Власть не знает центра — она распылена в обществе

Александр ТЕРЕШКО

Будучи членами социума, сплошь пронизанного властными механизмами, мы помимо своей воли являемся послушными проводниками властной стратегии, а значит, включены в политическое действие. Мы находимся внутри системы и подчиняемся её правилам до тех пор, пока не проясняем отношения власти и не начинаем сопротивление.

Считается, что все мы нуждаемся в совете и компетентном мнении специалиста. И действительно, разветвление разнообразных знаний, и образование огромного числа узких специальностей достигло такой широты, что мы начинаем чувствовать себя незнайками. Дабы компенсировать внушённое нам чувство неуверенности в своих силах, чтобы хоть как-то разобраться в этой «сложной» жизни, необходимо обзавестись целой армией «компетентных» помощников. Личный врач, инструктор по фитнесу, диетолог, психоаналитик — они лучше знают, «как надо».

Власть создаёт не только понятие нормы и «нормальных», а значит угодных для неё граждан, она так же создаёт и «ненормальных», которые ещё поборются за свои права стать «нормальными», не теряя при этом своих «особенностей». Понятие нормы отсылает главным образом к психическому здоровью, то есть безумию и сексуальности, а значит — к перверсиям. То, что происходит в этих сферах, наиболее точно характеризует наше общество, вскрывая протекающие в нём процессы. Время от времени в СМИ появляются сообщения о том, что один человек избил другого до полусмерти на почве сексуальной неприязни.

Можно было бы подойти к проблеме психоаналитически, и тогда, нужно было бы сказать следующее: гомофобы, избивая геев, избивают сами себя. Фобия — это психологический симптом, проявляющийся как реакция на иррациональный страх, а за всякой фобией скрывается бессознательная психологическая угроза. Гомофобия — это «страх перед гомосексуализмом». Гомофоб боится того, что у него самого существуют гомосексуальные влечения, а не того, что кто-то другой — гей.

Любые проявления гомосексуальности в социуме активизируют конфликт, который и без того переживает гомофоб, и стремясь покончить с источником раздражения в объективной реальности, он совершает отчаянную попытку разрешить ту тягостную ситуацию, которая сложилась у него внутри, но на которую он не в силах повлиять.

Агрессия как защитная реакция, возникающая по отношению ко всему, что хоть как-то связано с «нетрадиционной» сексуальной ориентацией, призвана защитить гомофоба от его же собственного страха. Гомофобы не всегда избирают такой способ защиты: вместо установки на уничтожение раздражителя, они могут его избегать и/или защищаться от него различными ритуальными действиями.

Ошибочно считать, что гомофоб — это латентный гомосексуалист. Его фобия и развивается потому, что он не хочет быть гомосексуалистом, но ситуация в его душе складывается таким образом, что ему приходится сомневаться в собственной сексуальной ориентации. Причиной возникновения гомофобии служит неправильное разрешение Эдипова комплекса.

Однако нет никаких оснований считать гомосексуальное желание ненормальным. Фрейд развеял миф о том, что дети не имеют сексуальности и показал, что человек бисексуален. На формирование определённой сексуальной ориентации оказывают влияние ранний сексуальный опыт, семья и общество. Но сексуальное желание подвижно и при других обстоятельствах у человека могут возникать иные сексуальные цели. У каждого из нас существуют гомосексуальные влечения. Разница лишь в количественных характеристиках энергии, которая за ними стоит — силе таких влечений. Один их успешно вытесняет, другой с ними отчаянно борется, третий их принимает. Гомосексуальное желание столь же естественно, как и гетеросексуальное. Но такой ход рассуждений, при всей его относительной верности, автоматически ставит нас на сторону власти. Ибо мы, таким образом, пытаемся вписать якобы «ненормальное» гомосексуальное желание в понятие нормы.

Концепция власти Мишеля Фуко поможет нам разобраться не только в причинах конфликта между геем и гомофобом, но и в отношениях общества к сексуальности, наших отношениях со своей собственной сексуальностью. Именно способы субъективации были интересом исследования Фуко, от чего он с необходимостью пришел к анализу феномена власти.

Всё есть текст. Мы всегда включены в конкретное поле речи, а наше сознание не работает иначе, как с высказываниями, то есть является языковым. Поэтому всё вокруг нас и в нашем внутреннем мире является, по сути, нашей интерпретацией. Мы используем готовые языковые конструкции и подчиняемся механизмам языка. Пространством, откуда у нас есть возможность говорить об объектах нашего дискурса (1), служит знание. Поэтому, знание и дискурсивная практика (2) неразрывно связаны.

В поисках возможности свободного творения дискурса Фуко провёл глубокое исследование соотношения дискурсивности (3) и социокультурных механизмов контроля дискурса. Он пришёл к выводу, что дискурс, отражающий конкретную социокультурную ситуацию и включающий существенные характеристики доминирующего типа рациональности, является либо дискурсом власти, либо дискурсом сопротивления. Дискурсивность воспринимается западным стилем мышления как «хаос», «порывистость» и «неудержимость». «Внезапное появление… высказываний», которые не укладываются в определённые рамки и шаблоны, вызывает чувство страха. За видимым привилегированным положением дискурса в классической традиции скрывается настоящая логофобия (4).

Дискурсивность, будучи совершенно неподконтрольной, ставит под угрозу фундаментальные установки западной культуры, а потому социокультурная среда вырабатывает стратегии, которые позволяют структурировать дискурс, придать ему форму. В сложившейся социокультурной реальности не может идти и речи о свободном творении дискурса: дискурсы формируются властью и служат господствующей общественной системе.

Для Фуко воля к знанию неотделима от воли к власти — мы имеем дело с неким комплексом власть-знание. Возможности нашего мышления, а, следовательно, поведения, в значительной степени предопределены тем дискурсом, в который мы включены, и тем полем знания, из которого мы мыслим.

Власть создаёт знание, которое несёт функцию контроля, знание делает власть возможной, предавая ей силу. Власть, в сущности, вовсе не репрессивна, а производительна, она не подавляет, а побуждает.

Власть — это не собственность, но отношение, ею не обладают, но отправляют её. Власть не знает центра — она распылена в обществе, диффузна, образует широкую сеть на микрофизическом уровне его организации. Не существует субъекта власти — он сам является её продуктом.

Так, государство вовсе не является «держателем» власти, а предстает, как производное тех отношений, которые разворачиваются на микрофизическом уровне организации социума. Власть объективируется через государство, через социальные институты, а не исходит от них.

Коль скоро власть создаёт определённую истину, стремясь контролировать индивида, она должна была открыть такую сферу знания, которая бы пронизывала всё общество. Что есть общего у всех людей, так это тело и его потребности. Интеллектуальное и чувственное неразрывно связаны и влияют друг на друга так, что мы можем говорить о «телесности сознания». Учитывая эти соображения, Фуко приходит к тому, что знанием, позволяющим контролировать общество, является знание о сексуальности. Сексуальность при этом следует понимать предельно широко, не ограничивая её сексом как физическим актом близости.

Сексуальность — это в принципе сфера чувственного. Он замечает, что понятия «сексуальность» и «секс» появляются лишь в 18 и 19 веке соответственно. До этого времени оперировали понятиями «плоть» и «тело».

Доминирующее на Западе представление о том, что секс долгое время подавлялся, опирается на два основных положения: во-первых, это связано с позициями христианства, в соответствии с которыми секс — грех. С другой стороны, новый этап подавления был продуцирован становлением капиталистического способа производства.

И в том и в другом случае, «освобождение» секса было связано с сексуальной революцией, которая стала возможной благодаря учению Маркса и достижениям психоанализа, но главным образом должна ассоциироваться с именем Вильгельма Райха.

Вопреки таким представлениям, проведя тщательное исследование, Фуко приходит к тому, что сексуальность никогда не подавлялась, а наоборот, существовало принуждение к разговору о ней. Признание как особая техника «производства дискурсов» о сексе сложилась ещё в раннем христианстве в феноменах исповеди и покаяния. Такие процедуры признания получили название «акта истины». Из раннего христианства мыслитель предлагает перенестись прямо в психоанализ — для того чтобы обнаружить там механизмы создания подобных дискурсов.

Сексуальность была создана, как создается сюжет художественного произведения. Были определены её основные характеристики, атрибуты и свойства. Была сформирована истина, то есть норма, какой должна быть сексуальность. Ошибочно полагать, что такая истина есть что-то отдельное от нас, а затем внушённое нам. Когда мы говорим о том, что была сформирована истина — мы говорим о том, что создали потребность в истине. Каждый из нас стал желать истины о сексе и создавал свой дискурс о сексуальности отнюдь не в акте свободного творения.

Идея подавления секса с целью использования сексуальной энергии — либидо — на благо материального производства не выдерживает критики, ибо тогда подавление должно было бы коснуться главным образом пролетариата, в то время как история говорит о другом: именно класс буржуазии первым испытал на себе действие истины о сексе, и только после этого она распространилась на всё общество.

Являясь частью социума, мы получали знание о сексуальности в условиях жёсткой детерминации дискурса и впитали такое представление о сексуальности, которое было сформулировано господствующим мировоззрением.

Дискурс о сексуальности был сформирован социокультурными механизмами контроля, и сексуальность сама стала превосходным способом контроля. Поэтому все движения, борющиеся за освобождение сексуальности, в частности ЛГБТ и феминистки, на самом деле служат интересам власти.

Сращение власти и сексуальности приводит к тому, что желание становится властным, а власть — желанной. Отныне власть связана с удовольствием, а удовольствие — с властью. Фуко замечает: «Мы изобрели, по крайней мере, иное удовольствие: удовольствие, находимое в истине об удовольствиях, удовольствие в том, чтобы её знать, выставлять её напоказ, обнаруживать её, быть зачарованным её видом, удовольствие в том, чтобы её выговаривать, чтобы пленять и завладевать с её помощью другими, хитростью выгонять её из логова — специфическое удовольствие от истинного дискурса об удовольствии» (5).

Власть-наслаждение становится объектом вожделения, и движимые принципом удовольствия, мы не то что не заинтересованы в преодолении сложившейся системы, а прямо наоборот — готовы служить ей с полной самоотдачей, мы полны страха, чтобы она не рухнула. Это похоже на чувства тех людей, которые после смерти Сталина думали, что настанет конец света. И, если были люди, которые к истерии культа личности были равнодушны, то сексуальностью захвачено все общество и действие её куда более тонкое и глубокое.

Одним из объектов дискурса о сексуальности является гомосексуальность. Противостояние гея и гомофоба тогда можно представить по-разному. Гей, как произведённый властью социальный тип представляет собой структурированный властью дискурс о сексуальности. С другой же стороны, мы понимаем, что существует подлинная сексуальность, которую может характеризовать влечение мужчины к мужчине, или женщины к женщине. Но, тем не менее, мы не можем составить о ней свободное представление, ибо те языковые конструкции, которые мы будем использовать для такого выражения своего опыта, уже есть властные сети. Гомофоб же всегда параноик, а сама гомофобия — одно из многочисленных проявлений логофобии.

Настоящее сексуальное желание всегда представляет для власти проблему, с ним постоянно нужно «что-то делать». Но какие основания есть у противостояния между, созданным властью гомосексуальным дискурсом гея и паранойяльным дискурсом гомофоба? Что делить между собой двум людям, когда они оба лишь проводники властной стратегии? Делят, они, разумеется, удовольствие.

«Искусственная» сексуальность — это та же самая сексуальность, что и настоящая, но структурированная определённым образом, в то время как подлинную сексуальность в принципе невозможно помыслить в рамках структуры.

Исходя из условий тотального контроля над дискурсивностью, можно подумать, что лучше всего вообще отказаться от всякой сексуальности. Однако такое предприятие заранее обречено на провал — сексуальный инстинкт у человека один из основных. И даже если бы мы добились полного отсутствия сексуальных желаний, мы бы не ушли от их влияния: они бы затаились глубоко в бессознательном, а манипуляция нашим мышлением и поведением, которая осуществляется именно на этом уровне — продолжилась бы, становясь ещё сильнее, и разнообразнее.

Кроме этого, асексуальность — это лишь часть плана сексуальности, и дискурсы о ней едва ли могут быть более свободными. Ситуация с отказом от сексуальности та же, что и у Альбера Камю с самоубийством (с той разницей, что убить себя возможно, в отличие от того, что бы отделить от себя сексуальность) — это тупик, который ничего не меняет. Поэтому, основной вопрос, возникающий перед нами звучит так: каким образом возможно открыть подлинную сексуальность?

Фуко не даёт на него прямого ответа. Вообще, по сравнению с блестящим анализом власти, позитивная часть его концепции была разработана недостаточно. Он говорит о «практиках себя», прототип которых можно найти ещё в древней Греции, но не показывает, каким образом реально создать такие практики в условиях общества контроля.

Кроме прочего, это было связано с самим предметом исследования Фуко — властью. Невозможно сформировать такую позитивную программу, которая бы при этом не была использована властью в своих интересах. Сам дискурс Фуко, как заметил Жан Бодрийяр — «зеркало тех стратегий власти, которые он описывает» (6).

Поэтому критика, а не какая-нибудь конкретная положительная программа, является одним из самых действенных способов сопротивления власти. Каждый человек должен самостоятельно творить свою жизнь. Не может быть никакого единого коллективного метода спасения.

Кроме того, важно понять, что с ходом исторического процесса власть изменяет свои механизмы воздействия, открывает всё новые и новые пространства и способы контроля. Методы сопротивления, которые вчера были наиболее мощными, сегодня с точно такой же энергией могут работать на власть. Мы нуждаемся в постоянном изобретении актуальных стратегий сопротивления.

Тем не менее, не претендуя на формирование какой-либо конкретной и всеобщей программы сопротивления, можно расставить основные акценты в противостоянии с властью, актуальные для наших дней.

Очевидно, что речь идёт о радикальном пересмотре тех ценностей, на которых зиждется западноевропейский тип рациональности. Речь идёт о становлении такого общества, где бы действовали совсем другие принципы существования. Фуко показал, что власть вовсе не трансцендентна (7), что она возникает ни где-то там «наверху», а затем распространяется по всему телу общества, власть имманентна (8) жизни, она всегда здесь, скрыта, едва уловима, распылена.

Он показал, что она действует главным образом на микроуровне. Но из этого не следует, что такой институт как государство не участвует или участвует незначительно в угнетении социума. Это не значит, что капитализм не означает эксплуатации и отчуждения.

Наоборот, государственно-капиталистическая система является важнейшим оплотом власти и ценнейшим объектом наслаждения. И если мы спросим себя, возможно ли творение свободного дискурса при существовании этой системы, то ответ будет однозначным. Из вышесказанного явственно следует, что упразднение государственно-капиталистической системы — обязательное, но недостаточное условие становления свободного общества.

Иной вопрос, возможно ли падение этой системы без создания свободного пространства, где бы могла происходить ценностная трансформация общества. Ведь эта система существует постольку, поскольку мы её поддерживаем, сознательно или невольно.

Вырисовывается порочный круг и для того, чтобы его преодолеть, нужно двигаться в двух направлениях одновременно: во-первых, выявлять власть на микроуровне, создавать стратегии сопротивления, творя при этом новую реальность, и, во-первых, не бояться социальной революции, готовить её — революцию, которая положит конец чудовищу под названием государственно-капиталистическая система и, тем самым, откроет двери для дальнейшего становления свободного общества.

Мы начинаемся там, где рождается наше сопротивление власти!

Примечания:

1.  Дискурс (фр. discours, от лат. discursus- движение, круговорот; рассуждение, разговор) — это речь (то есть текст), отражающую конкретную социокультурную ситуацию и направляемую доминирующим типом рациональности, а также специфические правила организации речевой деятельности, определённая форма знания.

2. Дискурсивная практика — речевая практика.

3. Дискурсивность — своего рода, потенциал, процессуальность и креативность дискурса.

4. Логофобия — страх спонтанного и неконтролируемого разрастания дискурса.

5. Фуко М . Воля к знанию. М., 1996. С. 172.

6. Бодрийяр Ж. Забыть Фуко. СПб., С. 38

7. Трансцендентное — то, что выходит за пределы нашего опыта.

8. Имманентное — какое-либо свойство внутренне присущее какому-либо предмету, явлению или процессу.