Приятно иметь дело с умными оппонентами. К их числу я, как коммунист, а, стало быть, марксист, материалист и атеист, отношу и Владимира Легойду. Председатель Синодального информационного отдела Московского Патриархата Русской православной церкви, одновременно кандидат политических наук и весьма квалифицированный журналист и пиарщик, нередко выступает с заявлениями на религиозные и мирские темы. Самое последнее из них и привлекло моё внимание.
В недавнем интервью Владимир Романович высказал довольно оригинальную точку зрения на историю взаимоотношений РПЦ и светской власти в истории нашей страны: «Я бы поспорил с тем, что православие было основой государства до революции 1917 года. Так называемый синодальный период, начавшийся в первой четверти XVIII века и продолжавшийся до Поместного Собора 1917-1918 годов, восстановившего патриаршество, не был самым светлым периодом в истории Церкви». Может быть, для специалистов из аппарата РПЦ ничего нового и тем более крамольного в такой оценке и нет, но всем, мало-мальски знакомым с отечественным прошлым, весьма известно иное: покровительство самодержавия официальной религии, требование исповедовать обязательную «веру государя» для всех, желающих сделать чиновничью карьеру, знаменитая уваровская триада «Православие, самодержавие, народность», обязательная для нижних чинов исповедь у православного попа, отмененная лишь в 1916 году, накануне краха царизма, и многое другое в том же духе…
Как грамотный пиарщик, заранее предвидящий возможную критику со стороны противников, г-н Легойда счёл не лишним подстраховаться, указав, что говорить о том, что «православие было основой государства, в ситуации, когда государство вмешивалось во внутреннюю церковную жизнь, не очень корректно». К тому же «поставленная в эти условия непростых отношений с государством, Церковь, наверное, не всегда могла осуществлять свои основные функции». Общего смысла сказанного главным пропагандистом РПЦ эта оговорка, однако, не меняет: до Петра было лучше, чем после него.
Возникает лишь вопрос о причинно-следственной связи деятельности РПЦ и механизма функционирования русского — феодального, а затем и буржуазного — государства: какая из структур первична, кто от кого и в какой степени зависел и зависит. Само крещение Руси, осуществленное в 988-989 годах усилиями княжеской дружины и киевского боярства, принесло сверху христианство в византийском варианте чуждым его догматам славянским племенам Приднепровья. Довольно отвлеченная и мало понятная язычникам религия искупления – главного мотива православной догматики – было далека от их повседневной практики. Христианство не было жизненным выбором населения. Но оно стало удобным орудием для укрепления феодальных отношений и княжеской власти, которая, в свою очередь, дала церкви новую паству. В пользу данной версии говорят сама длительность процесса крещения Руси, отнюдь не завершённого за год-два, насильственные меры в борьбе с языческими богами и жрецами, сохранение по сей день пережитков языческих обрядов, мотивации и поведения в среде современных религиозных русских. Последнее обстоятельство иерархи РПЦ стыдливо именуют «обрядоверием», на самом же деле правильнее было бы говорить о самом настоящем двоеверии – язычестве во внешне христианской оболочке.
Но уже в Древней Руси наметились те самые механизмы взаимодействия государственный власти и православных священников, рецидивы которого мы наблюдаем и поныне. «Новый христианский бог мыслился князьями именно как их специальный княжеский бог, заменивший собою прежнего Перуна. Он — верховный повелитель князей, дающий им власть, венчающий их на княжение, помогающий им в походах, принимающий их души в свои чертоги; клирики мыслятся скорее как слуги князей, чем как слуги бога, — заметил в своей «Истории русской церкви» крупнейший отечественный религиовед Николай Михайлович Никольский. — Это первенство княжеской власти в союзе князей и церкви объясняется тем, что церковь была слабее княжества и в хозяйственном и в организационном отношении. Она пробовала оказать влияние на политическую жизнь, особенно на те моменты, которые вредным образом отражались на её хозяйственном благополучии; так, митрополиты не раз выступали против обычных для XI—XII вв. княжеских усобиц и пытались мирить враждующих князей. Но эти попытки вмешательства редко бывали успешны, и ничего подобного западному божьему миру и божьему перемирию киевская церковь создать не могла. Напротив, княжеская власть, не стесняясь, показывала свою силу: князья не раз сгоняли с кафедры неугодных им епископов». Стоит заметить, что ни о каком «синодальном периоде», введённом реформами Петра Великого, либо о деятельности 6-го отделения (сфера интересов — церковники, «тихоновцы», «живая церковь», «древнеапостольская церковь») Секретно-оперативного управления ОГПУ СССР во главе с Евгением Александровичем Тучковым, в те далекие времена не было и речи…
Создателем теории о «симфонии» церковников и эксплуатирующей большинство населения России власти выступил пятьсот с лишним лет тому назад Иосиф Волоцкий. Рассматривая «идеал» отношений между светской и духовной властью, этот почитаемый нынешним руководством РПЦ преподобный покровитель предпринимательства и хозяйствования прямо и откровенно заявил, что «царь естеством подобен есть всем человеком, властию же подобен вышнему богу». Сам бог «посадил его в себе место» и «суд и милость предасть ему и церковное и монастырское и всего православного государства и всея русския земли власть и попечение вручил ему», «суд царя никем уже не посуждается». Тут уж не о «прессинге со стороны властей», по терминологии г-на Легойды, стоит говорить, а о вполне осознанном и материально обоснованном выборе тогдашней верхушки РПЦ, вполне сохраняющемся и поныне.
Не стоит забывать, что инициатива учреждения патриаршества на Руси в 1589 году исходила от царя Федора Иоанновича (фактически – от правителя государства Бориса Годунова). Да и его восстановление в 1943 году инициировали отнюдь не митрополиты, а товарищ Сталин. Первый патриарх Иов был предложен на свою кафедру царём, хотя и был выбран из трёх претендентов.
Все следующие патриархи также были «избраны» соборами по указанию царя. Царь и «ближние к нему бояры» принимали решение о кандидате, а участники соборов не возражали, очевидно, полагая подобный порядок естественным. Таким же самим собой разумеющимся порядком «избирались» на соборах епископы, и уже попросту назначались царём игумены и даже протопопы. Напомним, речь идёт о событиях XVI – XVII века, а вовсе не о деяниях отделов ЦК КПСС и Совета по делам религий при Совете Министров СССР.
При этом главенство светской власти царя над духовной властью патриарха не только в мирских, но и церковных делах считалось богоустановленным. Так, собор 1660 года прямо и откровенно признал, что земной бог имеет над церковью равные права с небесным богом — «ему же (царю) свою церковь господь преда», — и санкционировал права царя, создавшиеся по традиции, «созывати освященный собор», «о благочинии церковном тщатися» и «о православныя церкви благостроения попечение творити». Это «тщание» и «попечение» о церковном благочинии и благостроении получило формальное выражение в Соборном Уложении. «Нет ничего более ошибочного, чем взгляд, будто так называемый патриарший период в истории русской церкви, совпадающий с XVII в., был эпохой особого могущества и независимости церкви как таковой. Напротив, приобретя новый, более ослепительный, чем раньше, внешний блеск, церковь в области управления и даже культа превратилась, в сущности, в один из московских приказов; если в удельную эпоху князья церкви были действительно владетельными князьями, то теперь даже сам патриарх вынужден был считаться с директивами и постоянным контролем со стороны царя и боярской думы», — с полным на то основанием заметил в «Истории русской церкви» Николай Михайлович Никольский. Фактически соборы даже в период, который г-ну Легойде видится как пора расцвета РПЦ, были всего лишь совещательными органами при царе и его «ближних». Ни о какой их автономии, не говоря уж о самостоятельности, не могло быть и речи. Как и другие подразделения правительственного аппарата, РПЦ была всего лишь инструментом в руках самодержавной власти. Инструментом идеологического влияния, каковым в советские времена выступал, к примеру, агитпроп ЦК.
…Говоря о событиях накануне революционного 1917 года, г-н Легойда поставил под сомнение степень воздействия на умы и сердца тогдашней РПЦ: «О какой Церкви как основе жизни общества вы говорите? В это время ни общество, ни государство в России уже не имело глубинных православных оснований». Справедливо, не поспоришь. Вот только, думается, с «глубинными православными основаниями» в русском обществе всегда было как-то не очень. Что тысячу лет назад, что пятьсот, что триста. Да и теперь не лучше, несмотря на все титанические усилия г.г. Гундяева, Легойды, Чаплина и примкнувшего к ним депутата Марченко.
