Положение Захара ПРИЛЕПИНА для России уникально. С одной стороны, он модный, востребованный писатель, обладатель множества литературных премий, известный журналист, генеральный директор «Новой газеты в Нижнем Новгороде», обеспеченный человек, примерный семьянин, отец троих детей, а с другой — член запрещённой Национал-большевистской партии, организатор акций внесистемной оппозиции. Исходя из формальной логики, нельзя не задаться вопросом: если он такой успешный, то почему он такой радикальный?
Недавно Захар приезжал в Санкт-Петербург для участия в круглом столе, на котором обсуждались «Стратегия-31», действия внепарламентской оппозиции, социальные движения и то, как добиться отставки губернатора Петербурга Валентины Матвиенко.
Может быть, тот факт, что книги Прилепина продаются, а сам он находится на свободе и не бедствует, — один из показателей того, что настоящей диктатуры в нашей стране ещё пока нет? Одновременно пример Прилепина опровергает обывательское представление об активистах радикальных групп как о неудачниках.
З5-летний Прилепин — настоящий selfmademan. Деньги он получил не от папы — сельского учителя, и не от мамы — деревенского медика. Он их заработал сам, пройдя путь от разнорабочего и бойца ОМОНа, воевавшего в Чечне, до писателя, чьи книги пользуются большой популярностью.
Редактор «Новых смыслов» Дмитрий ЖВАНИЯ, который в 90-е годы тоже был активистом запрещённой НБП, пообщался с Захаром после упомянутой петербургской конференции.
— Летом 1997 года твой друг писатель Эдуард Лимонов участвовал в акции «Похороны русской литературы», которая проходила в Петербурге на Волковском кладбище. А потом в русской литературе появляешься ты… Лимонов ошибался?
— Я и сам бы с удовольствием поучаствовал в той акции. Но все эти акции — это всё такая большая эстетическая забава. Никуда русская литература не денется, пока существует русская нация и русский язык. Хоронить русскую литературу всерьёз — грешно и нелепо. Если Лимонову такие мысли приходят в голову на полном серьёзе, то он неправ, и я с ними никогда в жизни не соглашусь. Но надеюсь, что он так не думает. Зачастую писатели почтенного возраста, да простит меня Эдуард Вениаминович за сравнение, скажем, Борис Пастернак или Юрий Бондарев перестают читать книги, полагая: «Зачем читать книги, если есть я, и я всё уже написал?». На самом деле каждый год писатель может начинать свой «Тихий дон», свою «Конармию», свою «Анну Каренину».
Литература не закончится до тех пор, пока живы люди, пока они создают разные коллизии. Изучение поведения человека в одних и тех же коллизиях, но происходящих в разное время, — это и есть занятие литературой. Мне крайне интересно сравнить чувства сегодняшнего человека на войне с теми чувствами, которые люди испытывали на войне 100 лет назад и дальше. Уверен, что в середине XXI века людям будет интересно сравнить ту войну в Чечне, о которой писал Аркадий Бабченко, с той, о которой писал Лев Толстой и Михаил Лермонтов. Всегда идёт бесконечное сравнение. Идёт обогащение языка, появляются новые эмоции, а старые проявляются иначе. В этом ключе возможности русской литературы и, в частности, русской поэзии до сих пор огромны.
А что касается моего появления в литературе, то не только оно опровергает тезис о смерти русской литературы. Помимо моих книг, в нашей литературе за последнее время появилось около 30 замечательных произведений. Миша Тарковский пишет настоящую русскую прозу, Александр Терехов написал гениальный роман «Каменный мост». Дима Быков работает в самых разных направлениях литературы, где-то у него хорошо получается, где-то не очень, а где-то — совершенно восхитительно! У нас есть люди, которые заслуживают Нобелевской премии по литературе. Есть, например, Миша Шишкин, который каллиграфическим подчерком выписывает свои замечательные тексты. Да не будем забывать, что до сих пор работают Григорий Распутин и Андрей Битов. Так что всё прекрасно с русской литературой и без меня. Чего её хоронить-то?
— Ты — нацбол, а работаешь главным редактором либеральной «Новой газеты» в Нижнем Новгороде. Тебе наверняка приходится себя ломать, соблюдая либеральные тренды в своей газете…
— Во-первых, я имею своё юридическое тело, у московской «Новой газеты» я беру только вывеску. Во-вторых, я чувствую себя куда большим либералом, чем многие сегодняшние либералы в России. В-третьих, участие в совершенно разных политических проектах всегда было моей эстетической забавой. Думаю, я один из первых литераторов и журналистов России, которые печатались одновременно и в газете «Завтра», и «Новой газете», и в журналах «Новый мир» и «Наш современник». Мне кажется, в этом и есть задача современного русского литератора — завоевывать все эти пространства и чувствовать себя в них своим, а их — своими.
Беда русского патриота в том, что он чувствует себя человеком, находящимся в катакомбах, загнанным сионистским заговором в полную безвестность. Та же самая беда у либеральной общественности: она воспринимает себя большой сектой, которой совершенно отвратительно всё это наше народонаселение.
Я чувствую себя хозяином в своей стране, одним из миллионов её граждан. Мне кажется, что между площадкой газеты «Завтра» и площадкой «Новой газеты» никакой разницы нет. Совершенно.
— Эстетически тебе кто ближе: представители «либеральной секты», то есть люди в растянутых свитерах, рано постаревшие, неспортивные, с бородами, редкими, но длинными волосами, или нервные «жидоеды-патриоты» с жёлтыми бегающими глазками?
— Мне близки люди с любыми волосами и любыми глазами в любых лагерях. Я сам национал-патриот левых взглядов. И для меня в последнее время становится всё более важной человеческая харизма как таковая. Для меня важна последовательность человеческих поступков. Мне всё равно, что делает человек: слушает радио «Эхо Москвы» или смотрит телеканал «Звезда». Для меня главное, чтобы человек отстаивал своё миропонимание. Но, конечно, важно, чтобы он видел будущее России в тех же примитивных очертаниях, что и я. Чтобы он был не против сохранения за Россией её территории, чтобы он не был против проживания на этой территории русского населения в том числе. Всё остальное меня, по большому счёту, не волнует: проблемы там экономики, частной собственности. У них свое понимание, у меня своё. Важно, чтобы мы все хотели сохранить для России её территорию — её географию и демографию.
— Понятно, что тебе не близка позиция, согласно которой многие проблемы нашей страны являются следствием её огромной территории. Но, может быть, и правда на её пространстве было логично иметь несколько государств, союзных и родственных между собой, конечно же, но самостоятельных?
— Территория России является следствием тысячелетия её истории. Если мы захватывали куски, которые не могли проглотить, например, Финляндию или Польшу, они рано или поздно от нас отпадали. Россия — это не механически сшитый организм и механизм. Это совершенно органичная структура, подобная человеческому телу. Если мы думаем, что у человека можно отрезать руку или ногу, вырезать у него печень или сердце, и он дальше будет существовать, то мы ошибаемся.
Я думаю, что Россия создавалась физиологически как большой, огромный организм. Мы видим, что разделение Советского Союза на разные страны не решило проблему коррупции и демократии в бывших советских республиках. Они болеют чудовищными болезнями, и их проблемами неразрешимы. Как чувствует себя, например, современная Грузия? Или Азербайджан? Они что, резко вырвались вперёд? Они опередили Россию в решении проблем? Нет, думаю, даже по сравнению с современной Россией они чувствуют себя ещё хуже и ничтожней.
В XXI веке ещё большее разделение страны не принесет никому никакой радости. Нелепо думать, что, отделившись от остальной России, какое-нибудь Тульское или Рязанское княжество будет чувствовать себя великолепно. Кто к началу третьего тысячелетия не создал своего государства, тот опоздал в этом навсегда.
— О постсоветских странах я бы поспорил. Далеко не все из них чувствуют себя ничтожными, обретя независимость. А некоторые из них вырвались вперёд по сравнению с Россией, например, в области демократии и политического самоощущения народа. Например, нельзя отрицать того, что в Украине прошли свободные выборы…
— Да, прошли. И чего? Вот я недавно общался с одним человеком из Украины. Он говорит, что восточная Украина будет по факту отходить к России как территория, скупленная русскими бизнесменами….
— Вероятно, он ошибается, этот украинец. Как раз, наоборот, в «вотчине» Януковича очень слабо представлен русский бизнес, почти никак.
— В любом случае, всё ли в порядке в этой стране, если она не в состоянии обеспечить свою экономику? Если не Россия её скупит, то Америка, если не Америка, то Турция. Прошли выборы — и ладно. А восточная и западная Украины не могут между собой разобраться. Из-за того, что в Украине был Майдан, она не стала прекрасным государством, которому обеспечена долгая плодотворная жизнь. Украина за пять лет прошла тот путь, который Россия проделала за 25. Она страшно разочаровалась в том, что сама с собой сделала. Они не верят политикам, у них печальная ситуация в культуре, они мучаются со своими языками — западным и восточным, мучаются с русским языком. Украина мучается комплексами, которые ничем не лучше русских так называемых имперских комплексов. Ну, чего Украина? Ну, Украина! А Казахстан — богатая страна, где живёт немало людей, которым не хватает еды.
Я до сих пор не потерял ощущения, чтобы быть человеком империи — это большое счастье и большой успех для человека науки, для литератора, для музыканта. В империи ты становишься обладателем огромных пространств, на которых ты можешь реализовать все свои таланты. А если ты человек уезда, то ты всю жизнь будешь уездным писателем и на фиг никому не будешь нужен. Кто такие современные азербайджанские писатели или музыканты? Кому они на фиг нужны? Надо это понимать.
— Наш разговор от политики вернулся к литературе. Случайно это произошло или нет? Тебе не кажется, что литература — последнее настоящее искусство? Художники занимаются арт-проектами, которые с живописью часто не связаны, скульпторы делают надгробья, а музыканты перепевают старьё…
— Есть десятка полтора успешных российских художников, которые за десятки тысяч долларов продают свои картины. Дело не в деградации культуры, а в политике. Динамично развивающая страна, настроенная экспансивно по отношению к остальному миру, отвоюет право для своих художников выставляться по всему миру, а для своих литераторов — право на получение Нобелевской премии по литературе. А если страна нацелена на бесконечный распил бабла и делёж нефтяных денег, тот тут, конечно, совершенно другая история. Здесь литература и другие виды искусства приходят в упадок. Состояние искусства (ещё раз повторю) — это вопрос политический, а не эстетический.
— Но я спрашивал не о продвижении искусства, не о коммерческой составляющей, а о состоянии его форм. Да и в литературе сейчас очень много шлака…
— В литературе всегда было много шлака, и хороших текстов во все времена было приблизительно одно количество…
— Я об этом и говорю. Есть небольшая компания писателей, которых и через 50 лет люди будут читать с интересом. В литературе, как мы выяснили, есть новизна, новое слово, новые темы. А в изобразительном искусстве — я не знаю, есть ли что-нибудь новое…
— А мы все не знаем. На самом деле и там есть новизна и новое слово. Есть художники, у меня и дома есть небольшая коллекция картин. Но я сейчас не готов назвать фамилии лучших. Но то, что я вижу своими глазами, вызывает у меня бесконечное любопытство. Многие из тех картин, что я видел своими глазами, я бы разместил в топ-100 и Третьяковской галерее. Всё в порядке. Не надо думать, что ничего в нашем искусстве не происходит. Просто мы не в курсе. У нас обычная болезнь русского самоуничижения. Мол, у нас музыка хуже, чем у остальных, мол, картины наших художников никуда не годятся… Всё у нас прекрасно! Всё у нас развивается.
— И в музыке? А как ты думаешь, почему у нас в России нет своего варианта «Воплей Видоплясова», то есть команды, которая бы органично сочетала народные мотивы с рок- и поп-музыкой? Почему наш фольклор на большой сцене выражается в пошловатом «а ла рюс» в стиле Надежды Бабкиной и Надежды Кадышевой? Почему у нас в России так мало современно переосмысленного фольклора? Может быть, проблема в народной душе?
— Да, есть проблема в народной душе. Но с неё наш прицел нужно свести. Я знаю, что есть люди, прекрасно адаптированные к восприятию народной музыки, и они отлично её исполняют. Например, Инна Желанная или Пелагея. Но это опять-таки вопрос политический. Если бы мы хотели транслировать их музыку на всю страну, популяризировать её, навязывать, не побоюсь этого слова, как русскую национальную культуру, то всё было бы в порядке.
Если бы мы показывали не Кадышеву со всем её псевдонародным упырьём, а отлично сыгранную, отлично понятую народную культуру, то всё было бы зашибенно. На концертах, где Инна Желанная и Пелагея по очереди поют народные песни, просто крышу сносит. Но просто это на фиг никому не надо. Для власти и литература, и изобразительное искусство — полная туфта. Вот Олимпиада для них — это серьёзно. Она готова туда бабло вложить. А Пелагею и Инну Желанную не будут показывать по телевизору, не будут транслировать по радио, так как им на хер это не надо. А Америке это надо. Там группа Инны Желанной Farlanders гремела на крупнейших фестивалях этнической музыки. Вот Франции это надо, да и во всей Европе тоже, но здесь, на Родине, не надо… Но это не значит, что такой музыки нет.
— Сейчас политические активисты всё чаще проводят акции в форме перфомансов, то есть берут средства из арсенала художников. Это от бессилия? От неумения организовать настоящий политический протест?
— Я думаю, что люди обозначают себя в политике любыми доступными им средствами. Насколько у них средств хватает, так они себя и проявляют. Кто-то проводит перфомансы. Кто-то рисует член на мосту, а кто-то идёт в приморские партизаны. Каждый делает то, на что способен. Но далеко не все прибегают к эстетической форме протеста. Говорить об эстетизации политики очень любят люди из «Единой России», которые, пиля государственный бюджет и используя его для пропаганды своей партии, утверждают, что они единственные, кто занимается реальными делами, а все остальные занимаются перфомансами. Но у людей просто денег нет на то, чтобы построить детский садик, а у «Единой России» есть деньги на это, они строят детский садик и говорят, что сделали реальное дело.
— Получается, что перфомансы проводятся от бессилия и речь не идет об эстетизации политики, как раньше?
— А кто делал это раньше?
— Вообще-то первыми эстетизацией политики занимались фашисты…
— Ну фашисты, хорошо. Но были до этого футуристы. Был Маяковский, был Маринетти. Эти люди так или иначе участвовали в политике и жёлтая кофта Маяковского тоже была политическим жестом.
— А может, все эти перфомансы просто следствие того, что политические активисты боятся сделать решительный шаг, порвать с этим обществом, уйти в подполье, совершить великий отказ?
— Цинично говоря, никакой проблемы нет. НБП прошла через все стадии этого процесса. Наших людей убивали, сажали. Весь этот круг пройден. Той проблемы, что кто-то боится собой пожертвовать, у нас нет. У нас уже пожертвовало собой столько людей, что дальше некуда. Испожертвовались уже. Дело не в этом. Дело в том, что после этого колоссального самопожертвования пришло рациональное ощущение того, что стоит остановится на этом пути (возможно, он затем дальше продолжится) и попробовать чего-то достичь другими способами. То, о чём ты сейчас говоришь, мы обсуждали в 90-е годы. У нас были люди, готовые получить пожизненные сроки. Ну получили бы. И чего? Этот путь был пройден народовольцами, а потом эсерами. Но выиграл-то не этот путь, а другой.
Я как человек гуманистических убеждений, как российский литератор считаю, что людей убивать не стоит. Лучше их вообще не убивать. В моём понимании советский проект погиб потому, что он обожрался крови. Он столько её выпил, что реализация великолепной советской утопии захлебнулась. Нельзя столько крови сжирать.
Среди нас много взрослых опытных людей. Можно пойти и кого-то убить или ограбить. Но я не верю, что это что-то изменит. Один известный политик говорил нам: «Если вы такие крутые, идите и убейте Чубайса». Ну убил бы Чубайса Квачков. Но что от этого изменилось бы? Да ничего. Ну убили бы приморские партизаны ещё двести милиционеров. Но я не очень-то верю, что это что-то меняет. При этом перед некоторыми из этих людей я готов снять шляпу за их самоотверженность. Но я за рациональный подход.
— А насколько рационально пытаться что-то изменить в стране с помощью маргинальной партии? Не эффективней было бы добиваться реальных целей, используя возможности оппозиционной системной партии? Не самые плохие уличные активисты пошли по этому пути и стали депутатами Государственной думы.
— И многие уже поскользнулись на этом пути. И Дмитрий Рогозин, и Сергей Глазьев. Они вписались в эту игру и поскользнулись. Чтобы играть по правилам системы, надо иметь железный характер, железную душу, железную волю. А людей, которые обладали бы всеми этими качествами одновременно, нет. Я ничего не имею против выбора этих людей. Если кто-нибудь из них во время революции сделает засаду в Кремле или проведёт в него людей через запасной вход, прекрасно. Но я в это не верю. Но если так будет, я скажу: «Молодец!»
— В одном из интервью ты сказал, что занимаешься политикой потому, что хочешь, чтобы твои дети жили в цивилизованной стране. То есть это совершенно рациональный посыл. Просто ты хочешь жить лучше?
— Я и так живу хорошо. Я возглавляю целое издательство, у меня большой дом, жена, трое детей, за которыми ухаживает няня, у меня три кошки и собака, хороший автомобиль и водитель. Но я хочу, чтобы и дети жили хорошо. Возможно, дети не будут обладать литературным даром, и им не будут платить большие деньги за написание текстов. Пусть они будут учителями, врачами, музыкантами и получать по труду, вот чего я хочу. Они должны жить в ощущении, что географические пространства страны и их дети, то есть мои внуки, защищены. Но если так дело пойдёт и дальше, как сейчас, то лет через 25 страна будут совсем другой. И из-за этого я ощущаю беспокойство.
— И если испытываешь такое беспокойство, какой смысл заниматься низовой политикой? Если в этом рациональный смысл?
— Если мы посмотрим на историю, то увидим, что написание текста или выход на площадь двух-трёх человек неожиданно потом меняло историю всего человечества. Например, взятие Бастилии, выход на площадь декабристов или написание Карлом Марксом «Капитала», . Поэтому то, что на первый взгляд кажется бессмысленным, затем приобретает колоссальный смысл. Если Бог создал людей, раздал им языки и территории, значит в этом есть промысел Божий, и я пытаюсь с волей Бога резонировать. Он задумал, чтобы было русское слово, Россия, русская культура и русская нация.
— Твоя жена понимает, что все материальное благополучие, которого ты достиг, находится под угрозой в связи с твоей политической деятельностью? И что она об этом думает?
— Да, может рухнуть всё в одну секунду. Но жена понимает, что если бы моя позиция в жизни была другой, то мы бы по-прежнему прозябали в полной нищете и ничтожестве. Я искренне думаю, что человек может что-то получать, если он совершает в жизни какие-то поступательные движения. А если он топчется на одном месте, то он ничего не получит. Кому-то везёт, а кому-то нет. Многим моим друзьям не везёт. Но я знаю, что у меня ничего бы не было, если бы я не делал то, что делаю. Есть поступки, о которых я не говорю, но за которые я себя уважаю. И жена это понимает, она знает, что вся её жизнь и все её блага, и все возможные несчастья в будущем — это все порождено мной, мужчиной.
Необходим поиск новых идей и умение увидеть в старых идеях новые смыслы. Идеи со временем не ухудшаются, это не скоропортящийся и не одноразовый продукт, но они нуждаются в интеллектуальном винтаже.
