Я не имею претензии на то, чтобы хоть каким-то боком выдавать себя за кинокритика. Но как человек, который 30 лет назад впервые пришёл к заводской проходной с листовками революционного содержания, а сейчас пытается создать профсоюз, я не мог не откликнуться текстом на фильм Юрия Быкова «Завод».
Дмитрий Жвания
Фильм «Завод» Юрия Быкова — это приговор, а точнее — несколько приговоров.
Приговоры Быкова
Ужин семейства рабочего Пыжа (Александр Воробьёв) — архетипичного советского заводчанина. Плохо освещённая кухня с навесными шкафчиками. Мрачная расплывшаяся жена; старшая дочь с кустодиевскими формами мечтает о своём и нехитром; младшая дочка, подросток, покорно хлебает из тарелки; мальчик лет восьми играет с хлебом, за что мать его наказывает оплеухой. Это приговор «семейным ценностям». Потом мы ещё узнаём, что старшая дочь Пыжа залетела, но вот от кого — точно не знает, есть только предположения…
Звуки бурной любви за стенкой, им смиренно внимает Терехов (Александр Бухаров), брошенный муж, его жена стенает за стеной, а он что-то зашивает — это тройной приговор: семейным ценностям, русским мужчинам-страстотерпцам и русской моногородской провинции, обитатели которой делят свой досуг между выпивкой и сексом. А когда они остаются ещё и без работы, что им остаётся?
Но главный приговор Быков выносит нашим рабочим, выставляя их социальными страстотерпцами. Именно на их страхе и зиждется сила хозяев «новой России» — олигархов. «Что есть не отняли бы», — увещевает товарищей Пыж, когда те начинают робко возмущаться. А что есть у Пыжа? Семья, квартира в панельном доме, работа, которая, как выясняется, не нужна — завод, градообразующее предприятие, закрывается в связи с банкротством. «Работаем до конца месяца — и всё. Сейчас денег нет. Появятся — выплачу. Вот так», — объявляет рабочим хозяин завода, олигарх Калугин (Андрей Смоляков). Объявляет тоном, который не терпит возражений. Начальственным тоном. Барским.
Юрий Быков выносит приговор нашим рабочим, выставляя их социальными страстотерпцами. Именно на их страхе и зиждется сила хозяев «новой России» — олигархов.
«А забастовки не боишься?» — спрашивает какой-то работяга из толпы. «Нет», — спокойно отвечает олигарх, разворачивается и уходит из цеха. А чем его испугает забастовка, если он сам завод банкротит и закрывает? Если бы он руководил успешным, прибыльным предприятием — тогда другой разговор. Тогда бы он боялся забастовки. Любой простой бил бы по его мошне. Вот когда завод Ford во Всеволожске, что под Санкт-Петербургом, приносил прибыль, лидер тамошнего профсоюза Алексей Этманов, регулярно угрожая «успешным менеджерам» забастовкой, добивался того, что они повышали рабочим заработок. А когда Ford во Всеволожске начал банкротиться, то сколько не призывали к забастовке новые профсоюзные вожаки, сколько не пугали ею начальство, на них никто даже внимания обращать не стал.
А делать-то что?
Вообще это глобальный вопрос, на который пока ещё никто не нашёл ответа, даже Борис Кагарлицкий и Олег Шеин и те не нашли — что делать рабочим, когда их труд оказывается не нужен? Как им протестовать против закрытия завода? Нет позитивного опыта. Вспомним о забастовке угольщиков Британии в 1984-1985 годах: Национальное управление угольной промышленности (НУУП), несмотря на ожесточённый протест горняцкого профсоюза и забастовки солидарности железнодорожников, металлургов, водителей грузовиков, печатников, моряков и докеров, закрыло все нерентабельные шахты и уволило десятки тысяч шахтёров.
Вспомним также, как заржавел «железный пояс» Америки в 1970-1980-е годы. Занятость в отрасли упала с 430 тысяч летом 1981 года до 270 тысяч летом 1983 года. На металлургических предприятиях закрывались цех за цехом. А ведь буквально за четверть века до этого, в 1952-м, когда сталелитейная отрасль имела ещё для США стратегическое значение, Объединенные сталелитейщики Америки положили на лопатки десять крупнейших производителей стали в стране. В июле 1952 года, на 53-й день забастовки, руководство сталелитейных предприятий приняло все условия, которые выдвигал Союз рабочих изначально. Через семь лет, в 1959-м, сталевары вновь бастовали и вновь победили.
«Что есть не отняли бы», — увещевает товарищей Пыж, когда те начинают робко возмущаться. А что есть у Пыжа?
Недаром Жорж Сорель, идеолог романского синдикализма, ещё в первые годы ХХ века с ностальгией вспоминал времена становления индустриального капитализма, когда промышленностью управляли «капитаны индустрии». Он их сравнивал с первооткрывателями земель и с генералами наполеоновской армии. В «Размышлениях о насилии» он доказывал: «Чем капиталистичнее будет буржуазия, чем воинственней будет настроен пролетариат, тем больше выиграет движение».
Но что делать рабочим, когда индустрия превращается в бремя для капиталистов? Саботаж? Вот один из последних примеров такого действия. В сентябре 2009 года 300 работников разорившегося французского предприятия “New Fabris”, занимавшегося производством автомобильных запчастей, ворвались в пустующее здание завода, забаррикадировали двери и поставили жёсткое условие: или им возместят задолженности по заработной плате — по 30 тысяч евро на человека, или предприятие будет взорвано. «В здании полно баллонов с газом, и их будет вполне достаточно, чтобы всё здесь взлетело на воздух. У нас тут детонатор, и если в назначенный срок мы не получим денег, то легко тут всё взорвём», — сказал один из рабочих в эфире телеканала “Euronews”.
Предприятие “New Fabris” существовало с 1947 года в округе Шательро и производило комплектующие для автомобильных компаний “Renault”, “Citroen” и “Peugeot”. На фоне финансового кризиса дела у “New Fabris” шли всё хуже и хуже, пока в июне 2009 года арбитражный суд Лилля не признал это предприятие банкротом, после чего начали увольнять рабочих. Никаких компенсаций жертвы сокращений не получили, как и пособия по безработице от государства. В итоге наиболее активные и смелые рабочие пошли на рискованные, но вполне оправданные меры. Но, как сообщала пресса, рабочие угрозы не заставили власти принять какие-либо экстренные меры.
Жорж Сорель в «Размышлениях о насилии» доказывал: «Чем капиталистичнее будет буржуазия, чем воинственней будет настроен пролетариат, тем больше выиграет движение».
Предположим, если бы герои фильма «Завод» не разошлись по домам после того, как им объявили о закрытии предприятия, а захватили его — что бы они делали дальше? Начали бы угрожать взрывом? Но если завод всё равно идёт на снос, то это не угроза…
А что если бы рабочие прогнали банкротов и сами начали управлять предприятием? В 1982-м в Уиртоне (Западная Вирджиния) американские металлурги всем коллективом, а рабочие сталелитейной отрасли в годы её расцвета зарабатывали весьма солидно, выкупили металлургический комбинат у компании «Нэйшнл Стил» за 250 миллионов долларов. В первые годы комбинат работал с прибылью, но потом всё равно загнулся.
Нашим рабочим, которые месяцами сидят без зарплаты, нечем скидываться. А даже если бы и было чем, если бы по всей стране прошёл сбор средств — и они бы приобрели обанкротившийся завод, сделали бы его «народным предприятием», ничем хорошим это бы не кончилось, учитывая порядки на нашем олигархическом рынке.
На память приходит история борьбы за Выборгский целлюлозно-бумажный комбинат. Рабочее самоуправление на Выборгском целлюлозно-бумажном комбинате действовало два года — с 6 марта 1998-го по 18 января 2000-го. Рабочие Выборгского ЦБК применили весьма правильный юридический ход. Они заявили, что по той причине, что задолженность по зарплате перед ними насчитывает несколько месяцев, то они, по сути, стали кредиторами завода и в связи с этим имеют полное право распоряжаться им. В «правовом поле» помог рабочим и принятый Государственной думой в июле 1998 года закон «Об особенностях правового положения акционерных обществ работников (народных предприятий)».
Александр Сабадаш мог бы вполне послужить прототипом олигарха Калугина.
Рабочие сумели поставить на ноги комбинат, загубленный многократными искусственными банкротствами. Уже весной 1998 года заработали подсобные производства. 5 декабря 1998 года была запущена главная бумагоделательная машина ВЦБК. Рынок сбыта комбинат нашёл в Белоруссии. И тем не менее кончилась история довольно плачевно. Власти блокировали ЦБК, не пропуская на него транспорт. Это обернулось очередными задержками заработной платы. И новые хозяева элементарно купили рабочих, платя им по полторы тысячи рублей за написание заявления о переходе под их юрисдикцию.
Кстати, тогдашний хозяин Выборгского ЦБК, Александр Сабадаш, мог бы вполне послужить прототипом олигарха Калугина в фильме «Завод»: в годы перестройки торговал шашлыками в Петропавловской крепости, «палёными» джинсами и куртками «алясками», шведской водкой Absolut, в 1997-м стал владельцем петербургского ликёроводочного завода «Ливиз», а в 1998-м вместе с петербургским предпринимателем Михаилом Шлосбергом приобрёл Выборгский ЦБК, где напоролся на сопротивление рабочих. В ночь с 13 на 14 октября 1999 года Сабадаш прорвался на предприятие с бойцами спецподразделения Минюста «Тайфун», натасканного на подавление мятежей в тюрьмах. Спецназ занял здание заводоуправления и взял в заложники нескольких рабочих. Гудок тепловоза оповестил других рабочих о штурме, и вскоре к заводоуправлению прибежали тысячи рабочих и блокировали спецназ на втором этаже. Самого Сабадаша они поймали, побили, отняли мобильный телефон и со сломанным ребром заперли в подсобке, как и рабочие в фильме «Завод» олигарха Калугина. Так что «босснеппинг» (похищение боссов) — не только французское явление.
Сейчас Сабадаш, которого подозревают в ряде рейдерских захватов, находится в заключении за «покушение на мошенничество».
С одной стороны, несмотря на поражение, история рабочей борьбы за Выборгский ЦБК — пример вдохновляющий: рабочие не только захватили комбинат, но и наладили производство, но с другой стороны — как только блокада предприятия аукнулась трудностями, рабочий энтузиазм скис, и их элементарно купили. При этом Выборгский ЦБК никто не собирался закрывать, сейчас это вполне успешное предприятие. В отличие от завода в фильме «Завод».
Герои «Завода», как и множество обитателей российских моногородов, волей олигарха Кулагина вброшены в ситуацию, из которой нет выхода. Хотя почему — нет? Седой находит выход.
Что ещё могли бы сделать герои «Завода»? Они могли бы… объявить о начале коллективной голодовки. Наверное, тем самым они обратили бы на себя внимание. Может быть, о них бы рассказали в новостях. Но СМИ могли бы и промолчать, дабы не ссориться с человеком, который «держит губернатора». Россия — наверное, чемпион по голодовкам. Но никто из наших голодающих не дошёл до того края, за который шагнули боец ИРА Бобби Сэндс и его товарищи, заключённые в тюрьме (они добивались признаниях их политическими заключёнными, дело было в 1981-м).
И вот рождается идея письма о помощи, и рука сама выводит на конверте имя получателя — Владимира Владимировича Путина. И только не нужно смеяться над «раболепием граждан России». Американские металлурги тоже заваливали Белый дом письмами с криками о помощи. Может быть, коллеги Седого (Денис Шведов), когда отойдут от истории, что он замутил, и напишут письмо на имя первого лица в государстве с сакральной формулой: «Путин, помоги!» И ведь ОН иногда помогает.
Словом, герои «Завода», как и множество обитателей российских моногородов, волей олигарха Кулагина вброшены в ситуацию, из которой нет выхода. Хотя почему — нет? Седой находит выход. Он предлагает товарищам по бригаде взять в заложники Кулагина и потребовать большой выкуп. Точнее — это он предлагает товарищам, сам замышляя пиар-акцию.
Нечаев вернулся
Как верно заметил писатель и левый публицист Алексей Цветков в рецензии на фильм «Завод» (самая толковая рецензия на этот фильм), все его герои — архетипичны. Седой воплощает собой архетип революционера, Кулагин — буржуя, подельники Седого — современный русский рабочий класс, а то и народ в целом, отряд СОБРа — государство, журналистская бригада — «креативный класс», служба безопасности Кулагина — олигархический обслуживающий персонал из бандитов («не мы такие — жизнь такая»).
Седым движет идея справедливости. Ради того, чтобы предать огласке происходящее с градообразующим предприятием, он разыгрывает похищение его владельца — Кулагина. Свои истинные цели он скрывает от товарищей, те уверены, что они похищают Кулагина ради выкупа.
Когда рабочие узнают, что подручные Кулагина взяли в заложники их семьи, Седой жестоко подавляет их бунт. Им движет идея. И ради воплощения этой идеи, а если конкретно — ради широкой огласки того, как олигарх Кулагин уничтожал завод, прежде чем его закрыть, он готов убивать всех, кто против него, включая товарищей по бригаде. «У меня дети», — умоляет семейный Пыж. «Так это не мои дети», — спокойно отвечает Седой. Не трогают Седого и доводы Терехова: мол, судьбина жены, шалавы, его никак не заботит, но дети… Если на опасной дороге к Справедливости путаются реальные дети, то революционеры с лёгким сердцем их пнут ногой. Справедливость важнее.
Седым движет идея. И ради воплощения этой идеи, а если конкретно — ради широкой огласки того, как олигарх Кулагин уничтожал завод, прежде чем его закрыть, он готов убивать всех, кто против него, включая товарищей по бригаде.
Так же легко, профессионально, Седой одним метким выстрелом в живот гасит возмущение молоденького Вовки, который обнаружил в бауле, брошенном в цех обслугой Кулагина, вещи своей больной матери. Если бы революционеры вели себя иначе, революций бы не было. Поэтому-то Юрий Шевчук 30 с лишним лет назад с видом пророка (он очень любит этот образ) спел: «Революция научила нас верить в несправедливость добра». Надо бы подкорректировать — революция нас научила верить в жестокость Справедливости. Справедливость — это не мамаша с грудями, налитыми молоком.
Важный момент: сподручным Кулагина адреса семей похитителей выдал Рябой (Дмитрий Куличков). Он вышел из дела после того, как оно приняло некоммерческий характер. Рябой — весьма распространённый мужской тип в современной России. Приблатнённый — эдакий неудавшийся бандит, скабрезный, алчный, ненадёжный, брутальный со слабыми и трусливый с сильными.
А когда выясняется, что Седой сам вызывал СОБР, чтобы переиграть сценарий и выдать похищение за акцию восставших рабочих, от него отворачиваются и оставшиеся двое: раненный Пыж и Терехов. К тому времени Казак (Сергей Сосновский) умирает от ран.
Седой — манипулятор. Чем напоминает одного весьма одиозного русского революционера — Сергея Нечаева. «Революционер — человек обречённый» — так начинается «Катехизис революционера», написанный Нечаевым. «Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нём единою холодною страстью революционного дела» — это шестой параграф. А вот выдержка из 13-го: «Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире. Если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором — все и всё должны быть ему равно ненавистны».
Седой напоминает одного весьма одиозного русского революционера — Сергея Нечаева. «Революционер — человек обречённый» — так начинается «Катехизиса революционера», написанный Нечаевым.
А ещё Седой — продолжатель дела Якова Стефановича, Льва Дейча, Ивана Бохановского — тех народников, что в 1877-м в Чигиринском уезде Киевской губернии, выдавая себя за посланников царя, ознакомили доведённых до отчаяния крестьян с «Высочайшей тайной грамотой», в которой «царь», даруя им землю помещиков и освобождая от налогов, призывал их создавать «тайные дружины», чтобы поддержать его в борьбе с чиновниками и помещиками. И крестьяне откликнулись на государев призыв. Поверили.
Некоторые левые комментаторы обвиняют Быкова в «пропаганде безнадёги». Якобы эта безнадёга — работает на власть, исподволь ещё более укрепляя убеждение нашего народа о невозможности «перешибить» обух плетью. А мог бы быть и такой финал: жители моногорода, возбуждённые репортажем об акции Седого и товарищей, собираются на главной площади и устраивают массовый митинг с требованием «решить вопрос»… А дальше? А дальше, как в Пикалёво в июне 2009 года. На вертолёте прилетает «первое лицо», рабочим выплачивают задолженность по зарплате, работа на комбинате возобновляется, а первое лицо перед камерами отчитывает олигарха, словно нашкодившего школьника: «Вы сделали заложниками своих амбиций, непрофессионализма и жадности тысячи людей. Это недопустимо! Где социальная ответственность бизнеса?».
Или левые комментаторы хотели бы, чтобы, рабочие разбуженные Седым и его товарищами, как Герцен декабристами, сделали бы завод народным предприятием, а мы бы слушали длинные скучные обсуждения на общих собраниях, как лучше организовать рабочее самоуправление? Но для этого есть британец Кен Лоуч, мастер «реализма кухонной раковины». А мы обсуждаем фильм Быкова, который, судя по его фильмам, не любит людей, не верит в их потенциал, на что обратили внимание многие критики.
Брат-3
У Седого за плечами военное прошлое. Он воевал в 90-е годы, скорее всего, в Чечне по схеме «окружаем — отступаем». В те же годы Калугин участвовал в бандитских войнах. «Пока кто-то водку пил, я головой думал и под смертью ходил не меньше твоего», — бросает он в разговоре с Седым. И в этом обращении в 90-е, а как без этого, если кино о новом русском капитализме, улавливаются отчётливые аллюзии на балабановского «Брата».
Сейчас Станислав Барецкий, дабы лишний раз обратить на себя внимание, заявил, что будет снимать «Брат-3» с Никитой Джигурдой. Он опоздал. «Брат-3» уже вышел — и это «Завод» Быкова. Герой Сергея Бодрова после похождений по США вполне мог бы залечь на дно в какой-нибудь российской индустриальной дыре, и, живя в этой дыре, он бы всё же понял, что в нашем мире сила всё-таки в деньгах, а не в правде. Вспомним монолог Данилы Багрова в финале «Брата-2», вышедшего на экраны 20 лет назад: «Вот скажи мне, американец, в чём сила! Разве в деньгах? Вот и брат говорит, что в деньгах. У тебя много денег, и чего? Я вот думаю, что сила в правде: у кого правда, тот и сильней! Вот ты обманул кого-то, денег нажил, и чего — ты сильней стал? Нет, не стал, потому что правды за тобой нету! А тот, кого обманул, за ним правда! Значит, он сильней!» «А вот ты объясни мне, как так вышло, что у тебя есть всё, а у меня — ничего?» — спрашивает Седой Калугина в 2019-м…
Седой, в отличие от Данилы Багрова, презирает «сирых и убогих». Он не стал бы тратить силы на вызволение «рашн проститьют» из афроамериканской неволи.
Седой — это заматеревший Данила Багров. Данила Багров без иллюзий. Он прекрасно понимает, что в нашем мире сила в деньгах. В больших деньгах. Кто их имеет, тот и прав. За ними — сила. Он живёт в стране, где на фоне всеобщей бедности каждый год увеличивается число долларовых миллиардеров. «В 2018 году Россия показала самые высокие в мире темпы роста числа людей с состоянием не менее 30 миллионов долларов. Число таких людей в России увеличилось до 1,5 тысячи — это на 7% больше, чем в прошлом году», — сообщили российские СМИ 6 марта 2019 года. Россия входит в число государств с самым высоким экономическим неравенством, причём разрыв между богатыми и бедными увеличивается каждый год. Седой восстаёт против этого. Но он — бунтарь одиночка. Чтобы привлечь к себе людей, он сулит им всё те же деньги. При этом Седой, в отличие от Данилы Багрова, презирает «сирых и убогих». Он не стал бы тратить силы на вызволение «рашн проститьют» из афроамериканской неволи. «Вы же не люди, а говно…» — говорит он в лицо товарищам, когда те пытаются «включить заднюю».
В «Заводе» магическая сила денег прошивает весь сюжет. Почему у одних есть всё, а у других — ничего? Это и есть, наверное, главный вопрос фильма. Глава службы безопасности Калугина, Туман (Владислав Абашин), достаёт из сейфа пачки новых купюр, бросает их в баул, заносит его в цех. Работяги никогда не видели столько денег. Их глаза нервно бегают. Лишь на Седого магическая сила денег не распространяется. «Что тебе ещё нужно? Бери их и уходи» — кричит Туман, внося баул с деньгами второй раз, после того, как его бригада потеряла двоих в ходе неудачного штурма цеха. Но Седой вновь отказывается произвести обмен правды на деньги. «Дурачок» — говорит Кулагин, когда СОБР пошёл на штурм цеха, в котором остался один Седой – отпускает Калугина, понимая бессмысленность его убийства. И эта оценка выводит из себя Тумана, который почувствовал в Седом что-то близкое. Не столько социально близкое, сколько экзистенциальное. Оба — лихие парни.
Есть что-то родственное в прозвищах одного и второго. «Седой туман клубится тяжко над рекой» (Иван Тургенев). Туман — это alter ego Седого, и наоборот.
Туман всё прекрасно знает о Кулагине, кто он такой, как он нажил богатство. Туман сам участвовал в криминальном переделе, выполняя грязные распоряжения Калугина. В какой-то момент даже кажется, что он поддержит Седого. Есть что-то родственное в прозвищах одного и второго. «Седой туман клубится тяжко над рекой» (Иван Тургенев). Туман — это alter ego Седого, и наоборот. Седой, имея боевой опыт, вполне мог бы стать главой службы безопасности провинциального олигарха. А Туман мог бы вкалывать на заводе. И финал фильма отнюдь не оставляет зрителя без надежды. Туман, пройдя через катарсис, уходит с завода по той же дороге, по которой на завод приходил Седой.
Однако надежда на то, что Туман «подхватит знамя» Седого, конечно же, очень мала. Завод закрывается. И Туман на него не вернётся. А главное — Седой был нечаевским обречённым человеком: ни семьи, ни друзей. А Туман — отец маленького мальчика, чью мать сжирает рак. Что будет делать Туман, когда овдовеет? Скорее всего воспитывать сына, женится второй раз. Как говорил один петербургский общественный деятель: семья — это причина не быть героем, но не причина быть подлецом. Туман вряд ли станет героем. Но он уже не будет подлецом.
Автор благодарит киноцентр «Родина» за содействие
«Завод» — официальный трейлер:
