Юрий СИМОНОВ. А до Полюса мы всё же не дошли….

Продолжение «Арктического дневника»

10 сентября, суббота.
Шторм идёт.

А до Полюса мы всё же не дошли…

Всю ночь ждали шторма и даже объявили штормовое предупреждение. Но ведь на то и море, чтобы штормило! И действительно, качка усилилась. В связи с этим очень хотелось спать, или «провалиться в трюм с подушками», и с вечера вчерашнего дня до 6:30 утра я спал, почти не просыпаясь, да к тому же пропустил наше регулярное занятие английским.

О Сон — ты лучшее, что есть в жизни! По крайней мере на борту судна, возвращающегося из дальней экспедиции невредимым.

Да и дамы, мои студентки, сами стали сачковать в последнее время: занятий не было уже два дня. Видимо, устали, причём не столько от английского, сколько от экспедиции и от моря-океана. Да и английский им нужен на уровне «сколько это стоит», и «дайте счёт». А ведь кто-то из них ещё и в Антарктиду пойдёт скоро, причём на полгода, а там иностранный язык вряд ли пригодится.

Ночи стали совсем тёмными. На горизонте видны проходящие мимо в разных направлениях суда, что означает, что мы вошли в зону активной навигации. Видимо, Скагеррак и Дания не так уж далеки.

В перерыве между сном и работой, как прежде, читаю. Продолжаю наверстывать «Новый Мир» периода «перестройки». Читаю Солженицына, «В круге первом», «Красное колесо», которое, впрочем, у меня дома лежит недочитанным, «Бодался теленок с дубом».

Несколько раздражает манера письма автора: ощущение такое, что он из любви к русской словесности пытается вернуть язык не начала XIX, а начала XVIII века даже, — все эти с трудом воспринимаемые и разыскиваемые в словарях Даля и Ожегова слова, давно в русском языке не используемые, этот странный и забавный синтаксис и предложения, состоящие иногда из одного слова или неясной природы предиката. Автор как будто стремится стилем даже, не только идеями, отрицать советскую историю, отринуть его как часть кровавого прошлого, с которым он сводит личные счёты. Впрочем, внести коррективы в литературный язык автору явно не удалось, и русская словесность и современная русская литература идут своим путём, Солженицына особо не воспринимая в качестве учителя языка, в лучшем случае только как «почётного» классика русской литературы.

На улице довольно пасмурно, но и солнце пробивается, ветер действительно сильный, но с ног не сбивает

А вот что автору действительно удалось, так это показать правду лагерей ГУЛАГа, правду одной из самых кровавых страниц советской истории, правду войны. Впрочем, Шаламову, Некрасову, Гроссману и Быкову, и другим авторам, это удалось сделать не хуже, а кое в чём и ярче даже, чем Солженицыну. Что действительно производит сильное впечатление у Солженицына, так это его рассказы, особенно «Матрёнин двор» и «Один день Ивана Денисыча».

Что касается «Красного колеса», то если бы удалось столкнуться с ним ранее, ещё в советские годы, то я воспринял бы это как откровение, но сейчас, после такого количества публикаций, в том числе архивных, «Колесо» несколько потеряло свою историческую новизну и представляется лишь как попытка автора передать своё личное отношение к русской революции и его видение истоков этого исторического бедствия (а все потому, что 1917 вовсе не был началом социалистических преобразований, а как раз наоборот), но при этом на основе переосмысленных им архивных материалов. И как он их получал в своё время, когда они все были закрыты для широкого доступа?

Впрочем, «Записки» Суханова, нам в то время недоступные, были изданы на Западе большим тиражом, и они, пожалуй, — самое глубокое свидетельство той эпохи, и их — то Солженицын, безусловно, использовал в своём «Колесе». Ещё раз подтверждается то, что Солженицын был большим поклонником Столыпина и его реформ, явно их превознося, и в целом выступает как сторонник некоего «просвещённого авторитаризма» вкупе с «умеренной властью на местах», осуществляемой земством, непонятно кем и как выбираемой. Ему по душе некая разновидность «управляемой демократии». Неудивительны отсюда его дружеские связи с Путиным в конце жизни, хотя в человеческом плане ВВП, как бывший офицер КГБ, должен был бы его отталкивать.

И альтернативы не видел, понимая, что большевизм пришёл к власти неким закономерным путём — как результат разложения российского государства войной, вооружения миллионов солдат, не желавших более воевать и повернувших оружие против пославшего их на бойню государства. Пытается разглядеть бесов, и видит их в интеллигенции прежде всего, и пеняет царю и камарилье за то, что не добили бесовщину. И боится повтора, и цепляется за «Бонапартика» как за спасителя.

Повествует в «Телёнке» о трагедии Твардовского, разложении его личности, его гибели в результате столкновения с системой. Карикатурно показывает Хрущева.

Из «не Солженицына» прочёл повесть «Капитан Дикштейн» Кураева, обозначенную, как «фантастическая повесть», и нахожусь под большим впечатлением: воспринимаю этот литературный труд как подлинный шедевр.

Забавно читать публицистику тех лет, особенно экономические эссе, Василия Селюнина, например. Но кое-что в них кажется злободневным и сейчас, например, ссылки на монополизм советской экономики и необходимость развивать и поддерживать малый бизнес (тогда это называлось кооперативным движением).

Из экспедиции.

Под конец вдруг началась и на судне борьба за дисциплину: наверху потребовали вдруг от нас давать регулярно знать о себе из глубины кают путём телефонных звонков три раза в день, да и утренние совещания с сегодняшнего утра и до конца экспедиции будут обязательными. Тем более что на борту остаётся оборудование, и при нём пятеро иностранных сотрудников.

Позавчера кто-то у кого-то пытался что-то украсть, то ли инструменты, то ли что-то ещё, якобы, кто-то из наших у иностранцев, и нашим иностранным коллегам были принесены официальные извинения.

В общем, жизнь идёт.

Утреннее совещание. Все коллективно ждём шторма. Шторм всё ещё идёт! Но никак не может придти…

Команда готовиться всем, всем всё закрепить на палубах и в каютах, особо готовиться женской части экспедиции, так как они — самый слабый с точки зрения морской болезни контингент (хотя это сомнительно, в чём я неоднократно убеждался). В общем, шторм на прощание — не так уж и плохо, особенно для тех, кто любит приключения. Возможно, что на этот раз будет кое-что посерьёзнее, чем в прошлый раз, по дороге к Арктике.

На улице довольно пасмурно, но и солнце пробивается, ветер действительно сильный, но с ног не сбивает. Жить можно, в общем… А мысль о том, что мы скоро вернёмся, да при этом и деньги кое-какие получим, греет ещё сильнее.

Ведь получение денег, причём приличных сумм, тоже признак возрождения Державы!

Вручили конверт-удостоверение, без обозначения имени адресата, удостоверяющий в том, что я участвовал в экспедиции Арктика–2011, и что самая крайняя точка, до которой мы дошли, находится в 87°38, 0” N; λ=109°55, 9”E. Мы не дошли до Полюса каких-то трех градусов, меньше даже. И что теперь делать с этим конвертиком? Видимо, хранить как семейную реликвию и передать будущим поколениям.

Появился интернет, этот вестник виртуальных радостей и ужасов. С берега поступают тревожные и бодрящие душу борца с капитализмом сообщения о падении доллара, фунта стерлингов, и заодно и рубля. С долларом и фунтом и черт с ними: не все коту масленица. А вот с рублем что делать? Как бы наши зарплаты не обесценились, пока мы тут прохлаждаемся на море.

Как было отмечено в этом дневнике ранее, мы вернёмся в другой мир, который как-то быстро изменяется без нашего участия. Хотя моя лёгкая паника может быть и преждевременной. Да и паника не по поводу краха Pax Americana, а по поводу того, что мы что-то не успеем увидеть и в чём-то поучаствовать.

Впрочем, глядишь, и нам хватит революционных изменений и потрясений. Чувствую, кое у кого опять «революционное обострение» на берегу. Особенно у «большевиков». Кое-кто в беспорядках в Британии уже наверняка разглядел признаки грядущей «пролетарской революции», а кое-кто и анархию — «мать порядка». Последнее ближе к правде. Вся британская братва радуется и гуляет.

Продолжение следует

Предыдущие части дневника Юрия СИМОНОВА:

Добавить комментарий Отменить ответ