Отец Павел КАРТАШЁВ (протоиерей, настоятель Преображенской церкви села Большие Вяземы). Шарль Пеги о литературе, философии, христианстве. Продолжение.
Глава 2.
Становление литературно‑критических взглядов Шарля Пеги
Приблизительно с 1896 по 1907‑1908 годы в жизни и творчестве Пеги совершается нечто, что языком его собственных понятий можно назвать процессом обретения вечного во временном. Речь идёт о постепенном становлении и утверждении в его сознании зрелых убеждений и прочных идеалов.
Социально‑утопические взгляды молодого Пеги нашли выражение в его очерке «Марсель. О граде согласия» (или «Марсель. Первый диалог о гармоническом граде»; или «Марсель. О граде гармонии» — «Marcel, De la cite harmonieuse»), в статье «О социалистическом граде» и в других опубликованных и неопубликованных работах и набросках конца 90‑х годов XIX века. В эту пору своей восторженной и активной общественной деятельности Пеги беззаветно служил товарищам по борьбе, организовывал сам и способствовал учреждению социалистических кружков и объединений студентов, собирал средства и подписи, печатал статьи.
Но в то же время социальный мечтатель о гармонии будущего изучал жизнь и размышлял о подвиге Жанны д’Арк, в июне 1897 года закончил работу над пьесой об Орлеанской Деве — героине Франции и святой Католической Церкви. Идеал‑социалистический и предхристианский период творчества и литературно‑издательской деятельности Пеги ознаменован его встречами как читателя, а также начальным осмыслением в качестве эссеиста‑историка сочинений почти всех тех авторов, которым он посвятит со временем яркие страницы своих поздних эссе. И в обращении к творчеству Альфреда де Виньи и Эмиля Золя, к которым он уже не вернётся в зрелые годы, в рассуждениях о классицизме и романтизме, о влиянии позитивизма на культуру и на исследование литературы обнаруживают себя будущие, сформировавшиеся в последнее десятилетие жизни взгляды и убеждения Пеги.
2.1. Гармония формы и содержания в понимании Пеги
[pullquote]Пеги вошёл в общественную и литературную жизнь с жаждой предельной честности и так же закончил свой земной путь, оставшись в памяти друзей и недругов несговорчивым борцом за чистоту политической борьбы, за бескомпромиссность в отстаивании идеалов. Пребыл вечным юношей из рядов профсоюзников и социалистических мечтателей, своеобразных идеал‑социалистов, перешедшим в ряды воинов Святой Жанны.[/pullquote]
Пеги вошёл в общественную и литературную жизнь с жаждой предельной честности и так же закончил свой земной путь, оставшись в памяти друзей и недругов несговорчивым борцом за чистоту политической борьбы, за бескомпромиссность в отстаивании идеалов. Пребыл вечным юношей из рядов профсоюзников и социалистических мечтателей, своеобразных идеал‑социалистов, перешедшим в ряды воинов Святой Жанны. Его судьба — это путь от активиста и утописта и одновременно ученика Платона и Аристотеля к христианину и народному ополченцу; на этом пути он не отвергает и не предаёт ничего из прошлого, потому что в прошлом ему нечего стыдиться.
Это даже не путь со сменой ориентиров, а открытие одного феномена в другом, прорастание или углубление. Органическое развитие, в каждой составляющей которого обнаруживается психологическое единство личности, её постепенно раскрывающаяся целостность. К таким вот составляющим, к признакам и подтверждениям душевной цельности и последовательности Пеги можно отнести замысел его первого и пожизненного издательского проекта — «Двухнедельных тетрадей» и осуществление этого замысла, от общей концепции до технических подробностей.
В 1897 году Пеги и несколько его близких друзей‑единомышленников, столкнувшись с трансформацией идеалов в политику, с карьеризмом и корыстолюбием борцов за будущее социалистическое устройство общества, решили во имя чистоты социалистической идеи, ради чистоты идеалов вообще, ради того, чтобы чистота и честность находили себе прибежище в современности, создать ни много ни мало — «Честный журнал». Начался сбор средств, подбирались материалы. Проекту не дано было осуществиться, но идея честного, всем открытого периодического издания принесла результат позже — первый выпуск «Двухнедельных тетрадей» увидел свет в январе 1900 года.
Готовясь к изданию тетрадей, Пеги заявлял о своём намерении — в письмах друзьям и в официальных обращениях — представлять каждые две недели, в форме подлинных документов, события политической жизни и высказывать свободно свои мнения о них. Будучи и составителем, и автором, и издателем, Пеги ограничивал себя, декларативно, исполнением роли «гражданина телефониста», устанавливающего и поддерживающего наилучшую, из возможных, связь между несхожими, порой весьма, членами «общества взаимного уважения», «федерации сознаний», объединяющей свободных авторов, произведения, подписчиков и администраторов. «Никогда между нами не возникнет отношений подчинения или зависимости, но только сотрудничество свободного человека с таким же свободным, не омрачённое духом купли‑продажи» [1].
По мере появления новых тетрадей издание, быстро снискавшее уважение в самых разных кругах общества, от взыскательных университетских до партийных или военных, расширяло вместе с охватом новых тем и свои задачи. Не одна только политика, но и вопросы образования, школьного и университетского преподавания, проблемы военные, экономические, философия и литература отражались на страницах журнала Пеги, который с выпуска первых номеров и серий стал смотреть на своё дело как на организацию заочного высшего образования.
Просветительство интересовало Пеги в перспективе подготовки к социальной революции, причём такой, какой она ему виделась: «Революция будет нравственной, — неоднократно повторял он, — или её не будет». В связи с этим возникала подготовительная задача издания; она сводилась к тому, чтобы предоставить свободным людям возможность поддерживать и читать свободную периодику. Пеги в студенчестве готовил себя к преподавательской работе, и в издательской деятельности он сохранял черты и склонности первого профессионального призвания, учительства и просветительства: он горел желанием «научить людей читать» [2].
В благородном труде образования и воспитания читающей публики для честного, щепетильного издателя не могло быть мелочей. Воплощение мысли и речи занимало в глазах Пеги обширную область, простирающуюся от пограничных, порубежных граней смысла и слова до всех приёмов и хитростей типографского искусства. Философско‑богословская проблематика инкарнации, в творчестве Пеги всегда исходящая и возвращающаяся к теме воплощения Бога, охватывает на периферии и все сферы материализации невидимого в видимом. В приложении к полиграфии это относится к материалу, шрифту, вёрстке, и даже к педантичному исполнению обязательств перед подписчиками или заказчиками печатной продукции.
[pullquote]Пеги принадлежит любопытное замечание, освещающее своеобразие его индивидуального творческого метода: «Я родился в семье тружеников, связавших себя со всякой мелкой работой по дереву. Отсюда, я думаю, моя система интеллектуального труда. Начиная, я медленно и осторожно прикасаюсь к поверхности, и терпеливо возвращаюсь к тем же бороздкам. Таковы приёмы столяров. Совсем иначе орудуют мастера железных дел, кузнецы. Они сразу укрощают свой материал. Но деревянщикам нельзя быть грубыми с деревом, чтобы не ранить его, не потерять результат».[/pullquote]
Стремясь «научить людей читать», Пеги заявлял, что «ничто не сравнится с чистым чтением чистого текста, поэтому в этих «Тетрадях» мы старательно избегаем заражения текста комментированием» [3]. По замыслу основателя, «Тетради» исполняли миссию сборников документов и справок, которые, выстраиваясь в отдельную серию, а затем в систему серий, составляли корпус текстов исторического значения, становились документальным отражением эпохи.
Служению в качестве бескомпромиссного историографа своего времени Пеги отдавался страстно и самозабвенно, не щадя здоровья, выступая в роли не только издателя и автора, но и менеджера, снабженца, секретаря, продавца, верстальщика, корректора, бухгалтера и даже уборщика в редакции, когда служащие заболевали или уходили в отпуск. Пеги был для своего издания всем и свою изнурительную работу он не смог бы перепоручить никому: в силу разных причин, в ряду которых соседствуют добросовестное отношение к труду и обострённое тщеславие, он стремился к тому, чтобы его издание было образцовым не только в плане достоверности, но и в деталях. Чтобы ни за один номер, ни за часть номера, ни за фрагмент, даже за отдельный и случайно попавший на чей‑либо суд спустя годы листок не было стыдно.
В полиграфическом аспекте «Двухнедельные тетради» остаются изданием выдающимся. По свидетельству современников [4], типографская правка и макетирование являлись особой заботой Пеги и возводили «Тетради» до уровня, непосредственно следующего за изданиями люкс. Сам Пеги писал: «Я трачу добрую треть своего времени на промышленную, типографскую подготовку “Тетрадей” к выпуску, на корректуру оттисков. Я считываю листы с такой скрупулёзной внимательностью, что выгляжу смешным со стороны… Но пусть оценят всю коллекцию “Тетрадей”. Я же корректирую тексты других авторов так же тщательно, как и свои собственные».
Книгоизданию, полиграфии Пеги учился, будучи студентом Эколь Нормаль, во время летних каникул, имея тогда в виду конкретную цель — публикацию своей пьесы «Жанна д’Арк», которую хотел сделать шедевром типографского искусства, «одного из самых красивых рукоделий, существующих на свете» [5].
Он приучил к своим повышенным требованиям рабочих типографии в Сюрен, так что в течение многих лет между заказчиком и исполнителями сохранялось удивительное взаимопонимание. В письме другу Пеги сообщал, что всегда старается держаться на уровне «честного типографского совершенства, достигнутого некогда». К понятию честности в данном случае относилось не только усиленное внимание к безупречности внешнего вида и к выверенности текста, но и к соблюдению сроков и обязательств перед подписчиками.
Макетированием титульных листов и начальных страниц Пеги занимался лично, он придирчиво следил за тем, чтобы точно исполнялся заказ в печатании подзаголовков, чтобы жирный курсив был именно и жирным, и курсивом, чтобы после слова, набранного курсивом, стояла курсивом же запятая, чтобы после имён авторов в конце текста не ставилась точка, и чтобы макетировщик делал всё для сохранения полей и положенных пробелов, а не «выдавливал» их со страницы или не вытеснял их в подвал. Пробелы, по мнению Пеги, несут смысловую нагрузку. Он не допускал также никаких сокращений, даже в примечаниях.
Предметом его неизменной гордости была бумага специального изготовления для печатания «Тетрадей» — грубая пузырчатая, безусловно долговечная в сравнении с неплотными экономными листочками, превращающимися на глазах в литературно‑полиграфическую пыль. Эта бумага отмокала, высушивалась и многократно прессовалась для восприятия глубокой и отчётливой печати, для этой же цели под печатный лист подводился ещё и лист подкладочный.
Коллеги Пеги, способные оценить его прилежание, говорили, что мало современных изданий несут на себе отпечаток такой любви и ответственности, какие отличают Шарля Пеги. Издатель Эдуард Пеллетан, признанный мастер в своём искусстве, считал, что «бедные тетради на пузырчатой бумаге являются единственным книгоиздательским памятником, который противостоит от лица нашего времени великим издателям шестнадцатого столетия. Этой славой Пеги дорожил не меньше, чем изложением своих мыслей» [6].
На страницах «Тетрадей» публиковались документы эпохи: речи, письма, партийные декларации и обращения, итоги общественных опросов, расследования о нашумевших политических процессах, обзоры книг и журналов, беллетристика и художественно‑публицистические очерки разных, известных и начинающих, авторов. Пеги, называя свои «Тетради», может быть, несколько нескромно «консерваторией изящной полиграфии и хранилищем художественного слова, полем труда и научных исследований», свидетельствовал каждым выпуском о том, что в книге для него важно всё, что в ней отсутствуют второстепенные стороны, что она от корешка до словесно невыразимых глубин есть совокупное произведение искусства выражения и работы восприятия.
[pullquote]Для Пеги образ Божьего вочеловечения и его отражение, осмысление в философии — умозрительный концепт воплощения, материализации, встречи неуловимой, нестареющей жизни и жизни весомой, ощутимой, двух половинок целого — этот образ вместе со своей проекцией, а также чувства, им вызываемые, лежат в основе его жизненных решений, тем произведений, их стиля и детального материального воплощения.[/pullquote]
Поэтому так важна для него форма, она должна помогать восприятию, привлекать, становиться удобной, в меру — наличием продуманных полей, пробелов, красивых и строгих заглавий — гостеприимной и просторной, и в завершение всего достаточно солидной и прочной. В оркестре произведения, в становлении события книги ни одна деталь не должна выпадать из ансамбля, но всем определено работать на одну цель — просвещение посредством чтения. «Научить читать — такова единственная и настоящая задача правильно понимаемого обучения; умел бы читатель читать, и тогда всё спасено» [7].
Детское удивление, восторг перед возможностями слов и любовь к ним, к их звучанию, начертанию и, конечно, к богатству значений, Пеги сохранял до конца своих дней. Но стиль его прозы, да и размах его поэм — его впечатляющее словообилие выступало «одним из главных препятствий к освоению его сочинений ещё при жизни, и доныне положение не меняется, — писал исследователь творчества Пеги Робер Бюрак в 1992 году в предисловии к третьему тому собрания прозаических сочинений Пеги. «Кто, даже из его близких, не упрекал писателя в нескончаемых повторах, в отсутствии композиции, в отступлениях и длиннотах? Кого не шокировали его типографские причуды, не выводили из терпения его крайности и перегибы в обличениях, тривиальность суждений, наивность, кажущаяся притворной? Во всём этом видели лень и небрежность капризного ребёнка, диагностировали навязчивые состояния и чрезвычайную гордыню» [8].
Общим местом в оценке и понимании стилистического феномена Пеги является включение его оригинальной манеры письма в систему понятий философии Анри Бергсона. Согласно философу, всякий анализ, усилие понимания и проникновения в смысл явления или предмета, возбуждаемое жаждой исчерпать, охватить предмет, вокруг которого созерцанию суждено кружиться, предполагает бесконечное умножение точек зрения ради приближения к полноте видения, к совершенству мысленного воспроизведения, осуждённого оставаться несовершенным. Но, по Бергсону, метафизическое усилие погружает немедленно и без посредников в мир изучаемого предмета, и это происходит благодаря всеохватной, синтезирующей, преодолевающей дробность жизни духовной способности ума.
Пеги принадлежит любопытное замечание, освещающее своеобразие его индивидуального творческого метода: «Я родился в семье тружеников, связавших себя со всякой мелкой работой по дереву. Отсюда, я думаю, моя система интеллектуального труда. Начиная, я медленно и осторожно прикасаюсь к поверхности, и терпеливо возвращаюсь к тем же бороздкам. Таковы приёмы столяров. Совсем иначе орудуют мастера железных дел, кузнецы. Они сразу укрощают свой материал. Но деревянщикам нельзя быть грубыми с деревом, чтобы не ранить его, не потерять результат» [9].
Пеги видел и чувствовал, на каком пути возможно возвращение к полноте и совершенству. Они достигаются в сочетании духа и материи. Воплощение Христово, как подчёркивал Пеги в своих поздних эссе, явило в истории и являет постоянно в течение христианского летоисчисления искомую полноту жизни, совершение надежд. Для Пеги образ Божьего вочеловечения и его отражение, осмысление в философии — умозрительный концепт воплощения, материализации, встречи неуловимой, нестареющей жизни и жизни весомой, ощутимой, двух половинок целого — этот образ вместе со своей проекцией, а также чувства, им вызываемые, лежат в основе его жизненных решений, тем произведений, их стиля и детального материального воплощения.
Примечания:
1. Peguy Ch. (Euvres en prose completes. P., 1987. Т. I. P. XXV.
2. Ibid. P. XXI.
3. Ibid.
4. Ibid. P. XXVII.
5. Ibid. P. XXVII.
6. Ibid. P. XXIX.
7. Ibid. P. XXI.
8. Peguy Ch. (Euvres en prose completes. P., 1992. Т. III. P. XX.
9. Ibid. T. III. P. XXIII.
Предыдущие главы:
Ч. 1. Шарль Пеги не умещается в какие-либо определения и рамки
Ч. 2. Шарль Пеги: революция — это всеобщее Откровение
Ч. 3. Шарль Пеги: в прогрессе живёт идея сберегательной кассы, капитализации
Ч.4. Шарль Пеги: плоть соединяет мир и Творца
Ч. 5. Шарль Пеги: в «современном мире» господствует всесмешение
Ч.6. Шарль Пеги: сберегательная книжка — имитация веры и надежды
Ч.7. Шарль Пеги — последний преданный ученик Платона
Читайте также:
Статья Тамары ТАЙМАНОВОЙ «Шарль Пеги»:
3. Шарль Пеги требовал «военного режима в мирное время»
4. Пеги был верен не Церкви, а Христу
5. Шарль Пеги и его две Жанны д’ Арк
6. Политическая мистика Шарля Пеги
Андре МОРУА. Пеги отдал свою кровь чистой — какой её получил
Отец Павел (Карташёв Павел Борисович). Шарль Пеги — певец и защитник Отечества
