Иннокентий СУРГУЧЁВ
Читатель прошлого умел различать разные литературные жанры. Иерархия жанров, которая сейчас благополучно разрушена влиянием модернизма и ещё более постмодернизма, помогала ему понять, что заслуживает первостепенного интереса, а что можно отложить на лучшее время, когда каждодневные заботы уступят место досугу.
Ещё более это касалось различных направлений литературы. Так, читателю ничего не стоило отличить публицистику от религиозной литературы, философию от прозы. Формальные различие не позволяли взглянуть глубже на проблему некоего произведения, что могло быть не только религиозным трактатом, но и, скажем, манифестом некоей политической группы. Вместе с тем формальные различия более подчёркивали авторский голос. Скажем, чтобы понять Жан-Жака Руссо необходимо было прочесть не только «Юлию-Элоизу», но обратиться также к его «Общественному договору». Или, наоборот, чтобы понять Вольтера нужно было прочесть не только философские «Диалоги Эвгемера», но обратиться к «Кандиду-оптимисту» — философско-художественному роману, более полно раскрывающему воззрения Вольтера.
Модернизм, ещё с середины XIX века подплывающий к берегам литературы, первым покусился на иерархию жанров, сложившуюся со времён классицизма. Фридрих Ницше, тоскующий о Вольтере, написал своего «Зарастустру» отчасти под влиянием великих философских романов главного просветителя и, как думалось Ницше, «последнего аристократа» в философии и прозе, чьё величие было подобно величию Гёте.
Само ницшеанское истолкование Вольтера было покушением на классицизм и Просвещение, в том плане, что для Просвещения Вольтер был прежде всего представителем третьего сословия в литературе. Ницше — один из главных создателей современного культа аристократизма — брал за исторический пример этого самого аристократизма представителей бюргерства в литературе XVIII века: Гёте происходил из купеческой семьи, Вольтер был сыном парижского юриста.
Похожее смешение происходит под влиянием Ницше и в отношениях между поэзией, прозой и философской литературой. «Так говорил Заратустра» — философская поэма. С её помощью ещё сложно что-то понять о мировоззрении Ницше. Нужно обязательно знать, от чего он отталкивался, что проходил и к чему пришёл, а потому нужно прочитать «Рождение трагедии», «Слишком человеческое» и , наконец, «Волю к власти».
«Так говорил Заратустра» — это всё ещё ключ к миру Ницше. Но философская глубина «Заратустры», а также литературная безупречность и сильнейший афористический язык заставляют наших современников, как и младших современников Ницше, ограничивать себя путешествием в миры Зарастустры вместо скрупулёзного изучения прочих произведений Ницше и интеллектуальной атмосферы, сформировавшей его мышление. Невольно Ницше сделал нас заложниками аристократизма третьего сословия и подменяющей философию беллетристическим остроумием.
Я всё же повторюсь, невольно, ибо вряд ли Ницше сам желал такого разгула художественной и поэтической суеты, выдающей себя за философию, какой начался после популяризации его произведений, прежде всего того же «Заратустры». Нет, Ницше тихонько сошёл с ума на пороге столетия, уже заболевающего его пророчествами. Многочисленные последователи Ницше, трактующие его на разный лад, сделали из «Заратустры» образец философского самовыражения. Именно самовыражения, поскольку в этой плохонькой поэтической метафизике, что вышла из терний ницшеанских прозрений, не было и попытки подобраться к истине и понять, что есть что.
Через многочисленную беллетристическую афористику в литературу приходит автор не ищущий, но как будто знающий истину.Рассуждения о причинности тезиса перестали предварять сам тезис. Так появились на свет популярная философия и популярная психология, заранее знающие ответы на все возможные вопросы. Где-то здесь зашевелились современные маркетинговые технологии, фальсифицирующие само общество.
Так называемый постмодернизм заключает эксперименты модерна. Замечательная роль тут принадлежит Гессе с его, на мой взгляд, очень неудачным «Степным волком». Мы имеем сейчас огромное количество художественной литературы с философским подтекстом, огромное количество книг, что являются или претендуют быть не только литературными, но и философскими событиями, однако всё чаще вместо подлинного философского откровения, к каковому мы должны прийти по извилистому пути логических рассуждений, лингвистического анализа или диалектики, нам подают заранее испечённые в убогих подвалах современного маркетинга тривиальности, что успешно закрывают обычному читателю вход в сокровищницу мировой философии, отгораживают его от Маркса, Гегеля, Рассела, Карнапа, Витгенштейна, Бахтина, Гуссерля, Декарта, Адорно. К чему они с их нудными рассуждениями требующими внимания, коли есть какой-нибудь «Бойцовский клуб», где на всё вопросы даются простые, понятные и смешные ответы? И нет необходимости в том, чтобы как-то правильно формулировать вопросы.
Метафизика потребления, упростившая философию до притчеобразной прозы, как Дельфийский оракул, предварительно знает вопрошающего. Для него она уже подготовила утешающую красивую историю, в которой он, повинуясь инстинктам и своей воле, обязательно добьётся успеха и снова получит шанс сказать своему отражению в зеркале:
— Видишь, видишь! Я же сверхчеловек!
Другие тексты автора:
Бремя социализации. Опыт внушения индивидуальности
НЭП — мещанские поминки старого режима
Необходима тотальная ревизия бытия
