации и созидания, общество ждало от неё только разрушительной работы, и лишь только был завершён разрушительный процесс, общество само уже успешно продолжало начатое дело.
Наоборот, социальная революция не сможет ограничиться разрушением капиталистического строя; она должна ещё будет создать новый порядок, в котором будет совершаться производство и который будет регулировать отношения собственности. Предположите, что завтра капиталистический строй будет уничтожен. Предположите, что капиталистическая прибыль уничтожена, что общество освобождено от уплаты своих долгов, что жильцы не платят больше квартирной платы, что фермеры не платят аренды, что арендаторы не уступают буржуазным собственникам половины полученного ими урожая, что не существует больше ни земельной ренты, ни торговой прибыли, ни дивиденда, ни промышленного дохода; но если за этим разгромом капиталистического строя не последует немедленно социалистическая организация, если общество не будет знать заранее, кем и как будет направляться работа, каковы будут функции государства, коммуны и синдикатов, по каким принципам будет вознаграждаться производитель, если, одним словом, оно не будет в состоянии обеспечить функционирование нового социального строя – оно падёт в бездну неурядицы и бедствий и не замедлит погибнуть.
Но эта новая социальная организация не может быть создана и одухотворена меньшинством. Она может функционировать только с согласия большинства граждан. И только большинство в состоянии мало-помалу вырастить зародыши нового строя. Только оно может из капиталистического хаоса постепенно вывести различные формы социалистической собственности: кооперативную, коммунистическую и корпоративную, и оно разрушит последние подпорки капитализма не раньше, чем будет упрочена основа социалистического строя, не раньше, чем новое социальное здание предложит человеку убежище. В этом грандиозном деле социального зодчества необходимо участие по возможности всего общества.
Не надо забывать совершенно нового и грандиозного характера социальной революции. Она имеет целью благо всего человечества. В первый раз с самого начала нашей истории крупная социальная реформа будет иметь своим предметом не замену одного класса другим, но полное уничтожение классов и водворение человеческой коммуны.
В социалистическом строе дисциплину и скоординированность действий будет поддерживать не власть одного класса над другим, а свободная воля народа, выраженная через его представителей.
Каким образом строй, предполагающий свободное сотрудничество всех, может быть установлен вопреки воле или хотя бы помимо воли большинства? Все эти силы непокорные и инертные легли бы такой тяжестью на социалистическом производстве, вызвали бы, благодаря бесконечным столкновениям и трению, столь значительную трату сил и энергии, что система потерпела бы крушение. Она может надеяться на успех только в том случае, если сделается предметом стремлений всего или почти всего общества. Предназначенная для всех, она должна быть подготовлена и принята почти всеми, на практике даже всеми, ибо должен наступить момент, когда влияние огромного большинства обескуражит последние попытки сопротивления. Благородный характер социализма в том и заключается, что он не представляет собой власть меньшинства. Поэтому он не может, он не должен быть навязан меньшинством.
Можно добавить, что долгое применение всеобщего избирательного права делает всё более и более трудным и даже почти невозможным какое бы то ни было посягательство со стороны меньшинства. Действительно, всеобщее избирательное право постоянно освещает взаимоотношение партий. Оно истолковывает и оглашает размеры партийных сил. Поэтому в настоящее время партия затрудняется начинать движение, когда вся страна и сама она знает, что составляет меньшинство.
В 1830, в 1848 годах поднявшееся революционное меньшинство могло думать, говорить и заставлять общество думать, что оно является выразителем мнений большинства, — так как тогда, при ограниченном избирательном праве, воля большинства оставалась невыраженной. Я не говорю об Империи, которую сокрушило скорее поражение её войск, чем революция. Но поразительная слабость Коммуны заключалась, конечно, в том, что она имела против себя собрание, которое, как бы ни было реакционно, было или казалось избранным на основе всеобщего избирательного права и воли народной.
Если бы меньшинство, согласившись на выборы и приняв участие в них, вздумало после этого произвести насилие над большинством, оно оказалось бы в ложном положении. Оно имело бы против себя большинство, и это большинство, осведомлённое в своих силах по цифровым данным выборов, не пошло бы на уступки и успело бы, вероятно, перетянуть на свою сторону немало элементов восставшего меньшинства.
Однако социалистическая партия не ограничивается требованием всеобщего избирательного права. Она требует, кроме того, пропорциональной формы представительства. Бельгийские социалисты поддержали его. Вальян в последней статье согласился в принципе на избрание по спискам, с тем, однако, условием, чтобы было установлено пропорциональное представительство. Таково же мнение Геда. Но требовать пропорционального представительства – значит, требовать, чтобы каждая сила, каждое стремление страны и общества находили постоянно своё точное выражение. Это значит стремиться к тому, чтобы влияние каждой отдельной партии при выборах и в парламенте строго соответствовало её реальной силе в стране. Это значит объявить недействительным всякий закон, не вытекающий из воли большинства.
Следовательно, общее мнение таково, что социальная революция будет произведена волей народа, силой большинства. Лишь приверженцы всеобщей стачки с революционным характером верят в то, что выступление одного промышленного пролетариата, или даже только наиболее активной и сознательной части его, окажется достаточным для установления коммунистического строя, для социальной революции.
Печатается по: Жорес Жан. Социальные этюды. С.- Петербург: Издательство «Работник», 1906. С. 23-34
