О том, что парижским гопникам, как и гопникам в других городах и странах, Мольер не ведом и не нужен, понятно было и до фильма Жан-Поля Лилиенфельда «Последний урок». Но нужен ли Мольер современной Франции, а Тургенев и Толстой — современной России?
«Кино — это прежде всего искусство, которое может задать обществу какие-то вопросы. Но уже тот факт, что мне было очень трудно найти средства на постановку этого фильма, говорит о том, что даже задать вопрос очень нелегко. У меня был такой случай, когда мне говорили, что проект великолепный, но денег, тем не менее, не давали. Я спрашивал: “Почему?” А мне отвечали, что это слишком чувствительный, острый сюжет», — сказал режиссёр в одном из интервью.
Как говорят, Лилиенфельд снимал свой малобюджетный фильм для закрытых показов, но его появление всколыхнуло и французских обывателей, и кинокритиков, что, согласитесь, случается не часто. За главную роль в этом фильме Изабель Аджани в пятый раз была признана лучшей актрисой года (премия «Сезар» — французский аналог «Оскара», свидетельство признания кинокритиков и интеллектуалов). Как сказал Лилиенфельд, в этой роли могла бы сняться другая актриса, «но это был бы не тот фильм».
А фильм очень театрален. И дело не только и не столько в том, что действие разворачивается в школьном актовом зале, в котором есть театральная сцена, сколько в накале страстей, который, будь это классическое произведение, подразумевал бы катарсис. Но в «Последнем уроке» его не происходит, несмотря на то, что герои находятся на грани между жизнью и смертью, но завершается фильм не их очищением, а гибелью главной героини, что, впрочем, вполне предсказуемо…
Мольер под дулом пистолета
Что же «зацепило» в этом фильме и кинокритиков-экспертов и кинолюбителей? Плохо одетая, в мятой юбке, нездоровая (лишний вес, одышка, приём антидепрессантов) школьная учительница литературы средних лет берёт в заложники своих учеников. Ученики – дети люмпенов-мигрантов, в основном – арабы, хотя есть и негры, и белые. Школьники сквернословят, воруют, торгуют гашишем, насилуют девочек, у которых нет старших братьев, живут по криминальным понятиям. И им дела нет до того, что на языке, который им пытается преподавать героиня Аджани, когда-то говорил и писал человек по имени Жан-Батист Поклен (Jean Baptiste Poquelin – настоящее имя Мольера). Как нет им дела до его произведений. А ведь учит их не кто-нибудь, а мадам по фамилии Бержерак! (Эркюль Савиньен де Сирано де Бержерак не только герой ростановской пьесы, но и приятель Мольера. В доме их общего друга Шапеля они слушали частные уроки известного философа и физика Пьера Гассенди.)
Впрочем, фильм не о проблемах школьного образования, хотя сюжетные коллизии фильма броско и лихо их иллюстрируют: вседозволенность и леность школьников, незащищенность учителя перед их хамством и агрессией, трусость школьной администрации, тупость и подлость Министерства образования. А сцена, в которой учительница добивается (с помощью пистолета), чтобы ученики усвоили настоящее имя Мольера, безусловно, самая броская и эпатажная.
День Юбки
Вообще-то по-французски фильм называется не «Последний урок», а «День юбки» (“La journeе de la jupe”). Эта коллизия, впрочем, как и мольеровские цитаты не сразу заметна. А ведь требование учредить во Франции «День юбки» означает требование уважать европейскую (то есть христианскую) культурную норму сексуальности и представлений о женственности.
Так что требование мадам Бержерак свободы на ношение юбки — это не только вызов тем французам, что призывают признать легитимность ношения восточными барышнями хиджабов и никабов в Париже. Это ещё и вызов феминизму в его оголтелой версии, нивелирующей и подавляющей традиционную европейскую женственность. Хотя Соня и облекает этот вызов в наивную форму: «Чтобы женщины в этот день могли выходить на улицу в юбке и быть уверенными, что им в спину не крикнут “Шлюха!”». Так что фильм, помимо всего прочего, о европейской женской идентичности, неотъемлемой составляющей которой является юбка.
Урок литературы как урок толерантности и равноправия
Фильм интересен как сюжетной пружиной — тщательно скрываемая героиней Аджани этничность обескураживает и учеников, и зрителя (кстати, сама Изабель Ясмин Аджани — дочь алжирского эмигранта Мохаммеда Шерифа Аджани и немки Августы), так и вполне «чернышевским» разворотом темы — а что делать-то? Как быть европейской культуре, которая сама загнала себя в угол мультикультуралистской парадигмой?
«Кино позволяет поставить вопрос. Как только вопрос задан, тогда возможно искать ответ. Я как гражданин ищу ответ. Но как кинематографист не претендую на то, чтобы предлагать решения, чтобы навязывать другим свое видение проблемы», – говорит Лилиенфельд. Ситуация в школьном классе отразила ситуацию во Франции, как в капле росы отражается луг: все конфликты видны, а те, что в центре — видны преувеличено выпукло. Ученики в классе агрессивны, нетерпимы, полны ненависти и страха. Они ненавидят и презирают всё вокруг: друг друга, школу, Францию. При этом они манипулируют принципами толерантности и мультикультурализма, требуя привилегий. Они прекрасно ориентируются в реальности. Достаточно вспомнить реплику, которую бросает главный негодяй Мус: «Здорово ты вляпалась! Ты взяла учеников в заложники, стерва!»
Мадам Бержерак пытается им показать, насколько не соответствуют их образ жизни, их принципы принципам толерантности и равноправия, к которым они апеллируют. При этом её совершенно не волнует, что ученики не знают Коран, которым они прикрываются, требуя внимания, снисхождения и льгот. Учительница, заставив уважать себя с помощью «беретты», пытается втолковать своим ученикам правила европейской повседневности. Объяснить им, мыслящим в сексистской парадигме традиционных обществ, понятия равноправия и уважения к женщине. Но тот, кто не уважает себя, не может уважать других.
Имперские принципы интеграции
Римская цивилизация создала действенный и работающий механизм интеграции варваров: наделение их правами только при соблюдении ряда правил и условий, главными из которых были лояльность императору и выполнение правил и норм поведения в имперском обществе. Позже, с IV века, империи приобщали к себе через механизм лояльности христианским нормам поведения. Это означало не обязательную и насильственную христианизацию, а подчинение приоритетам: главенство христианских ценностей и национальных обычаев в европейских обществах не подлежало сомнению. После развала европейских империй, а также отказа от христианоцентричности европейской цивилизации, уже нет механизмов, апеллируя к которым можно заставить варвара уважать символы христианства или общеевропейские правила и нормы поведения. Варвар живёт по своим правилам, где человек человеку волк, где нет Христа и нет никакого закона, кроме закона силы. Империя уравнивала приезжих и коренных жителей, делала их гражданами, наделяла правами, а взамен требовала лояльности императору и выполнения правил. (Кстати, в российской империи существовала возможность не оставлять веры и традиций предков, нужно было только заплатить или повышенным налогом, или отказом от карьеры.)
Сегодняшнее толерантное государство ничего не требует от приезжих — оно просто самоустраняется от всех проблем. Самоустраняется от всего, что не касается собственно власти: больших денег, имиджа и символов власти. Государство уже почти не занимается поддержанием порядка в обществе, и уж тем более не регулирует, не сглаживает «невидимой рукой» социальные конфликты и социальное неравенство. Государство только защищает себя и власть имущих, ну и отстреливает неугомонных и неудобных. Поэтому героиня Изабель Аджани вынуждена в одиночку сражаться со «зверятами», поэтому её директор ей не подмога, как не подмога ему ни далёкий министр образования, ни министр внутренних дел. Государственная власть самоустраняется… Героиня Аджани сполна воспользовалась предоставленным ей шансом: в постимперское время, используя имперские механизмы интеграции, она сумела «встроиться» во французское общество. Безусловно, она хорошо училась (и к этому призывает своих учеников), она выучилась и стала (аж!) школьной учительницей в государственной школе Французской республики. Она, алжирка по происхождению, чутко усвоила принцип светскости, и поэтому не случайно отвергает возможность апелляции к Корану в спорах с учениками. Но её «встроенность» во французское общество оборачивается жизненным крахом: уходит муж, её семья так и не признала мужа до последнего её дня, а республика, то есть республиканское государство (чьи лозунги о свободе, равенстве и братстве она воплощает и отстаивает, и за которые, в конце концов, умирает) не только не защищает её, но и хладнокровно убивает руками спецназа и министра безопасности (женщины в элегантном и дорогом брючном костюме).
Учительница как за соломинку хватается за свою интегрированность во французское общество. Не случайно она бормочет как заклинание перед потрясенным классом, узнавшим, что она алжирка: «Я — французская учительница, я — французская учительница…» Стратегия Сони Бержерак уже не работает, империи давно нет, интегрировать варваров некому, да и, кажется, незачем. Просто Соне Бержерак, провинциальной доверчивой девочке, никто не посчитал нужным об этом сообщить, а сама она этого так и не поняла. Ученики Сони действуют иначе — они пытаются сохранить свои традиции в новой стране, навязать свои представления о мужском и женском, о чести и порядке. Но всё это им не поможет. Их, так же, как и Соню, отбрасывает французское государство. От них в ужасе отшатывается французское общество. Их отбрасывают на обочину, позволяя им самим решать, кто прав и кто виноват, по каким правилам жить и какому богу молиться…
Если Сонину стратегию можно условно назвать постимперской, то стратегия её учеников – вполне себе доимперская, варварская. Впрочем, Соня Бержерак — хорошая ученица, усвоившая все уроки империи. Ведь даже в последние минуты жизни она принимает человеческое, христианское решение — покрывает своего ученика, убившего одноклассника. Она хочет дать шанс этому случайному убийце. Шанс не быть варваром. Вот только как научить правилам того, кто знает, что эти правила уже не работают?
Фильм = лучшая иллюстрация того, что в эпоху мультикультурализма, политкорректности и вопиющего социального неравенства идея классического европейского образования устарела. Как устарела стратегия «встраивания» во французское общество, ради которой погибает героиня Аджани.
P.S. Российский сериал «Школа», вызвавший столько толков, – это разминка, прелюдия к разговору о школе, о российском обществе, о политике интеграции, о социальных лифтах.
