Виктор ШЕНДЕРОВИЧ: «Политическая жизнь в стране остановилась»

Михаил АНТОНОВ

52-летний Виктор Шендерович, писатель-сатирик, либеральный публицист, радиоведущий, колумнист, а в 90-е годы ещё и телезвезда, стал инициатором антифашистского митинга на Пушкинской площади «Москва для всех!» Этот митинг, который  прошёл 26 декабря, собрал в основном представителей творческой интеллигенции. Несколькими днями раньше Виктор Анатольевич приехал в Петербург, чтобы в «Парке культуры и чтения «Буквоед» на Невском проспекте представить книгу «Одна голова хорошо, а две лучше»…

— Виктор Анатольевич, Вы приехали в Петербург, чтобы представить сборник вашей публицистики…

— Это продолжение серии книг публицистики, которая началась лет пять назад. Мне долгое время казалось, что телевидение умирает в день эфира. И это правда, потому что никого не интересуют вчерашние новости. Но когда я собрал первую такую книгу публицистики, то я обнаружил удивительную вещь, в которой на самом деле нет ничего удивительного: когда публицистику читаешь через несколько лет, она приобретает совершенно другое качество, она становится своего рода летописью. И горячее скандальное событие из серии «утром в газете – вечером в куплете», уже через год-два совсем по-другому читается, воспринимается. Оказывается, всё уже слежалось, отстоялось, неважное отпало, важное укрупнилось, и совсем по-другому читаются те же слова. И этот опыт хочется продолжать. У меня вышла уже четвёртая книга из этой серии.
Это программа «Плавленый сырок» на «Эхо Москвы» и публицистика в журналах «The new times» (бывшее «Новое время», замечательный журнал, который сейчас стал самым цитируемым российским журналом в СМИ, главный редактор – Евгения Альбац, знакомая многим по «Эхо Москвы»), а также интернет-журнал «Ёж» («Ежедневный журнал»). Вот с этими СМИ я активно сотрудничаю.

— А с телевидением Вы покончили?

— В некотором смысле, со мной покончили в 2003 году. ТВ, разумеется, совершенно исключено в моём случае, по крайней мере, федеральное, там меня быть не может. Я окончательно перешёл за письменный стол и имею возможность чуть больше писать и, слава Богу, чуть больше думать. Ведь телевидение – это такой ритм работы, который исключает всё остальное. Так что в каком-то смысле «спасибо» партии и правительству, что меня освободили от телевизионной работы. Потому что я смог написать несколько пьес. Моя пьеса «Два ангела, четыре человека» идёт в Театре Табакова восьмой год, пьесы идут на Украине, в российских театрах, в Польше. Вместе с джазовым квинтетом Игоря Бриля, классика советского джаза, мы придумали спектакль «Как таскали пианино» — мои рассказы, «заплетённые» джазом. Так что мне комфортно вполне, я литератор – это моё главное дело, и я себя чувствую хорошо за письменным столом. Я, как Бабель говорил, скандалю на бумаге, мне это гораздо интереснее.

Я написал несколько повестей. Вышла в издательстве «Время» моя книжка прозы. Последняя моя повесть – «Операция «Остров» — это самый большой по объёму текст, который я написал. Она была опубликована также в журнале «Знамя», в третьем номере за 2010 год, и в Интернете она, разумеется, тоже есть.

— Весной прошлого года Ваш творческий вечер в петербургском Театре эстрады был фактически запрещён… А сейчас планируются ли Ваши новые концертные выступления в городе на Неве?

— В Петербурге после отмены в Театре эстрады у меня было два аншлаговых выступления. Первое место, куда меня пустили, — это зал гостиницы «Пулковская», где норвежский менеджмент, которому совершенно всё равно, что думают по моему поводу питерские власти. Должен с искренней печалью сказать, что приглашений из-за рубежа у меня сейчас намного больше, чем от российских городов. В Сидней, Мельбурн, Кёльн, Гамбург, Иерусалим, Тель-Авив, Нью-Йорк, Торонто меня зовут, а дома как-то не зовут. Вот и сейчас я еду в Ригу, а потом в Израиль. В Москве иногда выступаю, а из Петербурга давно не звонили. Я знаю немало случаев, когда меня сначала приглашали, а потом перезванивали с извинениями: «Знаете, нам отсоветовали!»

— А в кино, что у вас нового?

— Сейчас в работе находится киносценарий, но не хочу говорить, чтобы не сглазить. Жанр — притча, такая чёрная комедия по одной из моих пьес.

— Почему вы прекратили проект «Плавленый сырок» на «Эхо Москвы»? Или вас ушли?

— Нет, я сам прекратил. Все инсинуации в адрес бедного Венедиктова или Газпрома неверны. Летом 2008 года я выпустил последний «Плавленый сырок» и решил с себя эти епитимью снять. Последний «Плавленый сырок» я написал в июне 2008 года. На дворе ещё стояли жирные нефтяные времена, и казалось, что всё это очень, очень надолго… Теперь в ту же воду не войти, река поворачивает куда-то, и кажется пришла пора озирать родной пейзаж медленным внимательным взглядом.  Может быть, от этого будет больше пользы, чем от того, что я в стотысячный раз разбегусь и ударю лысеющей головой в Спасские ворота…
Политическая жизнь в стране остановилась. То, что называется «политической жизнью» — это по соседству, начиная с Польши. Я белорусов не имею в виду: Белоруссия, к сожалению, это то, что с большой вероятностью ждёт нас.

Есть законы физики, они объективны. Если в течение долгого времени все клапаны закупорены, запаяны, а давление нарастает, то через какое-то время котёл взрывается. Это не потому, что так захотел Шедерович, или Лимонов, Каспаров, Новодворская. Это потому, что таковы законы.

На Западе эта энергия выходит через свободную прессу, свободу собраний, независимый суд и, в конечном счёте, через перевыборы, смену власти. Потому что власть накапливает ошибки, оппозиция приходит на смену власти, и уже власть становится оппозицией, начинает критиковать новую власть – и это колесо продолжает вертеться. Так живут от Чили до Норвегии, этот механизм работает. Когда этот механизм разломан, как у нас, то давление продолжает накапливаться-накапливаться, а власть не меняется, потому что она не хочет уходить. А никаких эволюционных механизмов нет, власть сама эти механизмы разломала, и мы позволили их разломать. Альтернатива польскому варианту, когда власть всё-таки уходит, — вариант белорусский. Ну, есть ещё пару африканских вариантов, а также румынский. Ничего третьего, особенного, придумать нельзя.
Если мы не настоим на том, чтобы был условно польский вариант, то будет условно белорусский.
Конечно, демократический способ смены власти не гарантирует от прихода неприятного персонажа. Но он гарантирует его уход. Когда было можно тыкать в Буша, страшно радоваться по этому поводу, говорить: «Вот вам ваша демократия!», вот он такой-сякой, я не уставал повторять, что 20 января 2009 года Буша не будет в Белом доме. Какой бы он ни был, он уйдет и дата его ухода известна… А кто-нибудь может назвать дату ухода наших руководителей?

Не надо изобретать велосипед. Когда мы говорим об особом русском пути, то это лукавство, потому что есть особый норвежский путь, особый японский, чилийский. Нет двух одинаковых путей, они у всех стран разные, потому что все народы разные, со своей историей, религией. Тем не менее, есть законы физики, которые действуют на всех территориях. И совершенно ясно, что демократические механизмы не делают рай на земле, но уменьшают коррупцию, увеличивают социальные гарантии. Это азбука, таблица умножения, а мы отказываемся признавать, что это имеет отношение к нам. Мы ищем свой особый путь. Но, как раз в этом нашем особом пути ничего особого нет, потому что у Ким Чен Ира, Махмуда Ахмадинежада, Александра Лукашенко тоже особый путь, с небольшими вариациями.

— Многие считают, что России не сложилось гражданское общество. А вы что думаете на эту тему? Есть у нас гражданское общество?

— Есть, конечно. Хотя оно не столь влиятельно, как хотелось бы. Но есть, например, такой человек, как Евгения Чирикова (лидер движения защитников Химкинского леса. – Прим. авт.) Для меня она символ основательно подзабытого понятия «гражданского общества». Обычный человек, непартийный, мать двоих малолетних детей, семья бизнесменов, всё у неё благополучно. Она совершенно выбивается из типажа такого маргинала-демократа, всклокоченного, одинокого, несчастного. Обеспеченная, красивая, молодая женщина, у которой всё нормально. За ней никого нет, никаких партий, никаких олигархов…

Знаете, что Норвегия занимается первое место не только по уровню жизни, но ещё и по участию граждан в общественных организациях. В среднем каждый норвежец состоит в четырёх-пяти общественных организациях. Защищает животных, экологию, ещё что-то… Страна пронизана контролем на всех уровнях. У нас же сама мысль о том, что надо контролировать начальство, превращает человека в оппозиционера, маргинала, предмет слежки, провокаций.

Я очень часто слышу про себя, что я, мол, русофоб. Но главные русофобы как раз те, кто говорит, что российский народ не способен освоить демократический механизм. Финны это смогли, японцы, поляки, чилийцы смогли, а мы не сможем… Да что же мы за такие особенные? Почему Пушкина, Толстого, Вернадского, Королёва, Гагарина мы породить можем, а научиться мыть руки перед едой мы не можем? Что это за логика такая? Значит, нам этот тезис специально вколачивают в голову, чтобы нас расслабить, чтобы убедить, что нам подходит лишь вертикаль, которая во всём мире считается синонимом авторитарного режима.

Не так давно я прочитал знаковое интервью Бориса Гребенщикова, где он сказал, что, мол, 80-ти процентам россиян не нужна свобода… Конечно, человек в нирване имеет право на любые выводы. Но он, похоже, впал в нирвану довольно глубоко. Это ведь подмена понятий. Дело в том, что плоды свободы нужны всем. Что-то я не встречал ни одного человека, который хотел бы ехать в «жигулях» по битой дороге, а не в «мерседесе» по ровной. Но «мерседес» произведён в открытом, свободном, демократической обществе, а не в стране Ким Чен Ира. Интернет придуман свободными людьми. И так далее и тому подобное. В советское время мы гордились покорением космоса, мы напряглись и сделали это, но в итоге и в космосе победили не мы… Рабы и воюют хуже, чем свободные люди, и работают хуже. Никто не хочет жить в грязи, никто не хочет жить меньше, как никто не хочет, чтобы любой мент мог забить его до полусмерти, а в магазинах были бы пустые полки. Кстати, когда говорят, что народ хочет Сталина, то на этот счёт очень мудро заметил мой коллега Александр Кабаков, что все хотят Сталина для соседа, но не для себя!

— Виктор Анатольевич, большинство нынешних публицистов и сатириков не чувствуют себя свободными… А вы?

— Меня ничего не держит. Знаете, как у Довлатова: «Ничего не доставляет такого удовольствия, как внезапное освобождение речи»… Вот это внезапное освобождение речи со мной произошло. Совершенно наркотическое состояние. Замечательное состояние внутреннее, когда ты можешь позволить себе говорить то, что ты думаешь. Это требует некоторой ответственности, ты должен для начала думать. Мне кажется, что окончательно этот внутренний клапан самоцензуры, наверное, сломался уже в 90-х годах. Когда я перестал просчитывать и думать, что можно писать, а что нельзя. Рука чувствовала торможение даже в конце 80-х. Когда случились «Куклы», и это совпало с чеченской войной, вдруг выяснилось, что я могу сказать немножечко за всех, не то, чтобы за всех, а за очень многих, кого также душили гнев и бессилие… И даже могу что-то изменить, а у меня была возможность сказать, и я почувствовал вот это огромное внутреннее освобождение в середине 90-х. А дальше уже как-то так понравилось… А люди, ведущие себя иначе, для меня — психологическая загадка. Я не понимаю, как можно добровольно зарабатывать себе язву, мучиться?! Люди, которые пишут то, что им скажет Смольный, а потом звонят и извиняются – как же им тяжело жить. Зачем? Это вредно для здоровья, а я слежу за своим здоровьем.
Ну и с папой и мамой мне повезло, меня очень редко наказывали, но наказывали только за враньё, за всё остальное почти не наказывали. Я был шаловливый ребёнок, и остался, наверное, таким, но в детстве понимал, что мне всё прощают, кроме вранья. Тут отца просто трясло, я боялся за него. Так что с детства я понимал, что врать нехорошо, и до сих пор так считаю…

— Вот Леонид Парфёнов говорит, что сейчас мы погрузились в эпоху ренессанса советской античности… Согласны?

— Аналог, на мой взгляд, не Советский Союз. Думаю, самый близкий аналог той точки, где мы сейчас находимся – Латинская Америка полувековой давности. Читайте Маркеса! «Палая листва», «Скверное время»… Да и в «Сто лет одиночества» есть целые страницы, имеющие прямое отношение к нашей ситуации. Например, много говорится по поводу выборов.  Когда мы читали Маркеса в 70-х, мы даже не понимали, о чём речь. А сейчас понимаем. Это самый близкий аналог, а не совок.

Видите, я не в психушке. Могу говорить, ездить, вести бизнес. Но только проведена невидимая красная черта: власть и собственность. Вот черта, которую ты не можешь пересечь. Как только ты подходишь к интересам власти, которая, будучи коррумпирована, абсолютно связана с собственностью (власть сейчас в России абсолютно равняется собственности), как только подходишь к этой черте, здесь тебя бьёт током высокого напряжения. Ходорковский в Красно-Каменске, кто-то ещё где-то… Коррупционные скандалы, журналисты убитые, бизнесмены и политики сидящие… За пределами этого, если ты не мешаешь власти – пожалуйста! Езжай, куда хочешь, занимайся бизнесом. Ну, прямо Латинская Америка полувековой давности – Мексика, Аргентина, Бразилия… В Мексике, например, с преемниками была та же история, когда они долго, лет тридцать, друг друга выбирали…

При этом политологи говорят, что степень сращиваемости бизнеса и власти в сегодняшней России выше, чем была в Латинской Америке в 50-е. Ну а поскольку мы в Латинской Америке не жили, а жили в совке, то наблюдаем классические примеры застоя: несменяемость власти, апатия населения, постоянно ликующее телевидение…

— Вы часто говорите, что массовая эмиграция сегодня носит катастрофический характер для России… У Вас есть такая статистика?

— Нормальной статистики нет, об этом не бьют тревогу по главным каналам, мы просто не понимаем, что происходит. Все эти демографические программы… Но надо, чтобы не просто рожали детей, а ещё, чтобы эти дети оставались здесь, чтобы им хотелось жить на Родине. У меня есть своя социология. В своё время я вёл театральный кружок во дворце пионеров на Ленинских горах… Московские мальчики и девочки из элитного района, как говорится, умники и умницы. И вот из моих учеников каждый третий не живёт сегодня в России, а живут по всему миру – от Южной Африки до Ирландии, от Австралии до Венесуэлы, уже не говоря о Европе, Израиле, Америке. Разлетелись, кто куда. Причём это не политическая эмиграция в строгом смысле слова. Но она политическая, потому что едут не худшие. Я уже не говорю, что это сопровождается бегством капитала. В Лондоне, по самым скромным подсчетам, 300-400 тысяч русских, и они уехали уже вместе с капиталами…

Из страны едут снова. А ещё в 90-х, вспомним, в страну возвращались. Несколько детей моих друзей-эмигрантов возвращались в Россию, когда было ощущение, что здесь возвращается жизнь, что это твоя страна, а не то, что власти правят, а мы выживаем. Когда было ощущение, что можно что-то менять здесь. Тогда они возвращались, а теперь снова уехали. Я это наблюдаю, и для меня этой «социологии» вполне достаточно.

— Скоро выборы… Вы не видите себя на политическом поприще?

— Нет, не вижу. Давайте не путать понятия «политика» и «общественная деятельность». Я занимаюсь общественной деятельностью. И сейчас довольно отчаянно объявил в Москве антифашистский митинг, посчитав это необходимым после того, что произошло на Манежной площади. Я считаю, что это нормальное желание – как-то реагировать на происходящие события в моей стране. Почему Мэрил Стрип и Де Ниро принимают участие в предвыборной компании Обамы? Они не политики, они американцы, они считают, что это их касается, и поступают согласно своим убеждениям. Я тоже выступаю согласно своим убеждениям. Но это не политика как профессия. Мне совершенно противопоказана политика как профессия, так как это отдельный склад психики, тут надо уметь лгать не краснея, держать удар, сбрасывать с себя отрицательную энергию, надо быть покрытым такой специальной оболочкой, чтобы тебя поливали дерьмом, а ты бы был, как новенький… Я так не умею, и после купания в дерьме, я не как новенький. Но я буду реагировать на самые острые вещи по-человечески. И когда обо мне пишут, что я политик, то мне бывает досадно, потому что я не политик, а общественный деятель.