Дмитрий ЖВАНИЯ
Петербургский художник Рубен Монахов совсем не похож на петербургского художника. Дело не в его колоритной внешности, а в его взгляде на мир. Он смотрит на мир с радостью, с надеждой. Его работы повышают настроение, бодрят. Вокруг полно пессимистов и разочарованных гениев. А Рубен Монахов – оптимист, причём очень талантливый. Он верит в творческий потенциал людей. Недаром он и его товарищи создали Живописный цех, в котором учат рисовать масляными красками взрослых людей, которые не брали в руки кисти со школьной скамьи.
— Вас никогда не сравнивали с Томмазо Кампанелла?
— Нет, но меня это сравнение не пугает, а даже радует. Ведь я по убеждениям – коммунист-утопист.
— Я спросил вас о Кампанелле вот почему. Вы рисуете в основном урбанистические пейзажи, создавая на полотне уголки «города Солнца», где хочется жить. Это ваше сознательное решение или вы жизнь воспринимаете так солнечно, что это отражается в вашем творчестве?
— Я люблю видеть вокруг себя самые разные радостные вещи. И когда я их вижу, у меня, как у любого художника, возникает желание поделиться своими впечатлениями. А то, что хочу быть художником, я осознал, когда мне было шесть лет от роду, то есть в возрасте, когда все дети хотят быть пожарными и космонавтами. Конечно, я тоже хотел стать космонавтом. Кстати, космонавт Алексей Леонов увлекается изобразительным искусством, создаёт интересные работы. Не могу сказать, что они мне нравятся с точки зрения живописи. Но сам факт, что космонавт нашёл себя в искусстве, интересен.
Я перед собой не ставлю задачи вызывать у зрителя какие-то определённые эмоции. Живопись – для меня способ создавать красивые вещи, которые позволяют мне делиться своим видением мира. Это не значит, что я всё вижу радостно и безоблачно. И я не создаю какой-то отдельный мир. Всё, что я пишу, взято из реального мира, я ничего не придумываю. Я пишу то, что вижу. Мрачных, злых, плохих вещей в жизни хватает. А изобразительное искусство должно давать человеку возможность посмотреть на мир другими глазами. В жизни, вокруг нас, и без того много грустного и скучного, чтобы переносить это в искусство. Меня очень удручает ситуация с так называемым актуальным искусством. Иногда, правда, не так часто, как хотелось бы, оно бывает красивым. Но уж очень оно безрадостное. Я не вижу смысла воспроизводить безрадостность. Я знаю, зачем я пишу картины. Я произвожу некие вещи, которые делают мир чуть-чуть лучше. Я делюсь со зрителем тем красивым, что мне повезло увидеть. Кроме того, искусство – отчасти явление утилитарное. В конце концов, картина может оказаться в двух местах: либо в музее, либо в чьём-то доме. Если в музеях и галереях ещё есть место мрачным и недобрым вещам, то я знаю очень небольшое число людей, которые готовы повесить у себя дома на стене изображение чего-нибудь отталкивающего. Но для меня это утилитарное соображение не является побудительным мотивом. Это просто наблюдение. На самом деле всем людям хочется радоваться, хочется тепла, добра и счастья.
— Может быть, ваши солнечные городские пейзажи – это ещё и ваш подсознательный, интуитивный бунт против серой действительности, которая нас окружает? Один из критиков написал, что вы даже промзоны рисуете таким образом, что хочется в них гулять…
— Когда я пытаюсь себя как-то кратко охарактеризовать, то называют себя урбаноидом. Я родился и вырос в городе. Город – для меня совершенно органичная среда. Оказываясь на природе, я испытываю восторг ровно полчаса, а потом теряю к окружающей действительности всякий интерес. Я гораздо комфортней чувствую себя в городе и вижу гораздо больше интересного. Что касается промзон, то искренне считаю, что многие из них действительно красивы, особенно те, что возникли в конце XIX века. Очень много зависит от света – от того, как они освещены. Но и современная архитектура бывает очень привлекательной.
Дома, городские кварталы становятся интересными тогда, когда их обживает человек, когда из голой конструкции они превращаются в конструкции, в которых происходит какая-то жизнь. И жизнь придаёт конструкции новое качество. Только что построенный дом, каким бы красивым он ни был с точки зрения архитектуры, для меня не очень интересен. Многие любят смеяться по поводу того, что питерские художники любят рисовать обшарпанные стены. Я не люблю эту эстетику. Но дом, в котором пожили люди, приобретает совершенно другие качества, другие свойства. То же самое и с промышленными постройками. Одно дело, когда в них работают люди, что-то в них происходит, а другое – когда они пустуют. На самом деле, любая промзона – это точка созидания, когда в ней что-то производится, создаётся. С точки зрения философии изобразительное искусство рассматривается как способ познания мира. И это действительно так. Для меня живопись — это способ познания мира, способ его восприятия и способ общения с миром. Мне многие вещи описать словами довольно сложно, мне легче нарисовать. И многим художникам, которых я знаю, гораздо проще выражать себя в пластике, в цвете, чем с помощью слова.
Что касается протеста, то я не протестный человек. Я могу за что-то сагитировать, а протестовать против чего бы то ни было я не вижу смысла. Зачем? Чтобы изменить безликие кварталы домов с башенками, появившиеся за последние 20 лет? Или ещё более безликие кварталы, построенные лет 30-40 назад? Они же от моего протеста не исчезнут. Лучше попытаться увидеть в них что-то хорошее и красивое, хотя увидеть красивое в домах с башенками мне никак не удаётся.
— Когда вы говорили о том, что новые, необжитые дома вам как художнику неинтересны, я вспомнил о домах, которые снесли на Невском проспекте и заменили муляжами. Вроде бы стоят дома, похожие на те, что стояли раньше, но ощущение от них совсем другое. Разве против этих сносов не нужно протестовать?
— Ключевое слово – вроде бы. То, о чём вы говорите, в принципе можно расценивать как преступление против города. Это преступление против культурного наследия Но за такие преступления у нас далеко не всех и не всегда наказывают тюремным заключением. Я человек не протестный, но достаточно радикальный. Я бы преступления против культурного наследия наказывал смертной казнью.
— На вашей странице в Фейсбуке я обратил внимание на фотографии весело раскрашенных домов, сделанные в Буэнос-Айресе. Что вы думаете о стрит-арте — о создании положительной внешней среды с помощью художественных решений? Что нужно сделать, чтобы городская среда стала более весёлой с точки зрения визуального восприятия?
— К сожалению или к счастью, от стрит-арта как от явления я далёк. И не очень хорошо в этом вопросе разбираюсь. В силу того, что бесконечно интересно любое изобразительное искусство, я очень много всего смотрю и, естественно, много смотрю того, что выложено в Интернете. Конечно, это великое достижение конца ХХ века. Множество вещей я бы никогда не увидел, не будь Интернета и цифровых технологий. С одной стороны, я бы попробовал бы что-нибудь подобное, но с другой стороны – в центре нашего города стрит-арт будет вандализмом. Что касается новых районов, то тут нужен более масштабный подход. Если среди сотен бетонных коробок появятся два или три раскрашенных фрагмента — это, конечно, будет хорошо, но мало. Нужно менять ситуацию целиком. К проблеме надо подходить на концептуальном уровне, на уровне проектирования.
А те фотографии, на которые вы обратили внимание, сделаны в кварталах, которые в Буэнос-Айресе возникли совершенно спонтанно. Это район Ла Бока, рядом со старым портом, где зародилось танго. Когда-то там селилось всякое отребье. И это самострой. А раскрашены они в разные цвета потому, что их красили краской, сворованной с верфей. Украли ведро синей краски – хватило на полдома. Потом украли ведро красной краски – покрасили остальные полдома. Сейчас это туристический и богемный район.
Если говорить о стрит-арте как о современном явлении, то было бы хорошо, чтобы люди, ответственные за город, за развитие районов, архитекторы, изначально рассматривали этот вопрос, допускали к участию художников, которые работают в жанре стрит-арта. Может быть, тогда эти кварталы станут чуть более пригодными для жизни. Я сам всю жизнь живу в центре города. Но так как жизнь многообразна и удивительна, то какое-то время мне приходилось жить в новых и относительно новых районах, во всех этих бетонных ужасах. Я физически не могу там жить. Я начинаю болеть. У меня начинается депрессия, мне становится страшно. Любая поездка в Купчино для меня – это гражданский подвиг. Я должен доехать до дома, который мне нужен, на машине, войти в дом, а потом уехать. Не дай бог хозяин дома предложит прогуляться. Это для меня самое страшное испытания, так как гулять среди всего этого кошмара просто невозможно.
— А как вам идея украсить дома в спальных районах репродукциями картин из Эрмитажа? Её вынашивают в штабе «Единой России», кажется…
— Самое безобидное слово, которым можно обозначить это предложение – глупость, дурной вкус. Любое произведение искусства должно быть сомасштабно среде, в которой оно находится. Живопись, которая создавалась для того, чтобы находиться внутри помещений, снаружи зданий просто смотрится чужеродно. Одно дело живопись, которая специально создавалась для того, чтобы украшать стены зданий, а другое – музейная живопись. Когда я увидел это в центре, на канале Грибоедова, меня сильно огорчило. Да и сами репродукции чудовищного качества, которые просто дискредитируют прекрасных художников и их великолепные произведения. Но главное, они абсолютно неуместны на стенах домов. Если это в центре города смотрится как дикость, то я даже боюсь представить, как это будет смотреться в спальных районах. Видимо, партия жуликов и воров хочет ещё показать себя и людьми с самым дурным, пошлым вкусом.
— Похоже, вы исходите из принципа «полотно маслом не испортишь» — больно ваши картины сочные именно благодаря тому, что работаете с масляными красками.
— Да, я люблю это дело. Живопись вообще, а живопись маслом в особенности – очень тактильный процесс. Живопись маслом действительно испортить невозможно. Масляная живопись позволяет работать очень свободно. Это занятие, которое, с одной стороны, накладывает на художника ответственность, а с другой – даёт ему много возможностей. Сама структура краски и возможность наносить её чем угодно — кистью, руками, носом — превращает рисование в захватывающий процесс, когда для тебя существует только одно – краски.
— Погружение человека в мир красок благотворно влияет на человека?
— В какой-то момент я как человек, который всю жизнь занимается живописью, понял, что рисование — такой же базовый человеческий навык, как умение говорить, Мы все сперва издаём звуки, а потом складываем эти звуки в слова и предложения. То же самое и с рисованием. Если посмотреть на детские рисунки, то можно увидеть, что все дети талантливы. Любой детский рисунок – прекрасен. Когда дети становятся старше и начинают взаимодействовать с обществом, общество объясняет им: «Нет, ребята, рисовать вы не будете». И масса людей считает, что они не умеют рисовать. Хотя это абсурд. Невозможно не уметь рисовать. Можно бояться рисовать. А техника работы с масляными красками позволяет получить результат, адекватный своим ожиданиям. Если для работы акварелью или графическими материалами требуется определённый набор навыков, то масляные краски позволяют неподготовленным людям найти какие-то свои приёмы, действия, механизмы. Я не видел ещё от одного человека, у которого с красками не сложились бы отношения. Бывает, что непрофессионалы берут в руки акварель и даже пишут красиво, но при этом у них нет с этой акварелью внутреннего контакта. А с маслом возникает контакт сразу.
И несколько лет назад у меня и моей подруги Светланы Ракутиной возникла идея создать проект, в котором бы взрослые люди учились рисовать. Несколько лет назад Светлана, эксперт в бизнес-образовании, вынуждена была переехать в Москву и очень много работала. И единственный способ, с помощью которого она отвлекалась, было рисование. Она никогда рисованию не училась, ей было интересно, что и как. Она стала меня спрашивать, я ей начал отвечать. Мы стали смотреть, что получается. И так шаг за шагом мы дошли до идеи создания Живописного Цеха, в котором будут учиться рисовать сформировавшиеся взрослые люди. Мы посмотрели вокруг и убедились, что людей, которые хотели бы рисовать, делать что-то руками — очень много. Ведь чем занимается современный человек? Если это не рабочий, то он имеет дело с компьютером, и всё, что он делает, — это виртуальные вещи (документы, договоры, ещё что-то). Сейчас практически всё происходит внутри компьютера, люди очень мало делают руками. Поэтому нынче бешеной популярностью пользуется всякое рукоделие. Люди ходят в кружки, где расписывают стекло, делают бусы, украшения или ещё что-то. Это очень важно. Человек так устроен, что тактильные ощущения ему тоже нужны. Когда жизнь становится всё более виртуальной, реальные вещи становятся всё более ценными. С одной стороны, занятие изобразительным искусством – это такая форма эскапизма, которая позволяет забыть о существовании всего остального, остаться наедине с самим собой, остаться наедине со своими мыслями, со своими ощущениями, а с другой стороны – это возможность создавать реальные вещи, которые можно потрогать руками, понюхать, ощутить её реальность. Это же страшно увлекательный процесс, когда ты сам что-то создаёшь.
В мае этого года в мастерской моих друзей, которые занимаются художественной обработкой металлов, прошёл первый живописный сеанс, в котором, конечно, участвовали только наши друзья и знакомые. И процесс, и результат были настолько вдохновляющими! Представьте себе. Человек, который в последний раз рисовал в возрасте 7 лет, берёт в руки кисти и масляные краски и начинает рисовать. Какое-то время, конечно, уходит на то, чтобы он понял, что он может сделать всё. Человек с кистью, красками, который имеет перед собой чистый холст, может почувствовать себя богом. Одно дело, когда ты, будучи профессиональным художником, знаешь это на собственном опыте. Но когда ты видишь со стороны, как ведут себя люди, получая на выходе художественное произведение, да ещё ого-го-го какое, дух захватывает. И так родилась идея целой программы.
Можно нанять частного преподавателя, конечно. Но это сложнее и дороже. Но главное, в группе можно ещё учиться друг у друга. Разумеется, если коллектив достаточно однороден и состоит из единомышленников. Мы сразу честно говорим, что не занимаемся профессиональным художественным образованием. Перед нами не стоит задача подготовить профессиональных художников, могущих решить любую художественную задачу. Но мы даём инструмент, позволяющий найти свой художественный язык, с помощью которого человек может общаться с миром. Как происходит с профессиональными художниками? Сперва он учится в школе, а потом, уже имея определённый наработанный багаж, начинает искать себя. Но многие этот путь не проходят. У нас выпускников художественных учебных заведений гораздо больше художников. Получив какие-то знания и навыки, многие умеют их применять. Но уже на поиск своего языка либо желания нет, либо нет сил. Может, что-то ещё мешает, не знаю… С нашем Живописным Цехом история другая. У нас не стоит задача научить человека академическому рисунку. Человеку, который к нам приходит, это не нужно. Но для того чтобы передать образ увиденного, совершенно не нужно досконально точно это увиденное рисовать.
С художественной точки зрения, функция живописи очень серьёзно изменилась за последние 150 лет. После изобретения фотографии доскональная фиксация действительности перестала быть основной функцией живописи. Живопись перестала заниматься документированием. Она стала отражать действительность через авторское восприятие. Поймать характер и передать его может абсолютно любой живой человек, если у него есть глаза и руки. Для этого ему нужно сделать только одну простую вещь – ему надо перестать бояться. Перестать бояться этого сложившегося в обществе мнения, что рисовать должны только специальные талантливые люди. На самом деле все люди талантливы. Это то же самое, что с речью. Разговаривать могут все. Но одни становятся ораторами или писателями, виртуозно владея словом, а другие с трудом связывают два-три слова между собой. Между этими двумя состояниями очень много градаций. И очень многие из них интересны. То же самое с изобразительным искусством. Какие-то люди гениальны от природы. Но когда ты имеешь дело со сформировавшейся личностью, есть гарантия того, что тебе будет интересно. Если с человеком интересно общаться, можно быть уверенным, что он будет делать интересные вещи и как художник. Наша программа позволяет раскрыть в человеке видение художника.
На нашем сайте есть раздел, который называется «Художники, который нас вдохновили». Это не профессиональные художники, и многие из них начали рисовать в 50 лет. А английская художница Хелен Бредли взяла в руки кисти и краски в возрасте 68 лет и стала рисовать картины. И надо ещё поискать более доброе и искреннее изобразительное искусство. Это абсолютнейший гений. Понятно, что, получая профессиональное художественное образование, я изучал и историю искусства в том числе. Но за всю историю человечества так много произошло в этой истории, что всё охватить невозможно. Но есть художники, которые, на мой взгляд, совершенно незаслуженно опускаются из программы обучения. Среди них — Хелен Бредли. Есть прекрасный немецкий художник – самоучка Альберт Эберт. Он тоже начал рисовать в очень зрелом возрасте.
Программа живописного цеха построена на освоении различных художественных течений. Молодым живописцам свойственно увлекаться известными художниками, ища свой собственный стиль. Например, пуантилизм, будучи направлением, зажатым в строгих рамках, даёт тем не менее очень много для понимания природы цвета. Сезаннизм и выросший из него кубизм важны для того, чтобы человек понял, как строится вокруг него окружающая действительность. В принципе есть две вещи, которые необходимы для занятия изобразительным искусством. Во-первых, нужно иметь смелость и навык. А во-вторых, нужно уметь видеть и замечать.
— Вы говорите об определённой демократизации искусства живописи, но всё же этот процесс подразумевает овладение определёнными навыками. А для того чтобы заниматься актуальным искусством, навыков вообще не нужно. Можно вообще не создавать какие-либо произведения, достаточно говорить о себе: я художник. Более смелые занимаются арт-акционизмом: рубят иконы, испражняются в музеях, занимаются сексом на багажнике «Жигулей» на скорости, целуют полицаек, переворачивают машины, появляются голыми в публичных местах и т.д. Всё это в той или иной степени копирование того, что делали дадаисты. Например, для того, чтобы попасть на их первую выставку в Кёльне (1920 год), публика должна была пройти через мужской туалет при кафе, в центре зала стояла голая юная девушка и декламировала непристойные стихи. В итоге разозлённые такой наглостью бюргеры поломали экспонаты, чем обрадовали дадаистов, которые и добились такой реакции. Дадаизм был протестом, которого вы сторонитесь, но который необходим для того, чтобы общество посмотрело на себя со стороны. Но чем, на ваш взгляд, является современное «актуальное искусство»?
— Проблема на самом деле очевидна. Изобразительное искусство всё же подразумевает изобразительность. Это понятно из самого его названия. А так называемое актуальное искусство перестало лежать в плоскости изобразительности. Оно перешло из разряда изобразительного искусства в категорию творческих актов. Я совершенно не против. Если кто-то считает, что это должно быть – пожалуйста. Но только не надо называть этих людей художниками. Они артисты, кто угодно… Но художник – это человек, который работает в сфере изобразительного искусства. Да, эксперимент всегда уместен и интересен. И импрессионисты, и абстракционисты, и т.д. – все экспериментировали. Но их эксперименты всё же не выходили за рамки изобразительности. А что происходит сейчас? Эксперимент поднят как флаг. Он стал самоцелью. Основная цель актуального искусства – удивить, вызвать сильную эмоциональную реакцию.
— А что вы скажете об акции «таджик-арт» Кирилла Шаманова, когда ребята со стройки копировали работы Пола Джексона Поллока – основателя абстрактного эскпрессионизма? Ведь акция эта показала, что обычные маляры способны делать арт-объекты не хуже тех, что сделал Поллок. Только работы Поллока стоят миллионы…
— Недавно я участвовал в кругом столе, на котором обсуждалось противопоставлении традиционного искусства и актуального. Там присутствовали, в том числе, всевозможные дамы-искусствоведы. Так знаете, что они заявили? Мол, мы определяем, что является искусством, а что нет. Ладно, пообщались. Но буквально вчера я прочёл в интервью госпожи Свибловой, в котором она говорит то же самое. Я, конечно, не юрист, но, кажется, Уголовный кодекс такой подход определяет как картельный сговор. Искусство сильно пострадало от того, что пропали критерии его самого. Невозможно составить чек-лист по параметрам и выяснить, искусство перед нами или нет. Поллок как художник лично для меня не интересен. Но он сделал своё дело в том смысле, что он попробовал создать произведение визуального искусства, используя другую методологию и идеологию, чем все те, что использовались до него. Другое дело, что он потом начал это тиражировать. И когда обычные строители-маляры, неважно таджики они или русские, делают то же самое, что и Поллок, — это доведение до абсурда процесса тиражирования, начатого самим Поллоком.
— Британец Дэмиен Хёрст, который выдаёт за арт-объекты рыб, погруженных в аквариумы с формалином, наверное, всё же художник, ибо он первым стал это делать. Другой разговор, что те, кто покупает рыб в формалине за миллионы, нуждаются в психиатрическом наблюдении. Энди Уорхолл был первым художником, который занялся тиражированием. То есть в современном искусстве важно первым заявить о том или ином подходе, чтобы оставаться художником — на первый план выходит момент креатива. А подражательство и тиражирование уже не искусство. Так что ли получается?
— В изобразительном искусстве для меня очень важно изобразительное. А в той ситуации, о который вы только что говорили, эксперимент и новаторство начинают превалировать над изобразительностью. Но должен заметить, что Дэмиен Хёрст не такой уж новатор. Собственно говоря, погружать уродцев в формалин начали ещё при Петре I, а то и раньше. Хёрст просто заявил: а теперь это будет искусством. На этом вся революционность его кончается. В современном арте маркетинга гораздо больше, чем искусства, несмотря на всё его революционное позиционирование. Это ни хорошо, ни плохо. Это просто отражает состояние общества, когда монетизации подвергается абсолютно всё.
— Есть мнение, что настоящее искусство не может быть буржуазным…
— Сложно сказать, что является буржуазным. Когда-то и джаз считался музыкой толстых. Но от этого он не перестал быть искусством. У меня совершенно другой набор критериев. Например, салонное искусство. Разве это не искусство? Но оно носит абсолютно коммерческий характер. Оно предназначено для сугубо утилитарного использования – чтобы картина висела в доме или в гостинице.
— Но люди, которые придерживаются мнения, что настоящее искусство всегда антибуржуазно, говорят, что те, кто работает на заказ – это не художники, а ремесленники: одни сапоги шьют, а другие картины рисуют. А настоящее искусство, мол, – это всегда поиск, конфликт и т.д.
— Я скорей соглашусь с этой точкой зрения. Но я не вижу ничего плохого в ремесле. Хотя для меня самого это не интересно. Мне гораздо интересней жить, взаимодействуя с миром. Да, главная цель салонного искусство – продажа. Что касается изобразительного искусства, то среди задач, которые оно решает, нет коммерческой составляющей. Если работы художника ещё и продаются, то отлично. Можно за него только порадоваться. Главное, чтобы он не стал рабом своего собственного коммерческого успеха и не начал тиражировать самого себя, играя на одной и той же ноте. Искусство, как вы верно заметили, — это поиск. А когда поиск закончен и началось тиражирование, то искусство превращается в ремесло. Хотя искусство – понятие широкое, а в наше время оно бесконечно широкое.
Для кого-то верхом художественного творчества являются произведения господ Шишкина и Айвазовского. Не самые плохие примеры, кстати говоря. Другое дело – их современные подражатели. У Шишкина и Айвазовского за плечами была такая школа, что их подражателям и не снилась. С другой стороны, есть люди, которые прогулки по Эрмитажу начинают с третьего этажа, где представлена живопись импрессионистов и постимпрессионистов.
Почему я считаю, что имею право высказываться на эту тему? Потому что я сам художник. Я занимаюсь этим профессионально и занимаюсь этим всю жизнь. Я знаю, что это такое, я понимаю, о чём я говорю. Я не согласен с этой искусствоведческой позицией: что мы назовём искусством, то искусством и будет. Хотя бы просто потому, что искусствоведы знают искусство в теории. Не думаю, что какой-нибудь искусствовед способен понять, что происходит у художника в голове в тот момент, когда он создаёт произведение. Я не всегда способен это понять, а уж какой-нибудь искусствовед — и подавно. Что сейчас искусствоведы назовут искусством – совершенно неважно. Важно, что будет ещё считаться искусством лет через 50, через 100.
— В одном из интервью вы сказали, что, помимо актуального искусства, вы ещё не любите соцарт. Чем вам не нравится соцарт?
— В 90-е годы, если вы помните, было много такого протестного искусства. Тогда было модно создавать произведения с серпом и молотом, с красными флагами. Мне это не нравится. Если во всём этом была ещё ирония, то было бы полбеды. Но ирония – штука тонкая, а в произведениях соцарта всё в лоб. Мне кажется, что соцарт переродился в современный акционизм.
— А что вы думаете о соцреализме, который, по сути, и высмеивали деятели соцарта?
— В Советском Союзе очень долго сохранялась одна из самых мощнейших художественных школ. Все художники, которые занимались социалистическим реализмом, учились у великих мастеров. Другой разговор, что многие из них пошли по пути салона и стали тиражировать. Хотя многое из того, что было сделано, было сделано безупречно с художественно-технической точки зрения. Но момент творчества на каком-то этапе из их произведений ушёл. Но это великолепные мастера. Тот же самый Дейнека, тот же самый Фаворский, тот же самый Самохвалов – на их работы надо смотреть и смотреть. Все они решали творческие задачи в тех рамках, в которых они находились. У соцреалистов была великолепная школа. Сейчас, когда говорят, что школа не имеет значения, но это абсурд. Ведь школа это не только навыки, а ещё и «насмотренность», есть такой термин. Работа художника состоит не только из технического мастерства, но и из мастерства анализа: художник получает впечатления, анализирует их, суммирует всё это дело и выражает в виде художественного произведения. Сейчас качество школы стало значительно ниже, чем раньше. Я смотрю на выпускников художественных училищ и понимаю, что чему-то ребят учат. Но уже не так, как учили нас. Это видеть грустно. Можно это называть русской школой живописи, можно советской школой, но она умирает у нас на глазах. Старые мастера уходят один за другим, а заменить их полноценно никто не может. Выпускники сейчас практически ничего не знают. Всё пространство сейчас занимает актуальное искусство, которое сегодня есть, а завтра – нет. Завтра все эти рыбы в формалине растворятся, а покрытое лаком дерьмо растает. И что останется?
— А чем вас привлекает утопический коммунизм?
— Очень красивая идея. К сожалению, утопическая в силу человеческой природы. Эта идея была бы пригодна для реализации, если бы все люди априори были хорошими. Но сама по себе коммунистическая идея настолько прекрасна, что она не может не вдохновлять. Сейчас эта идея не реализуема, но природа человека может измениться под воздействием разных факторов. Общество же живой организм, а живой организм обладает иммунитетом, вырабатывая антитела. Общество может запросто выработать антитела против того состояния, в котором мы находимся, и идеалистические коммунистические идеи победным маршем зашагают по планете.
Статьи по теме:
Ника ДУБРОВСКАЯ. Креативный класс в мире искусства
Ника ДУБРОВСКАЯ. Как живут метрополии и провинции в мире искусства
Дмитрий ЖВАНИЯ. Улица – лица!
Надя ТОЛОКНО (гр. «Война»): «Мы всегда работаем с фриками»
Кирилл ШАМАНОВ: «Гопник – это бракованный гомосоветикус»
Анастасия БЕЛЯЕВА. Свободные художники – или акционеры от искусства?
