Роман СВЕТЛОВ: «Наши могильщики бродят около нас»

Андрей КУЗЬМИН

«Знание – сила!» — этого лозунг эпохи Просвещения приобретает совершенно новый смысл, если мы говорим о гностиках. Многие из нас желают обладать заветным знанием. Одни ищут рецепт, как заработать деньги – быстро и много, другие – как расположить к себе окружающих, а третьи – как безболезненно похудеть. Мы всё чаще наталкиваемся на явления, которые имеют много смыслов. Большинство понимает их так, а избранное меньшинство – иначе. Особенно это заметно в политике, где образовался целый клан людей, «которые знают». Как тут не вспомнить древние учения о «тайном знании»? Именно о носителях тайного знания, о гностиках, мы поговорили с доктором философских наук, профессором кафедры истории философии философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета, заведующий кафедрами философии, богословия и религиозной педагогики и религиоведения Российского христианского гуманитарного института (РХГИ) Романом СВЕТЛОВЫМ.

— За последние лет десять-пятнадцать появилось немало произведений массовой культуры, в которых, так или иначе, обыгрываются идеи гностицизма. За примерами далеко ходить не надо: фильм «Матрица», экранизация  романа Джона Рональда Толкиена «Властелин колец» или сериал «Мастер и Маргарита». Как вы считаете, это случайно или нет?

— Это тема крайне сложная для простого определения. Давайте для начала, чтобы было понятно, о чём мы собираемся с Вами говорить, договоримся о терминах – что мы пониманием под гностицизмом. Гностицизм – очень многообразен, и его нельзя свести под одну гребенку. Гностицизм весьма своеобразное явление: он ведь выстроен на огромных культурных пластах, он развился в эпоху, когда разные культуры сочетались друг с другом (в эпоху синкретизма),  хотя я убежден, что он появился в рамках иудейского мышления ещё в дохристианскую эпоху, когда иудаизм вовсю контактировал с тем же эллинизмом. Он есть некое осмысление этих культурных пластов, в том числе тех явлений, которые называются вторичной мифологизацией. То есть возникают ситуации, когда некие философские или, так скажем, школьные доктрины мифологизируются.

В целом гностицизм — это представление о некоем сокровенном знании. Чаще всего, это знание может быть дано только тем людям, которые к нему готовы — избранным. Гностицизм — это представление о том, что реальность совсем не такова, как мы её воспринимаем и осмысляем в устоявшихся мнениях, учениях, доктринах. Гностики уверены, что где-то существует реальность более высокого порядка по сравнению с той, в которой мы живём. И самое главное, гностик — это фигура, обладающая особым топосом реальности, потому что он не просто находится на границе с чем-то иным, а обладает способностью шамана уходить из этой реальности в иную. И ему вовсе не обязательно сюда возвращаться. Многие гностики античности, если говорить об античных гностиках, т.е. конца III века н. э., были уверены в скором завершении мира, или счи­та­ли, что, что конец света уже свершился. В III-IV веках гностицизм как самостоятельное историческое явление сходит на нет. Всё остальное мы можем назвать гностическими религиями или гностическими явлениями, т. е. религиями и явлениями с чертами, которые близки к гностицизму.

Если обратиться к нашему времени, то действительно можно обнаружить некоторые удивительные совпадения, правда, вот в таком любопытном варианте: то, что тогда было драмой, сейчас является массовой культурой. Ху­дожественное творчество, литература, кино сейчас часто строится на идее, что мир не таков как мы думаем, что есть некая подлинная, может быть, более жёсткая, или более возвышенная реальность, к которой мы причастны. Мы, на самом деле, люди избранные, обладающие гнозисом, каким-то знанием или избранностью, способны менять реальность по собственной воле. Всю эту литературу от стиля фэнтези, от Джона Толкиена и Роберта Говарда вплоть до Сергея Лукьяненко перечислять не надо. Все знают, что идея виртуальной «реальности», которая в «Матрице» поставлена – старая, можно вспомнить известную идею мистика Георгия Гурджиева о магах, которые правят спящими, я уже не говорю про все аналогии с гностическими текстами.

Основная идея большинства гностиков – истина находится за пре­де­ла­ми ре­аль­но­сти, в которую мы заброшены. И в культуре ХХ века, в том числе в высоких её проявлениях, мы находим этот важный элемент гностицизма – идею заброшенности в этот мир, вброшенности, вырванности откуда-то.

Гностицизм был эзотерическим явлением в классическом смысле этого слова, а мы с вами наблюдаем сейчас огромное количество эзотерических явлений. Как мы с вами знаем, эзотерическая литература про­даёт­ся стотысячными тиражами, а Аристотель – тысячным тиражом. Опять переворот: то, что было знанием для избранных, сейчас становится неким общим мнением, общим местом. Карл Маркс правильно подметил, что история повторяется дважды: один раз в виде драмы, другой раз — в виде анекдота, не правда ли?

Нынешние «гностические» движения как будто стараются помочь стратегии «сделай себя сам». Ты вот узнал, как правильно улыбаться собственной печени и заговаривать тамошнего демона, и тут же стал миллионером, ну или, по крайней мере, цирроз тебе не грозит. Всё дело в том, что в античные вре­ме­на то же самое было страшно распространено. Достаточно взять египетские магические папирусы, в них прописаны  процедуры, как достичь успеха в жизни. Там всё прописано! Это так называемая теургия. То есть я добиваюсь своего не потому, что я про­све­щён­ный, образованный, деятельный, а по­то­му что я правильно фокусирую желания. Связано ли это с каким-то особым замыслом истории? Или же просто-напросто повторяются опре­де­лён­ные процессы в похожих ситуациях? Однозначно сказать сложно. Но мне кажется, мы можем посмотреть на себя немножко иначе и понять, что мы сейчас заново изобретаем массу велосипедов. Я говорю о мас­со­вой куль­ту­ре, тео­со­фии и т. д.

— Может быть, в связи с тем, что в культуре ХХ века так часто обыгрывалась идея вброшенности человека в этот злой и суровый мир, этика гностицизма пробралась в наши межличностные отношения?

— Гностическая этика, с точки зрения  современных знаний, тема — сложная.  Мы знаем достаточно много  сви­де­тельств в пользу того, что гностики стремились к аскезе. Средневековые гностики, те же самые французские катары, оказались даже канонизированы  поместными соборами в Акендуке в XIII веке. А с другой стороны, дошли свидетельства о тантрических практиках посвящённых гностиков,  которые были не от мира сего. Я специально сказал «тантрические практики», чтобы подчеркнуть, что они исходили не из принципа «эх, пьём, гуляем, мы уже спасены!». Это были именно опре­де­лён­ные практики. В чём основная проблема изучения европейских античных культур, по крайней мере, досредневековых? Для них техника не была теоретической проблемой в отличие от древней Индии, например. И только в Средние века в монастырях появляются практики, основанные на определённой технике. Поэтому я использовал слово «тантрические». Сложно сказать, кем были гностики: аскетами или же продвинутыми на восточный лад товарищами. Но вернёмся в наше время. Возьмём «Матрицу». Там есть люди знающие, и есть все остальные, которые не знают. Имеет ли ценность жизнь этих «всех остальных»? По  фильму понятно, что не имеет никакой ценности, потому, что лучше уж не быть, чем спать, и быть орудием другого. Вот такая логика.

— Одна из специфических черт гностицизма — это оправдание зла или понимание зла в этом мире как некой необходимости, в отличие от ортодоксального христианства, например, где зло – недостаток добра. И, тем не менее, смогли ли ортодоксальные христианские религии полностью избежать влияния гностицизма?

— Если говорить о монастырской стороне, в том числе, современного христианства, то там некая актуальность зла, может быть, ощущается в наибольшей степени. Признание актуальности зла не означает его оправдания. Напротив! Признание актуальности зла, разграничение сфер вли­я­ния зла и не-зла вытекает из особенностей аскетических монастырских практик, которые без такого рода прочерчивания границы не могли бы структурироваться. Чтобы преодолеть зло, нужно признать его актуальность.

Если говорить об официальной церковной программе, то не думаю, что здесь это есть гно­сти­че­ское признание зла. Для философа Плотина, идеи которого сильно повлияли на гностиков, зло – это, во-первых, неправильный выбор души, а, во-вторых, — материя. Но при этом зло, конечно, не является какой-то личностью, оно не является субъ­ектом в ев­ро­пей­ском смысле. Для христианства зло персонифицировано, согласитесь.  Оно персонифицировано в дьяволе и в лице грешащего человека. В христианстве, так или иначе, зло становится некой силой, действующей наряду с благом, самостоятельно.  Даже если оно преодолеваемо. Даже если все спасутся, как там Ори­ген и прочие говорили. Но пока же не спаслись! Мы сталкиваемся со злом, мы можем видеть его лицо, мы можем видеть Воланда, который не отбрасывает тени.

— Кстати, о Воланде. «Мастер и Маргарита» — произведение, столь любимое нашими интеллигентами, мне кажется – лучшая иллюстрация проявления гностических идей в культуре ХХ века. В книге зло показано как необходимость и даже как орудие справедливости.

— Я немного по-другому увидел переклички «Мастера и Маргариты» с идеями гностицизма. Да, Воланд во многом ещё и как Трикстер выступает (существо, которое, как мы знаем, испортило творение верховного божества). Если говорить о гностиках, у них зло тоже в принципе сила персонифицированная. У Валентина и у всех остальных, например, Архан восьмого неба, который поднял восстание против Ялдабаофа, великого архонта, проникшегося светом  своей матери Софии Ахамот, увлёк за собой планетные сферы.

Мир и свет заканчиваются, когда по­след­ние све­то­нос­ные ча­сти­цы ухо­дят из него, они на­чи­на­ют во­е­вать друг с дру­гом, по­жи­ра­ют друг друга, пла­не­ты, на­ко­нец, по­жи­ра­ют ар­хон­та света и ис­че­за­ют, но это не от­тор­же­ние ма­те­рии как некой физической силы, это определённая драма разворачивается. У значительной части гностиков,  зло обязательно связано с опре­де­лён­ным волевым началом.

Или взять понимание материи манихеями. Это не просто некий субстрат, это активная действующая сила, в герметическом корпусе – материя активная действующая сила. Здесь отношение к злу напоминает отношение в христианстве. Другой вопрос, что пока этот мир существует, зло неизбывно. Как известно, у манихеев материя всё равно останется сама по себе, она просто будет отделена от нашего мира, будет положен  над ней могильный камень и так далее. С точки зрения гностиков, зло неизбывно, христианство предлагает некую стратегию преодоления его, и вот здесь, конечно, различие ра­ди­каль­ное, по­ми­мо, конечно, других различий.

— Всё-таки если вернуться к «Мастеру и Маргарите», какие здесь гностические мотивы прослеживаются?

— Я бы так сказал: Воланд и его спутники, это не просто оправдание зла у нас сейчас, в этом мире. Ведь в чём суть Трикстера? Он действует на месте Бога, который по каким-то причинам удалился, и действует так, как действует бес, но в итоге он воздаёт кому-то за глупость, а кого-то, на­о­бо­рот, ведёт вверх. Это постфаустовское, как мне кажется, зло. У гностиков такого нет, совершенно точно, потому что зло у гностиков – абсолютный враг. В гностических текстах я не встречал представления о неком как бы злом, но в то же самое время, во благо действующем существе. Вот таких, как Ялдабаоф. Он просвещается Софией, он меняется, он раскаивается, но это не воландовская тактика.

У гностиков душа (дух) может покинуть тело, уйти в плерому. Для этого гностик должен знать все печати, «пароли и явки». И после смерти, после отделения от тела,  про­ни­кая через небесные сферы, он может заговорить любого из демонов, который командует какой-то планетой, наложить на него печать и уйти незамеченным. Вот с кем ему предстоит бороться, а не с обычными людьми, не большинством, которые, по Валентину, ведут бессмысленное существование, враги, зомби, вся их задача – отвлекать нас, продвинутых, душевных и духовных от будущего спасения.

— Роман Викторович, рисуя гностика, Вы приводите образ «чужого», «постороннего», одинокого странника. Насколько этот образ органичен для западного мышления, является ли он основной пресловутого западного индивидуализма? Можно ли сказать о том, что уход в то самое одиночество экзистенциалистов вытекает из гностических установок?

— Да,  если говорить на более глубоком антропологическом уровне, вне всякого сомнения, этот образ чужака связан с гностической традицией. Соответственно, и страна, в которой он оказывается, чужда ему. Эту тему западная культура в XX веке  очень хорошо развила. Возьмём киберпанковские романы  Филиппа Дика, например. Кстати, оборотной стороной ощущения чужака и чуждости является склонность к социальным психозам, к социальным морокам, которые даже в самых демократичных и свободных обществах с легкостью охватывают людей.  Мы видим массу примеров этого явления. То же самое было и тогда, в поздней античности, когда появился гностицизм.

— Если мир – морок, характерен ли для гностицизма дух бунтарства?

— А вот гностики не бунтовали. Кто  мученичество претерпевал? Гностики! Хотя, может быть, они искренне считали себя христианами. Тут другая политика была, стратегия выстраивания некоего региона, мол, пока я в этом мире пребываю, я действую по своим законам. Был такой гностик Марк, который совершал фокусы с чашами с вином. Все его принимали за мага, и окружавшие его всему этому научались. Самое известное социальное движение первых веков нашей эры  это — монтанисты. Они ждали конца света, собирались во Фреге около Пипузы, чтобы быть там, где Небесный Иерусалим опустится и, как космический корабль, всех их заберёт. Но это христиане, не гностики.

Гностики могли быть вполне успешными людьми, потому что они знали, что они миром правят, что они хозяева. Поэтому, какой смысл бунтовать? То же самое и сейчас: кто-то зарабатывает бешеные деньги на этом кризисе, руководит падениями бирж, быками и медведями, которые всего лишь зомби в его руках. Может, не один человек, а некая группа людей, такое вполне может быть, вот они — правители мира сего.

— Мы видим сегодня некую профанацию гностического знания. Как далеко это может зайти?

— Во-первых, не надо преувеличивать эти параллели, на мой взгляд, то, что мы видим в античном мире, позволяет, как в зеркале, увидеть себя. Во-вторых, сейчас вообще любая идея будет профанироваться, потому что бытование идеи в массовой культуре — это её продажа, а продажа — это профанация. Наших могильщиков, которые заменят наш тип культуры другим, мы не замечаем, хотя они и бродят около нас, как не замечали христиан образованные язычники очень долгое время, пока поздно не стало. Но с другой стороны, профанация работает тогда, когда массовому сознанию нужно это, оно говорит: вот это наше, вот это мы съедим, это нам подходит; мы не будем заниматься в реальности практиками, которые в книжках написаны,  мы купим и прочитаем, потому что мы этому сочувствуем. Поэтому, за этой профанацией стоит какое-то общее мироощущение. В поздней античности это отношение к миру выразилось в бегстве от него. В египетских го­ро­дах в IV-V веках жи­те­лей монастырей было больше, чем обычных граждан. Император Валент за год до битвы при Адрианополе (9 августа 378 года), для него трагической, издал указ о том, чтобы монахи шли в армию. Ему не из кого армию было набирать, он и готов пригласил, чтобы сделать из них армию, от их руки и погиб.

Мне кажется, что за всеми этими программами — стань хозяином мира, или мир — это морок, — стоит отношение к реальности, по крайней мере, западного человека. Во что выльется всё это? Что станет антитезисом этому? Будет ли это новая религия? Сомневаюсь, что будет новая мировая религия. Но то, что тип сознания изменится радикальным образом, это совершенно точно, это будет другой мир. Мы с вами забыли ещё про всевозможные нанотехнологические вещи, которые, безусловно, будут перестраивать структуру сознания и даже опыт жизни человека. Про­изой­дёт некая резкая перемена, подобная той, что произошла в поздней античности. Как только она произошла, гностицизм растворился, появились манихейство и прочие вещи. Вот примерно, то же самое может произойти сейчас, это признак некоего перелома: мы не доверяем миру, мы чужаки в нём, мы ищем свою собственную почву, на­де­ем­ся найти, но уже отчаялись. Нас заменяют другие чужие.

На самом деле ислам и буддизм, распространённый среди западной интеллигенции, гораздо более прагматичны, чем западный протестантизм. Вы посмотрите, как ислам методично завоёвывает Запад, как он пользуется всеми достижениями западной цивилизации, юридическими, правовыми, гражданскими – но для своей пользы. Они прагматичны в своей экспансии, в отличие от Запада, который абсолютно беспомощен в своей защите.