Дмитрий ЖВАНИЯ
Юрий Шевчук давно не только музыкант, лидер популярной рок-группы, но и общественный деятель. Участие Шевчука во встрече творческой интеллигенции с премьер-министром Владимиром Путиным наделала немало шума. Одни упрекали рокера за то, что он де-факто подыграл власти, другие считают, что задал не те вопросы, а третьи – что изначально ввязался в пустую затею…
Незадолго до начала одного из своих концертов Юрий Шевчук согласился дать интервью нашему сайту.
— Юрий Юлианович, на Ваш взгляд, в итоге встречи с Путиным Вы добились своего? И если да, то чего именно?
— Вот вы знаете, что я хочу сказать: у нас очень много героев в стране. После той встречи и среди журналистов, и среди комментаторов нашлось много людей, которые писали и говорили, что надо было спросить то, а не это… Идите, ребята, спросите! Но что-то все молчат…
— Вы верите, что Путин действительно не знал, как Вы выглядите? Или это была его домашняя заготовка – попросить Вас представиться?
— Да откуда я знаю, что он знал?! Путин, как офицер КГБ, поступил. Я бывал на допросах и в милиции, и в КГБ. Это обычный следовательский прием. Когда следак впадает в состояние ступора, он в очередной раз спрашивает, как тебя зовут: «Имя! Фамилия!» Когда я задал вопрос по поводу обзвона нас перед встречей его помощниками, я увидел, что с ним давно так не разговаривали, и он испытал легкий шок, впал в ступор. И чтобы выйти из этого положения, спросил меня, кто я. У него хорошая реакция. Хорошая! Молодец. Я оценил.
Конечно, я мог схохмить, спросить: «Простите, а Вас как зовут?» Но для меня была важна не борьба амбиций ВВ и ЮЮ. Мне важно было задать вопросы, с которыми я шел на эту встречу. Да, я задал не все вопросы, что хотел, но большинство задал: о разгонах «Маршей несогласных», например. Ради этого я не обращал внимания на колкости. На обиженных воду возят.
— Чем вы объясняете тот факт, что протестный запал, которым отличался русский рок в 80-е годы, сегодня сохранили немногие рокеры: Вы и еще несколько музыкантов, например, лидер групп «Телевизор» Михаил Борзыкин. Остальные же вполне спокойно чувствуют себя при нынешнем режиме, а то и прославляют его самые реакционные проявления?
— Когда начиналось рок-движение в России, в конце 70-х – начале 80-х, система нас давила, но это только сплачивало наши ряды. По правде сказать, мы находились вне системы не потому, что мы были крутыми революционерами, че геварами. Просто той системе мы были на фиг не нужны. Мы были инородными элементами, но мы были безумно свободными. Все!
В какой-то момент рок-движение во многих городах взорвалось и повело людей к свободе. Потом началась перестройка, и критика власти, поиск свободы, гражданская тематика перетекли в газеты, в телеэфир. Все бурлило и без нас. И в начале 90-х мы ушли в лирику, чтобы понять, кто мы есть на этой земле. Социальной критики и без нас хватало. Я тоже написал два лирических альбома. При этом мы не встраивались в систему. Свобода гуляла по стране, а мы были сами по себе.
Затем началось закручивание гаек. В России появилось устройство под названием «вертикаль», и стало трудно дышать. И теперь не все можно донести со сцены. За что-то можно и по шее получить. И многие группы, команды опопсели. Как только человек встраивается в систему, он тут же становится попсой, официантом в искусстве, обслугой режима.
Сейчас многие рок-бэнды на Красной площади играют. Они встроены в систему, точнее – пристроились к ней. Им так хорошо. Они веселят людей. Но для меня это уже не рок-музыка. Подчеркиваю, для меня! Я свое мнение не навязываю. Но вы знаете, художник не может быть объективным. Если я буду объективным, я ничего не сделаю в творческом смысле. Просто кто-то выбрал кремлевскую площадь, а кто-то – простые залы.
— Но чем-нибудь, помимо отношения музыкантов к власти, рок-музыка отличается от попсы или нет? Есть ли какие-то стилистические, смысловые отличия?
— Стилистически и музыкально попса много заимствует у рок-музыки, те же овер-драйвы, например. А рок-музыка, в свою очередь, тоже может быть мягкой, ласковой, не рычащей, не протестовой… И попса тоже нужна. Я всегда говорил, что должны же люди под что-то отдыхать на корпоративах. «Нет, нет, нет. Я тебя люблю, а ты меня не очень» — это нормально.
Если бы с утра до ночи по радио крутили один протест, Шевчука, «Гражданскую оборону» и Мишу Борзыкина, то крыша у граждан съехала бы конкретно. Но в эфире вообще нет гражданской темы, гражданского звучания. Оттуда льется попсовая патока, попсовый сироп. Уже давно – лет десять. Вот это удручает. Я же не против попсы воюю. Это было бы глупо – воевать с глупостью. С дураками воевать очень сложно. Их можно раскачать, повоспитывать, объяснить им что-то, хотя дураку трудно что-либо объяснить.
Да, для меня главное отличие рока от попсы заключается в отношении к свободе. Рок всегда стремился к свободе, достаточно вспомнить Боба Диллана, Джона Леннона, Джима Моррисона на Западе, а у нас – Владимира Высоцкого, Сашу Башлачева, Виктора Цоя. А попса всегда была культурной (или малокультурной) формой, обслуживающей систему, все ее составляющие: экономическую, политическую, социальную.
Сейчас, к сожалению, между многими музыкантами, в частности, теми, кто относит себя к року, и системой заключен договор, по которому не нужно петь на острые темы, о коррупции, беспределе, а о любви — пожалуйста. Артемий Троицкий (музыкальный критик – Д.Ж.) верно называет этот договор мягкой цензурой. И те, кто соглашается с ней, по сути, становится попсой, тем самым официантом от искусства, обслугой режима.
В роке и попсе даже любовная тема звучит по-разному. Попса, затрагивая взаимоотношения мужчины и женщины, отвечает на фундаментальный вопрос – спать ей или ему с кем-то, или не спать. А рок-музыка как форма ближе к театру, он может задуматься над трагичностью нашего бытия. Не только его легкость и эротизм, а именно трагичность. А трагедия – это уже серьезная вещь. И лучшие произведения как западной рок-музыки, так и нашей, тянут за собой вековую культурную традицию, может быть в модернистских формах. Рок-н-ролл может поставить вопрос: быть или не быть, а попса не может, сам музыкальный формат на это не тянет. Слишком жидкая она, ножки глиняные – сломаются от свинцового груза. Кроме того, рок-музыка может легко сосуществовать со средневековой фольклорной традицией, с симфоническими вещами, с джазом. Как, например, Сергей Курехин это делал. Рок – это очень серьезная форма. Он может перетекать в другие традиции, соединяться с ними. А попса никуда не может перетечь. Только яйца и аборты, только секс.
— Но если настоящий рок отвечает фундаментальным, глубинным запросам человека, почему, например, Ваша песня «Когда закончится нефть» не стала хитом, как когда-то ими становились Ваши же «Революция» или «Террорист Иван Помидоров»?
— Общество поменялось. Народ нажрался революциями, а потом поголодал. Соглашение между правительством и обществом пока работает: «Вы нам пенсии, мы – не вякаем». У людей накопилась историческая усталость. Почему народ попсу слушает? Так проще, легче, не нужно думать. Многие разучились думать, да. К сожалению!
— Так может быть, музыканты предпочитают петь о любви не столько потому, что боятся системы, сколько потому, что сама публика, как от навозной мухи, отмахивается от мыслей, которые не касаются их личного мирка — тухлого, скучного, но все же своего?
— Да, деградация происходит. Причем не только в нашей стране, а вообще – в мире. Повсюду овощей наплодили. Их наплодила наша цивилизация. Как Б.Г. пел: везде «бродят плешивые стада»…
— И все же, когда в начале 90-х началась война в Чечне (которая, по сути, так и не закончилась по сей день), многим казалось, что рок-музыканты откликнутся на эту тему… Однако в 90-е годы, когда никто еще никого не затыкал и не было «мягкой цензуры», так и не появилось ни одной песни против войны в Чечне, если не считать композиции «Спускаясь к великой реке» Машины Времени…
— Война в Чечне стала шоком для рокеров. Я со многими обсуждал эту тему. Ребята говорили: мы ничего не понимаем, где — правда, а где — ложь. Эта война нанесла им удар под дых. С одной стороны, наши русские солдатики погибают, а с другой – чеченские ребята погибают. Ментально, разумом, духовно наши творческие силы в целом, а не только рокеры, оказались не готовы к этому испытанию, и многие самоустранились от этой проблемы. Я-то туда поехал, посмотрел, мы дали там концерт. А другие, может быть, приняли в этой ситуации единственно мудрое решение – вообще ничего об этом не говорить.
— А Вы зачем поехали в Чечню, а потом в Косово, Афганистан, Грузию?
— Если ты считаешь себя художником, нужно быть не только там, где хорошо, в клубах, где девки, вискарь, но и там, где херово, где трагедия, Может быть, попытаться там и физически чем-то помочь, раненых перенести, сделать что-то хорошее и понять весь этот ужас. Чтобы сделать выводы. Художник должен проявить себя где-то.
Вспомните Пушкин, Лермонтов, Толстой – все они были на войне. Кстати, все ждали, что в своем «Путешествии в Арзрум» Александр Сергеевич споет победный гимн русскому оружию, телегу такую за русскую армию напишет. А он ни фига этого не написал! Он не смог этого написать, потому что увидел, что там творится. Он увидел там тысячи правд со всех сторон, и воспринял это как трагедию. И на него многие обиделись. Даже его друзья офицеры. Я, конечно, не Пушкин, но я приблизительно так же воспринял то, что увидел. У меня есть поэма «Кавказские войны», я там об этом пишу.
— Но почему западные рокеры в свое время не растерялись и выступали против войны во Вьетнаме, а наши «растерялись»? Причем западный рок протестовал не «против войны вообще», а именно против действий армии США в Юго-Восточной Азии. Кстати, сейчас многие западные музыканты имеют четкую политическую позицию, которая отразилась в песнях и клипах против войны в Афганистане и Ираке…
— Может быть, это объясняется тем, что они были и находятся далеко от места событий. А у нас война разворачивается под носом… Но сейчас ситуация поменялась. У нас идет серьезный разговор о локальных войнах, особенно в литературе. Идет осмысление, в книгах Захара Прилепина, например. И в нашей новой программе война — один из фундаментальных вопросов: я спрашиваю ангела, в чем смысл войны, а он мне что-то отвечает.
Я вышел из лирики, потому что увидел: страна-то стала другой. Нужно что-то делать. Нынешняя диктатура бюрократии может вылиться в диктатуру одной личности, не исключено, что неадекватной. И мы опять приедем к сталинизму и террору.
Таким словам, как демократия и реформа, нужно вернуть нормальное звучание. Они так часто произносились на фоне беспросветной, скупой, жуткой жизни, что людей просто тошнит от них. И возвращение изначально смысла – долгий процесс. Поэтому я и говорю, что нужно просвещение, нужен долгий, мучительный разговор. И либералам в нашей стране нужно вернуть доверие народных масс, а сделать это будет очень сложно, потому что они шуганули народ страшно.
То, что сейчас идет полемика о новейшей истории, это хорошо, я считаю. Сейчас время полемики. Нужно думать, думать. Но выбор-то простой на самом деле: стать овощами, вернуть сталинизм, или жить в свободной стране. Нужно добиваться, чтобы бюрократия стала обслугой народа, а не его хозяином.
— Любопытно, что очень многие российские рокеры отнюдь не растерялись, когда власть предложила им подзаработать, участвуя в предвыборном туре «Голосуй или проиграешь»…
— Да, мы были одной из немногих групп, которые отказались от этого тура. Я вернулся тогда из Чечни, где у меня буквально на руках множество детей умерло, и чеченцев, и наших солдатиков. Кошмар, в общем. И я категорически отказался в этих выборах участвовать.
— В одном из интервью вы сказали, что любите служивых людей. За что?
— На них стоит все. Россия стоит. Они тянут лямку. Служивые люди для меня – не только военные. Это и учителя, это вообще весь рабочий класс, это МЧСники, это врачи. Кстати, в России говорили: «Я служу в театре». Не работаю, заметьте, а служу.
— Правда, что Вы как-то пели в Петербурге на корпоративной вечеринке спецназа?
— Мы с Сергеем Говорухиным, он мой друг, он потерял ногу в Чечне, каждый год 11 декабря, в день ввода войск в Чечню, делаем в Москве большой концерт, собираем деньги вдовам погибших. Там есть и спецназ, и остальные. Мы даем концерт бесплатно. Вот весь мой корпоратив для спецназа.
