Продолжение исследования Владимира БУЛАТА «Идеология»
1.5. Республиканский федерализм (1790-е)
В настоящее время те президенты, которые пытаются управлять страной в «ручном режиме», могут рассчитывать на усовершенствование средств связи, ведь ещё 30 лет назад понятие «телефонная связь» железно ассоциировалось со стационарными телефонными будками, а единственным широко распространенным видом мобильной связи были милицейские рации.
Однако посмотрим на мир XVIII века с точки зрения правительственной связи. 10 мая 1775 года в Филадельфии собрался Второй Континентальный Конгресс представителей североамериканских колоний Великобритании, который намеревался создать Континентальную армию и принять ряд мер, в итоге приведших к провозглашению Декларации независимости 1776 года. Когда об этом событии узнает британское правительство? В условиях XVIII века — не ранее, чем через две недели, потому что самый быстроходный парусник потратит минимум 14 дней на преодоление Атлантики, и не меньшее время понадобится для сообщения правительственного решения представителям британских колониальных властей на месте. То есть эффективно отреагировать на вышеназванное событие в режиме ручного управления можно было не ранее чем через месяц, а за это время вокруг Континентального Конгресса могло произойти множество других событий.
Таким образом, возможности доэлектронных средств связи существенно ограничивали монарший абсолютизм районом, непосредственно прилегающим к столице, а уже в соседней губернии приходилось опираться на полномочное местное правительство, пусть назначенное в столице, но с определённого момента имеющее карт-бланш в рамках своих полномочий. Следовательно, даже в условиях абсолютной монархии неизбежна определённая федерализация страны ради большей эффективности её управления.
Возможности доэлектронных средств связи существенно ограничивали монарший абсолютизм районом, непосредственно прилегающим к столице, а уже в соседней губернии приходилось опираться на полномочное местное правительство, пусть назначенное в столице…
Шарль Луи Монтескье считал, что республиканский образ правления возможен только в небольших государствах, масштаба античных полисов или швейцарских кантонов, поскольку принцип народовластия лучше всего соблюдается на уровне местного самоуправления, любой парламент же будет не прямым народовластием, а неизбежным делегированием властных полномочий со всеми неизбежными издержками этого.
В ходе Французской революции Клуб Жиронды, взявший власть в стране после правительственного кризиса 24 марта 1792 года, когда ушли в отставку последние министры Людовика XVIII, представлял интересы региональных элит, которые рассчитывали на превращение Франции в федеративное государство по образцу Швейцарии или США — во всяком случае, в этом их обвиняли якобинцы. Аналогичная коллизия в эти же годы наблюдалась в новорождённых США: шла борьба Партии федералистов Александра Гамильтона против лидера Демократическо-республиканской партии Томаса Джефферсона, которого первые обвиняли в тиранических поползновениях.
Во Франции федералисты проиграли унитаристам, в США их борьба закончилась вничью, в результате чего сейчас в каждом штате, а иногда и в каждом городе — свои законы и предельная скорость на дорогах. В самом классическом виде в сочетании с развитой плебисцитарной демократией республиканский федерализм состоялся в Швейцарии. Основная проблема федерализма — трудность проведения единообразной политики на всей территории страны, хотя сама по себе унификация политики не является первичной ценностью.
1.6. Национал-либерализм/ Германия (1800-е)
Противостояние революционной республиканской Франции и остальной Европы нередко изображают в виде борьбы революции с самой махровой реакцией, но это выглядит слишком схематично. В Европе 1780-х годов происходили события примерно той же направленности, что и во Франции. В Нидерландах и Брабанте произошли революции, хотя и подавленные властями, но оказавшие существенное влияние на дальнейшие события в этих странах, встречавших французские республиканские войска как освободителей. В Австрии правительством проводится секуляризация церковных земель, а ещё ранее секуляризацию провели Екатерина II в России и маркиз Себастьян Жозе Помбал в Португалии (самый тяжёлый удар по РПЦ нанесли не большевики, закрывавшие церкви, а Екатерина II, лишившая РПЦ земельной собственности и тем самым сократившая её доходы более чем в три раза; по штатам 1764 года из 954 великорусских монастырей упразднены 569, за штатом оставлен 161; к 1801 году во всей Империи из 1072 осталось всего 452 монастыря).
Даже если бы Французской революции по тем или иным причинам не случилось, общий европейский либеральный тренд от этого бы только выиграл, поскольку у противников либеральных реформ не было бы пугала в виде факта якобинского террора. Во Франции находились тысячи иностранцев, в том числе студентов, в том числе русских, которые восторженно приветствовали революцию. Образованные люди в Германии, Австрии, России, Испании в целом симпатизировали Французской республике, хотя, конечно, осуждали террор 1793 года (аналогично в 1920-х левая и либеральная мировая общественность симпатизировала русской революции, но затем значительная её часть подвергла критике сталинизм; современные неосталинисты, наоборот, приходят в ужас от революции 1917 года и в восторг от репрессий).
Даже если бы Французской революции по тем или иным причинам не случилось, общий европейский либеральный тренд от этого бы только выиграл, поскольку у противников либеральных реформ не было бы пугала в виде факта якобинского террора.
Достаточно проанализировать эволюцию взглядов на Французскую революцию Иммануила Канта, Иоганна Вольфганга фон Гёте и Георга Гегеля (хотя Гегель и проводил серьёзную критику либеральных идей своего времени, он поддерживал два фундаментальных принципа либерализма: автономию индивида и верховенство права). Война антифранцузских коалиций против Франции не рассматривалась в современном, свойственном патриотическому сознанию, ракурсе тотальной войны с расчеловеченным врагом, и даже когда 25 июля 1792 года именем европейских монархов герцог Брауншвейгский пригрозил разрушить Париж, это была угроза не французам вообще, а революционерам.
Английское общество отстранилось от Франции, в США влияние Французской революции также слабо ощущалось, но в остальной Европе возникают либеральные общества, которые присматриваются к её опыту. В России о необходимости либеральных реформ прямо заявил реформатор Михаил Сперанский, а Карл Гарденберг просто призвал прусского короля к проведению «революции сверху». Антинаполеоновская реакция в Германии приняла либерально-патриотические формы, т.е. боровшиеся против французского влияния члены Тугенбунда стремились не к реставрации донаполеоновской княжеско-монархической раздробленности Германии и всех её порядков, а к её объединению и развитию на либеральных началах, хотя и в противостоянии Франции. В Латинской Америке национал-либералы, начиная с 1810 года, подняли восстания против власти испанской короны (в этом регионе весь XIX век и даже кое-где в ХХ понятия «либерал» и «революционер» были синонимами).
Начиная с XVI века в Европе наблюдается разделение на три «пояса» стран с принципиально разными политическими судьбами. Пояс «Крайнего Запада» — т.е. Португалия, Испания, Франция, Англия — уже прошёл стадию позднесредневековой централизации, национальные (этнические) проблемы там отошли на второй план перед общесоциальными и общеполитическими, и хотя национальные движения в каталонской, бретонской, ирландской и шотландской среде дают о себе знать, не они формируют повестку дня в политической и идеологической среде (странный пассаж, учитывая, что осенью 2014 года прошёл референдум о независимости Шотландии, а 1 октября 2017 года — о независимости Каталонии – прим. ред. SN). Поэтому к западу от Рейна термин «национальный» к этническому национализму отношения не имел.
Центральноевропейский пояс — Италия и Германия — находился в зоне столкновений интересов своих геополитических соседей, и не без их участия процессы национального объединения немцев и итальянцев затянулись до XIX века. Собственно, даже говорить о немецкой и итальянской политических нациях вплоть до премьерства Камилло Бенсо ди Кавура (1810-1861) и канцлерства Отто фон Бисмарка (1815-1891) можно с известной долей условности, хотя литературные языки формируются ещё в Средневековье. Таким образом, в идеологическую эру эти страны вступили с ещё нерешённым вопросом национального объединения, что спровоцирует серию войн в середине XIX века, а впоследствии и обе мировые войны. Не стоит, однако, думать, что даже в XIX веке процесс объединения этих стран шёл ровно и напоминал единодушный хор на вагнеровском фестивале в Байрете: какая-нибудь Бавария и Королевство Обеих Сицилий решительно сопротивлялись намерению принести их независимость в жертву общенациональной идее.
Некоторые историки германского национал-социализма утверждают, что из всех политических течений XIX века он ближе всего именно к национал-либералам, являясь их мутацией в условиях ХХ века, а в России доморощенный фашизм выстраивается на основе почвеничества, родившегося внутри либерального славянофильства уже после 1861 года.
В условиях, когда консерваторы после наполеоновских войн оказались ассоциированными с партикуляристскими силами Италии и Германии, роль сил объединения перешла к левым, прежде всего к либералам (что понимал и ценил Бисмарк). Из среды немецких либеральных буршей начала XIX века вышли последующие разновидности романтического национализма и в том числе русское либеральное славянофильство 1840-х годов (как не странно, славянофильство тоже является западничеством, понеже заимствовано у немцев и лишь переведено на русский язык). Некоторые историки германского национал-социализма утверждают, что из всех политических течений XIX века он ближе всего именно к национал-либералам, являясь их мутацией в условиях ХХ века, а в России доморощенный фашизм выстраивается на основе почвеничества, родившегося внутри либерального славянофильства уже после 1861 года.
Наконец, в третьей зоне Восточной и отчасти Центральной Европы с XVI века несколько государственных центров (Москва, Краков, Стокгольм, Стамбул и Вена) приступили к созданию обширных многонациональных империй. К концу XIX века видим, что из числа конкурентов выбыл Стокгольм, а Польская «империя» разделена между тремя конкурентами (Пруссия также пыталась заглотить как можно больше земель в регионе, и в варианте истории без похода Наполеона на Москву большая часть Конгрессовой Польши остается под её властью). Империи принято хвастаться своей многонациональностью (СССР позаимствовал эту похвальбу у ранней, XVIII – начала XIX веков, Российской империи), но само по себе это свойство имеет как достоинства, так и недостатки. Хотя Австрия вышла из наполеоновских войн победительницей, следующий раунд военных столкновений в 1859-1866 годах положил конец идее всемирной габсбургской монархии, и в 1867 Вена, трезво оценив свои возможности, перешла к политике федерализации.
После поражения в Крымской войне (1853-1856) российский имперский истеблишмент сделал прямо противоположные выводы. В середине XIX века, он, видя вполне позволительные тенденции «Крайнего Запада» Европы и только что собравшихся в национальные и довольно либеральные государства Италии и Германии к национальной унификации, решил, что то же самое можно внедрить и в России. Появился ужасный монстр — химера национал-имперства, которая строилась на иллюзии о превращении полиэтнической Российской империи в Русское государство, хотя тенденция этнических процессов выглядела прямо противоположным образом: если около 1870 года доля этнических русских в населении Империи, включая Финляндию, составляла менее половины — 48%, то в 1897 году она еще более снизилась до 43%.
На беду национал-имперцев, Россия вступила в период капиталистического развития, и, по ряду причин, большая часть новых индустриальных центров (Баку, Донбасс, Одесса, Рига, Польша) оказались за пределами этнической русской территории, а общий ход развития промышленности и городской жизни привёл к формированию у всех народов Запада и Юга России национальной либеральной интеллигенции, которая — да, вы догадались — тут же естественным образом стала бороться за автономию и независимость своих народов. И дело вовсе не в какой-то особой русофобии Феликса Дзержинского, Яна Райниса или Леси Украинки, если бы Российская империя по каким-либо причинам не состоялась (прежде всего, в случае ранней гибели Петра и отсутствия его модернизаторских реформ), в роли «оккупантов» для украинцев выступали бы поляки, а для эстонцев — шведы.
В начале ХХ века Российская империя просто не выдерживала груза национальных проблем, отягощённых социальными, хотя всё ещё пыталась расширяться в сторону Жёлтого моря, Карпат, Одера и Месопотамии. Австро-Венгрия тоже исчезла с карты мира, как ни пытался Франц Иосиф договориться с национал-либералами дюжины народов, хотя некоторые историки считают, что роковую роль сыграла Первая мировая война, но, на взгляд автора, Дуалистическая Монархия все равно доживала последние если не годы, то десятилетия. Проект создания Соединенных Штатов Австро-Венгрии мог лишь оттянуть её распад, подобно тому, как федерализация Югославии при Тито оттянула её распад до начала 1990-х.
Продолжение следует
Предыдущие части исследования:
Часть 1. Идеологии: начало и конец
Часть 2. Партияктной стране и идеология
Часть 3. Любая идеология желает править в абстрактной стране
Часть 4. Либеральные принципы можно заподозрить в неприменимости
