Максим ФИРСОВ
Развитие атомной энергетики в Советском Союзе – великолепный пример ускоренной модернизации в сфере высоких технологий. Но именно эта отрасль по каким-то причинам за годы реставрации капитализма пережила ряд изменений, которые едва её не погубили. И по сей день власть не прислушивается к советам специалистов, которые отдали атомной энергетики всю свою жизнь и все свои знания. Один из них академик РАН Виктор Алексеевич Сидоренко, который прошёл путь от лаборанта Курчатовского института до заместителя министра по атомной энергии.
— Расскажите о том, как Вы пришли в атомную отрасль?
— В Советском Союзе, политика подготовки кадров атомной промышленности была чётко налажена. К этому вопросу относились весьма щепетильно и ответственно. В 1947 году была создана сеть специальных факультетов в разных высших учебных заведениях страны, в том числе и в Московском энергетическом институте, где я и учился. В МЭИ образовали физико-энергетический факультет, ориентированный на атомную отрасль. На него принимали со второго курса по результатам учебы и по рекомендациям со стороны учебной части. Я как раз учился на втором, и идея показалась мне весьма заманчивой. Я предложил себя, меня приняли. Что характерно, организованная на базе этого спецфакультета система подготовки определила три основных направления в институте. Первое и, пожалуй, основное, — в сфере энергетики, готовившее специалистов по атомным реакторам.
— Хотите сказать, что атомщиков всё же готовили для мирной деятельности?
— Надо понимать, что на тот момент, первичная направленность была далеко не мирной. Готовился проект атомного оружия…
— Каковы были два оставшихся направления?
— Второе готовило ускорительщиков, а третье – автоматчиков. Ээто специалисты, работающие в системе контроля автоматического управления.
— А как проходил сам процесс подготовки специалистов?
— Мы учились шесть лет. Система была проста: первый курс – общая подготовка в рамках Московского энергетического института (МЭИ), а со второго курса уже шла специализация. На шестом диплом писали. Эта достаточно основательная программа обучения включала в себя и общие технические дисциплины, и дисциплины, ориентированные на атомную отрасль. Стоит отметить, что многие выпускники этого спецфакультета, стали впоследствии ведущими специалистами в своих направлениях. Это подчеркивает, что созданная система подготовки полностью оправдала себя.
— Расскажите, где Вы проходили дипломную практику?
— Писал диплом я в Курчатовском институте, здесь и остался работать. Мне поручили изучать проблемы мирной атомной энергетики, а мои однокурсники работали с летательными аппаратами, устройствами для самолётов и космоса, судовыми реакторными установками. В общем, мы попали на два направления – гражданского и оборонного значения. Конечно, космос не мог тогда ещё относиться к гражданскому направлению, к оборонной сфере относились не только подводные лодки, но и ледоколы.
Но я ещё раз возвращаюсь к тому, что из того набора специалистов все стали руководителями направлений, которыми им поручили заниматься сразу на стадии выпуска после дипломного проектирования. Это смелость и продуманность в использовании кадров. Кадры надо загружать ответственной работой – это курчатовский стиль.
— С чем была связана Ваша работа в Курчатовском институте?
— С мирной атомной энергетикой, атомными электростанциями. Я занимался водо-водяными энергетическими реакторами (ВВЭР) и обеспечением их безопасности. Прошёл, в чисто формальном смысле, весь путь от старшего лаборанта до директора отделения ядерных реакторов в Курчатовском институте. Мои кандидатская и докторская диссертации посвящены аспектам безопасности ВВЭР. В конечном счёте, это определило поворот в моей дальнейшей работе. Заботясь о безопасности, мы вынуждены были признать, что требуются некие государственные серьёзные организационные усилия, для того, чтобы эта безопасность была обеспечена и организована. И благодаря нашей инициативе (в данном случае без стеснения скажу, что это моя персональная инициатива), было развернуто давление на правительство с тем, чтобы создать государственный комитет по надзору за безопасностью атомной энергетики. Сначала всё это сработало на уровне ведомственного комитета по безопасности при Средмаше (Министерстве среднего машиностроения СССР – Ред.). Госатомэнергонадзор был создан в 1983 году. Меня назначили на должность первого заместителя председателя мной созданного комитета. Ещё Игорь Курчатов говорил (его кредо): работа должна быть поручена тому, кто её предлагает. В этом есть гарантия того, что она будет сделана правильно. Инициатива наказуема. Против такой логики трудно возражать.
— ВВЭР создавались благодаря взаимодействию с проектными институтами, их было три. Сейчас существует расхожее мнение, что якобы советская система не обеспечила конкуренцию, что и привело её к застою. Или была конкуренции между научными центрами?
— Я бы начал не с полезности или роли конкуренции, а с полезности организованной и ответственной совместной работы, взаимно согласованной. Троица – научный руководитель, главный конструктор и проектировщик работали настолько тесно и настолько взаимно согласованно, что стоял вопрос не о конкуренции, а о том, чтобы оптимально друг друга дополнить. Это одно, а конкуренция между параллельными однотипными организациями — другое. Вот, скажем, между конструкторскими организациями элемент конкуренции присутствовал, но он нейтрализовывался тем, что каждому поручали свою тему, своё направление. Скажем, одни занимались ВВЭР, а другие — судовыми реакторами водяного типа. А когда возникла задача создания атомных подводных лодок с жидким металлом, между конструкторскими бюро конкуренция какая-то проявилась. Потому что две линии развития в этой конструкции были. В какой-то мере конструкторские бюро помогали друг другу, а в какой-то и мешали. Но в основном помогали. Потому что наличие параллельного разработчика мобилизовало усилия всех. Я думаю, что это на пользу дела только. Что касается создания энергетических канальных реакторов, то здесь была монополия. И она сыграла вредную роль. Во многом авария на Чернобыльской АЭС была предопределена не эксплуатацией реактора, а его конструкцией. Сегодня, когда мы выходим на новые отношения и новую структурную форму организации дела, конкуренцию выставили на первый план, и выставили так, что она вредит. Для форсированной модернизации атомной энергетики нужно было быстро найти оптимальное решение, а вместо этого создали две параллельные структуры, якобы для того чтобы обеспечить широкое развитие проектных решений, площадочных вопросов и т.д. До сегодняшнего дня ничего, кроме вреда, это не принесло.
— Что Вам приходилось делать при ликвидации последствий Чернобыльской аварии?
— Мне было поручено заняться повышением безопасности других атомных станций после аварии, разработать новые правила и нормы. Для осуществления этой цели нам требовалась помощь Запада. Формирование этой помощи тоже было моей задачей. Это отдельная эпопея. Все на нас ополчились в то время. На международном уровне, в частности, западные эксперты требовали вообще запретить советскую атомную энергетику…
Но у них ничего не вышло. На самом деле, вся система новых подходов к безопасности была разработана нами за много лет до Чернобыльской трагедии. Но, к сожалению, применить её во время не удалось. После аварии был развернут огромный пласт работ: разработки технологии ВВЭР; были созданы сотни документов по безопасности; все блоки атомных станций, отвечающие новым нормам, были сделаны. Всё это в совокупности спасло отечественную атомную энергетику. Реальной базой её устойчивого продолжения и существования были реакторы нового поколения, отвечающие новым стандартам. В то время они работали, и их закрытие было бессмысленным.
— А чем тогда Запад нам мог помочь?
— Финансами и техническими средствами, квалифицированными исследованиями, связанными с разработками, но главным образом это, конечно, деньгами, потому что любая работа, связанная с модернизацией станции, направленная на повышение безопасности, требует немалых бюджетов. После Чернобыля, безопасность каждого блока атомной станции в соответствии с международными требованиями обходилась минимум в 100 миллионов долларов! Огромные суммы.
— После аварии началась суета в сферах управления атомной промышленностью?
— Да. Комитет по атомному надзору был ликвидирован, а вместо него был создан объединенный комитет по атомному и техническому надзору. То есть, в то время был в правительстве Гостехнадзор и Госатомнадзор. Их объединили и получился Госпроматомнадзор.
— Объединение было верным шагом?
— Однозначно, нет. Этот объединённый комитет просуществовал не долго. Он показал свою неэффективность в таком виде. В этот момент стали реформировать саму атомную отрасль. Вместо Средмаша после Чернобыля сразу было создано специальное министерство по атомной энергетике. Потом решили что это неправильно, мол, отдельно министерство по атомной энергетике не должно существовать. Его опять вернули в лоно единого атомного ведомства, переименовали из Минсредмаша в Министерство атомной энергетики и промышленности. В МАЭП меня пригласил Виталий Фёдорович Коновалов, которого летом 1989 года назначили министром. Он сказал: «Давай, к нам!». Для меня было достаточно логично: делать самому свою работу, чем кому-то её объяснять. Так я стал первым заместителем министра атомной энергетики и промышленности. Работа моя была связана с повышением обеспечения безопасности действующих станций и созданием проектов новых. А так же с созданием нормативной и законодательной базы. Это тоже важный момент, если говорить о моих полезных действиях. Помимо той нормативной базы по безопасности, удалось сильно продвинуть и реализовать закон об атомной энергии. Его начали разрабатывать в ещё в 1985 году. Когда я перешёл в министерство атомной энергетики и промышленности, то на меня легла обязанность регулировать создание этого закона. Тогда я был официальным представителем правительства в Думе и в составе рабочей группы.
— Когда был принят закон?
— В 1995 году, уже в России. Этот закон был практически принят Верховным Советом, но потом СССР развалился. В момент развала и капиталистических преобразований, Советское министерство было ликвидировано и было создано Российское министерство по атомной энергии. Меня пригласили быть одним из замминистров. И свою бюрократическую карьеру я заканчивал уже в должности заместитель министра по атомной энергии.
— А что затем?
— Ушёл с занимаемой должности, как только добрался до пенсионного возраста и вернулся в институт Курчатова. Я начал свой профессиональный путь в 1952 году старшим лаборантом, прошёл всю цепочку и по содержанию работы и по своему положению, по влиянию на те процессы, в которых удалось участвовать. Вернулся в институт атомной энергии уже в 1997 году, пройдя вот такой бюрократический путь. Эта моя деятельность тоже что-то полезное дала, потому что мы и новые проекты разрабатывали, и Чернобыльскую аварию ликвидировали, и создали документальную базу. Вернувшись в институт уже в пенсионном возрасте, я работал и прилагал все усилия по работе с ВВЭР, с которых собственно и начинал.
Если выделять из этого всего наиболее полезные вещи, сделанные мной, то это, конечно, технология ВВЭР – сегодня это основа всей нашей атомной энергетики реально развивающейся, а так же вся база обеспечения её безопасности, вплоть до государственного надзора и сопутствующих образований. Я был вынужден создать при Госатомэнергонадзоре специальный институт поддержки — научно-технический центр по безопасности атомной энергетики.
— Как Вы оцениваете будущее мирной атомной энергетики?
— Атомная энергетика обязательно будет – это факт. За десятилетие изменилась логика и психология её развития. Сейчас атомная энергетика занимает устойчивую нишу, и эта ниша обязательно будет существовать. Размер этой ниши будет определяться жизнью и параллельным развитием других направлений: газовым, нефтяным и прочих. Вопрос в том, как дальше атомная энергетика будет совершенствоваться, в каких масштабах. Вопрос так же в том, какова будет её структура — он тоже важен и остаётся открытым, потому что связан с топливообеспечением.
— Расскажите, пожалуйста, об экзотических направлениях — ядерные установки для самолётов, космических кораблей?
— В вопросе применения атомной энергии для летающих аппаратов была некоторая эйфория. Также пробовали применять параллельно для самолётов и для паровозов. Пробовали всё. Самолеты не стали делать, поскольку была опасность серьезных радиационных последствий в случае аварии. Но остался вопрос космоса. Сначала он был реализован широко на спутниковых системах. Причём там были системы и радиоизотопные и реакторные системы. Случилась и авария: в Канаду упал наш спутник. Были проблемы. Сегодня это орбитальное направление утихло, но осталась надежда, что оно о себе заявит, когда речь зайдет о дальних полётах. Сейчас применительно к дальнему полёту на Марс, например, опять на первый план выходит ядерная энергодвигательная установка. Летательные установки имеют две разновидности — бортовые энергоустановки для обеспечения бортовых потребностей и двигательные.
— Вызывает удивление и восхищение, как ядерной отрасли удалось выжить после таких катаклизмов, как Чернобыль и непростые реформы…
— Действительно так случилось, что устойчивость ядерной отрасли была продемонстрирована в мутный период всех этих преобразований, перестроек, трансформаций.
— Нельзя сказать, что он закончился?
— Он и не закончился, но в тот самый критический период, когда разваливались другие отрасли, атомная отрасль сохранилась в силу своей интегрированности. Это было государство в государстве со всеми инфраструктурными направлениями деятельности, вплоть до сельского хозяйства.
— И армия своя?
— Существовали все элементы: спецгорода и армия, хотя правильнее сказать не армия, а спецподразделения. Но я подчеркиваю, было собственное, а главное, очень эффективное сельское хозяйство. И сырьё, и добыча, и технология использования и все обеспечивающие структуры были в одном комплексе, и этот комплекс удалось не разрушить.
Болезненно на нашей отрасли отразился развал Советского Союза. Часть этой отрасли оказалась за рубежом. Урановые запасы и огромные комбинаты остались в Казахстане и Киргизии. Забайкальские месторождения — очень малая доля. Сейчас с трудом восстанавливают эти связи.
Сегодня делается акцент на полезности частного владения не только ядерными установками, но и ядерными материалами. Много говорят о так называемом государственно-частном партнёрстве в атомной отрасли, мол, это откроет дорогу для международного обмена и международного сотрудничества в этой области, привлечёт международный капитал и технологии. Это всё понятно. Но параллельно с этим надо усиливать государственное регулирование ядерной отраслью и контроль безопасности ядерных технологий. Вот это моя забота. Я непрерывно бьюсь в верхние эшелоны, чтобы сказать, что в условиях принципиального изменения схемы владения ядерными установками и материалами, усиление государственного регулирования является первоочередным! А реальная линия почему-то идёт поперек. Потому что органы регулирования государственной безопасности и надзора в ядерной отрасли всё время подвергались деградации. Сначала, когда образовалась Россия, был независимый орган – государственный атомный надзор. Дальше этот государственный надзор потерял самостоятельность. Его включили сначала в министерство энергетики и промышленности, а потом – в министерство природных ресурсов. Объединяли и с другими надзорными органами: с техрегулированием, с надзором за электрическими станциями.
После Саяно-Шушенской всполошились. Я по этому поводу писал письма Владимиру Путину, и когда он был президентом и когда он стал премьер-министром. Не я один! Вся команда при академии наук, которая в этом понимает. Нужна автономность такой отрасли как энергетическая безопасность. После аварии на Саяно-Шушенской ГРЭС наконец сделали первый шажок в нужном направлении – выделили госнадзор технический и атомный из Минприроды. Он частью правительства. Но вопрос о том, чтобы атомный надзор оделить от других технологий, не хотят рассматривать. А мой прямой опыт, когда я два года работал в объединенном комитете, показывает, что так работать с атомной проблемой невозможно. Её не видно среди аварий на шахтах, ежедневной смерти шахтеров и т.д. – это другая технология и другие акценты, другие приоритеты. Поэтому я продолжаю настаивать на том, чтобы атомный надзор существовал отдельно.
Справка Артели аналитиков:
СИДОРЕНКО Виктор Алексеевич (р. 1929) — российский ученый, член-корреспондент РАН (1991; член-корреспондент АН СССР с 1981). Основные труды — по созданию реакторов для АЭС. Государственная премия СССР (1967). Бывший заместитель министра РФ по атомной энергии (1993—1996), родился 17 октября 1929 г. в г. Донецке Украинской ССР; окончил МИФИ по специальности «инженер-физик (проектирование и эксплуатация физических приборов и установок)» в 1952 г., доктор технических наук, профессор; работал в Институте атомной энергии им. Курчатова; был первым заместителем председателя Госатомнадзора. Основные направления профессиональной деятельности: ядерная энергетика, безопасность ядерной энергетики, реакторная физика, теплофизика; член редколлегии журналов «Атомная энергия», «Природа»; член Международной консультативной группы по ядерной безопасности при генеральном директоре МАГАТЭ; член научных советов РАН; дважды лауреат Государственной премии СССР; владеет английским и немецким языками; женат, имеет двоих детей. Увлечения: туризм, автолюбительство.
Кстати:
По данным журнала «Энергия промышленного роста», самая серьёзная проблема российской атомной отрасли в том, что «она маленькая и слабая»: «Абсолютная величина нашей атомной генерации в пять раз меньше, чем в Соединенных Штатах, в три раза меньше, чем во Франции, в два раза меньше, чем в Японии. Доля производства атомного электричества у нас в 2,5 раза ниже, чем в Евросоюзе: там примерно 35-40% электроэнергии производят на АЭС, у нас — примерно 16%, и в последние годы этот показатель только падает. На практике это означает, что строительная, топливная, кадровая инфраструктуры отрасли, которые рассчитывали, исходя из определённых масштабов, так и не были до конца сформированы, а после Чернобыля на это шансов вообще не осталось — наоборот, начался процесс деградации». В то же время «параллельно с развёртыванием национальных атомных программ США, Канада, Франция, Япония и Великобритания год назад договорились объединить усилия для создания нескольких универсальных типов реакторов (Generation-4), формирующих замкнутый топливный цикл и позволяющих в значительной мере избавиться от сырьевых ограничений в развитии атомной энергетики».
