Пьер Дриё Ла Рошель — один из самых знаменитых французских писателей середины ХХ века, признанный классик, который ворвался в литературный мир в составе отряда сюрреалистов. Но до того как заняться литературой, Дриё был солдатом. На Первой мировой войне его трижды ранило. Он участвовал в кровопролитной битве при Шарлеруа. За боевые заслуги Франция наградила его тремя орденами. Свой военный опыт Дриё описал в серии новелл «Комедия Шарлеруа». Война изменила сознание ла Рошеля. Это признавал и он сам: «Чего бы я ни касался, всё было или намеком на войну, или излишним балластом». Именно на войне он начал догадываться о скором крушении буржуазного мира. Но, придя с фронта, Дриё обранужил, что его соотечественники упиваются собственной посредственностью. И он присоединился к сюрреалистам, которые манифестировали радикальный вызов буржуазной культуре. В 20-е годы Дриё, как и многие интеллектуалы его времени, увлёкся идеями фашизма, полагая, что он станет тем средством, которое вырвет европейцев из болота буржуазного декаданса. Одновременно с большим интересом он следил за происходящим в Советской России, а позже — за событиями в нацистской Германии. Он понимал, что «национал-социализм является раздражённой реакцией Германии, которая чувствует себя постаревшей, умалившейся перед лицом поднимающегося славянского гения…»
С нацистами Дриё, помимо прочего, роднил антисемитизм, которого не смогли избежать многие французы, включая даже интеллектуалов левого толка. Писателя раздражала атмосфера послевоенной Франции. «В зловонной парижской среде тесно сплетены еврейство, деньги, развращённый свет, опиум, левые, — свидетельствовал он в дневниках. — Узкий кружок, полный высокомерия и самодовольства… Непреложным и неоспоримым образом в нём царят предрассудки, из которых образуется самое противоречивое, комичное и гнусное сборище… Все эти тайные братства смыкаются здесь и помогают друг другу с неприкрытым фанатизмом… Оба вида извращений, салонная аристократия, декадентское искусство. И всё окутано политическим франкмасонством. Всякий наркоман знает, что всегда найдёт кого-нибудь, кто защитит его от властей». Всё больше идея жёсткой власти завоевывала сердце писателя. «Я за Сталина, за Гитлера, за Муссолини, за всех тех, «кто сам берётся за дело», — пишет Дриё в теоретическом труде «Фашистский социализм» — своей самой скандальной и весьма спорной книге. Дриё жаждал очищения… Однако в национал-социализме гитлеровского толка он разочаровался довольно быстро — после того, как Гитлер уничтожил левое крыло НСДАП, Грегора Штрессера, а потом и Эрнста Рёма, пошёл на сговор с традиционным политическим классом и промышленной верхушкой. Во Франции Дриё сотрудничал с Жаком Дорио, который долгое время был одним из лидеров коммунистов, а затем, выйдя из ФКП, перешёл на фашистские позиции и объединил своих сторонников в Народной партии Франции. В 1945-м Дриё покончил собой.
Мы предлагаем статью Дриё «Против Маркса», в которой он разбивает марксистское понимание революции как смены одного правящего класса другим и даёт своеобразное толкование теории элит.
Редакция «Нового смысла»
I. ИДЕЯ ПРОЛЕТАРИАТА
Прошло уже больше века как появился новый общественный класс — пролетариат.
Подобная общественная форма не была известна ни древности, ни средневековью. Пролетарий — это не раб и не крепостной, он свободен от всякой личной связи с хозяином; теоретически он обладает независимостью, которая является, с одной стороны, его преимуществом, по сравнению с положением раба или крепостного, а с другой — недостатком. Не больше пролетарий похож и на средневекового ремесленника, зажатого в охранительно-дисциплинарные рамки цехового устройства; но сложился пролетариат как раз из трансформировавшихся элементов предшествующих классов, ремесленников и крестьян, лишившихся своего прежнего статуса.
Пролетариат с его пугающими чертами стал заявлять о себе в крупных городах мира по мере установления всеобъемлющего господства наукоёмкой промышленности, капитализма и демократии.
Экономисты и литераторы в Англии и во Франции начали обращать на него внимание, а затем и определять, с начала XIX века. Едва заметив, его тут же принялись жалеть. Со временем вольнодумцы добились общего негодования по поводу его положения. Позднее было сочтено более действенным вызывать и культивировать его собственный гнев, и этот метод принёс весьма впечатляющие результаты. Но то, что пролетариат выиграл в одном, он потерял в другом. Чем больших преимуществ он добивается, тем хуже ему живётся, его трудности всё более совпадают с трудностями других классов.
Значимость проблемы, выдвинутой самими условиями, бывшими долгое время весьма своеобразными, была прочувствована умами на протяжении различных этапов развития социалистической мысли. Одно из направлений этой социалистической мысли скоро и надолго получило перевес над всеми остальными, и в глазах большинства французов, врагов или друзей, плохо осведомлённых о крупных событиях, которыми полнится окружающий их мир, оно всё ещё остаётся доминирующим — это марксистская мысль. Марксизм целиком и полностью умещается в созданной им самим чёткой и строгой концепции пролетариата, его происхождения, его страданий, его добродетелей, его возможностей и его судьбы. На этой чеканной концепции и основывается вся социалистическая мысль.
Концепция эта в полной мере обозначилась уже в «Коммунистическом Манифесте» 1847 года, и, несмотря на появление более пространных и глубоких работ, она не претерпела с тех пор существенных изменений ни в мировоззрении Маркса, ни в мировоззрении марксистов. Простая до грубости, она может быть легко выражена в двух сентенциях: 1) подобно тому как буржуазия свергла феодализм, пролетариат свергнет буржуазию; 2) революция, которая освободит все классы от капиталистического господства, будет осуществлена пролетарским классом и им одним.
Мы хотели бы взглянуть на эти две сентенции с точки зрения истории, показать их ложность в самой основе, причём так, чтобы это отрицание одновременно вывело нас к скрытому в нём утверждению.
В первой сентенции находит выражение тема классовой борьбы; вторая выводит из этой темы мотив пролетарской революции.
1. Мифология классовой борьбы
Возьмём некоторые ключевые положения «Манифеста».
«История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов» (1). Вот основной тезис.
«Угнетённое сословие [буржуазия] при господстве феодалов, вооружённая и самоуправляющаяся ассоциация в коммуне, тут — независимая городская республика, там — третье, податное сословие монархии; затем, в период мануфактуры, — противовес дворянству в сословной или в абсолютной монархии и главная основа крупных монархий вообще, наконец, со времени установления крупной промышленности и всемирного рынка, она завоевала себе исключительное политическое господство в современном представительном государстве. Современная государственная власть — это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии… (курсив Дриё ла Рошеля — примеч. перевод.» (2).
«Оружие, которым буржуазия ниспровергла феодализм, направляется теперь против самой буржуазии.
Но буржуазия не только выковала оружие, несущее смерть; она породила и людей, которые направят против неё это оружие, — современных рабочих, пролетариев» (3). («Коммунистический манифест», написанный в 1947 году Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом для Союза Коммунистов).
Вот такая аргументация. История есть не что иное, как классовая борьба. Если буржуазия пришла на смену знати, то пролетариат придёт на смену буржуазии. Если был переход от А к В, то будет переход от В к С.
Мы оставим в стороне экономическое заключение, на котором основано заключение социально-политическое. Оно не относится к нашей компетенции, но если два заключения связаны между собой, то, нанося удар по одному, мы, надо полагать, наносим удар и по другому.
Итак, предполагается, что между В и С имеет место то же отношение, что между А и В, т. е., что между пролетариатом и буржуазией имеют место те же отношения, что и между буржуазией и знатью. Но прежде чем проверять законность этого тождества, заметим, что выводы Маркса покоятся на некоторых постулатах, которые так и не были ни развиты им психологически, ни подробно изложены в историческом плане. Вот они:
1) если один класс может действенно осуществлять исключительное политическое господство в качестве класса, следовательно, другой класс может прийти в этом господстве ему на смену;
2) классовая борьба, которая ведётся за это господство, разрешается в конечном итоге борьбой между двумя классами;
3) более многочисленный, более молодой, лучше приспособленный класс приходит на смену классу менее многочисленному, отсталому, истощённому как обладатель не только политических, но и материальных и моральных преимуществ.
а) Миф о правящем классе
Рассмотрим сначала идею, которая выводится из жизни классов в плоскости политической.
Считается, что в тот или иной момент один класс политически доминирует своей массой над массой прочих классов, что он владеет политической властью как масса. Считается, к примеру, что знать и духовенство владели властью коллективно, и что затем буржуазия как коллектив эту власть перехватила.
Эта посылка должна быть полностью отвергнута. Класс складывается из большого числа индивидов; однако на деле власть всегда удерживалась и осуществлялась небольшим числом индивидов. Поэтому a priori противозаконно и ошибочно говорить, что класс владеет политической властью, «исключительным политическим господством».
Владеть властью — не значит обладать доступом к большинству промежуточных и низших административных функций, это также не значит обладать почти исключительным доступом к отдельным отраслям, это значит держать в руках рычаги управления (4). Так главенствующее положение, которым при старом режиме во Франции обладала знать в деятельности церкви, армии и, до известной степени, в управлении, отражало только лишь социальное преимущество, а не политическую власть. Это стало очевидно в 1789 году, когда знать не смогла сражаться, поскольку как класс она была политически безоружна. Знать хорошо это понимала, ибо во времена детства Людовика XIII, Людовика XIV и Людовика XV делала утопические попытки захватить рычаги управления и обрести в своей массе политическую власть. Точно так же сегодня богатая буржуазия занимает первенствующее положение в дипломатии, в отдельных публичных или частных административных институтах, но не обладает политической властью. Это выяснится во время грядущей революции, как уже выяснилось в Риме и Берлине.
В действительности правит лишь малочисленная элита и, чтобы править, она опирается на один или несколько классов, а на деле — всегда на систему классов. Эта элита формируется путём случайного набора элементов. Каждый из входящих в неё людей пробивается наверх самостоятельно. Претендентов больше, чем мест, на которые можно пристроиться: одни занимают места, другие остаются в запасе. В результате складывается система, которая одних выталкивает, другие в ней остаются. Есть люди, только побывавшие в Версальском Дворе или во Дворце Бурбонов, и есть люди, которые оставались там по пятьдесят лет. Но в целом такое положение даёт впечатление постоянства.
Эта разношёрстная и устойчивая команда мирится с людьми, подчас чуждыми тем классам, на которые она сама опирается. Разнообразие в составе правительственной элиты объясняется сложностью эволюции классов, каждый момент которой образует гораздо более запутанную общественную ситуацию, чем та, которую описывает Маркс. К примеру, до 1789 года представителями королевской власти, опиравшейся на знать и духовенство, а впрочем, в то же время и на буржуазию, могли быть буржуа и даже буржуа скудного достатка. Свидетельства тому — кардиналы Флери, Дюбуа и даже Мазарини. Ришелье, сам вышедший из знати, на политической арене эту знать потеснил. Точно так же после 1789 года крупная буржуазия чаще всего допускала к власти выходцев из буржуазии более мелкой, среди которых наиболее агрессивно настроенными против неё же оказывались как раз немногие крупные буржуа вроде Кайо и Вальдека-Руссо.
Нужно заострить внимание на человеческих качествах, играющих главную роль при формировании правящей элиты. Это психологические качества, которые представляются постоянными спутниками человеческого рода и, следовательно, подрывают классовую точку зрения. Факт индивидуального достоинства подразумевает слишком большое число неуловимых элементов, чтобы его можно было подчинить условиям эпохи и среды. Неуловимость этих элементов и заставляет говорить о случайности, когда в так называемую аристократическую эпоху мы сталкиваемся с выходцами из низов, достигающими самых вершин власти, или, наоборот, когда в эпоху, называемую демократической, отдельные выскочки воссоздают аристократическую реальность в самом грубом её обличье. Честолюбие и талант — вот редкие и неизменные качества, которые возносят их обладателей над скоротечными моментами эволюции общества, классовыми столкновениями и переменами.
Класс не правит, он подпирает собой команду правительства. Идея о том, что один класс управляет другими, происходит из следующего заблуждения: политическую власть путают с общественными привилегиями. Знать в лице своих многочисленных представителей, вышедших из старинных родов, и не прикасалась к власти королей, которые чаще всего вершили свою волю через посредников из разночинцев или новоявленных дворян; но она пользовалась общественными привилегиями как вознаграждением за свою лояльность, а затем — за поддержку при учреждении абсолютной монархии. Точно так же в XIX веке крупная буржуазия в лице своих представителей получала прямую власть лишь изредка; но в совокупности своей, будучи к этой власти приближенной, она пользовалась общественными привилегиями, которыми вместе с другими классами и довольствовалась и которыми ей приходилось довольствоваться, — например, свободой и исключительным правом распоряжаться средствами производства.
Это различие между действительной политической властью и осуществлением привилегий — не тонкий нюанс, который можно было бы не принимать во внимание, это основополагающий факт, пренебрежение которым свидетельствует о явном недостатке наблюдательности, плохом знании истории и может породить одни заблуждения и разочарования, как это и происходит с марксистами. Но марксисты всего лишь напоминают своим бахвальством и руганью сторонников любой классовой исключительности (французских ультра начала XIX века, тори конца XVII и начала XVIII веков в Англии, прусских консерваторов).
Масса класса не правит; следовательно, во время серьёзных политических и общественных перемен правящий класс не сменяется одним из классов управляемых. Происходит обыкновенная смена одной правительственной элиты другой элитой, вдохновляемой новым мировоззрением и оснащённой новой технологией. В 1789 году буржуазия не сменила в правительстве знать по той простой причине, что та вообще никогда не правила; просто правительственная команда нового типа сменила команду устаревшего типа. Элита, в которой представители старого дворянства шпаги и мантии соседствовали с недавно возведёнными в дворянское достоинство простолюдинами, уступила место новой элите, в которой по-прежнему можно было отыскать и знать, и жалованных дворян, и простолюдинов. Среди вождей-революционеров мы находим аристократов: Мирабо, Талейрана, Сийеса, Барраса; жалованных дворян вроде Эро де Сешеля; мелких дворян: Робеспьера, Сен-Жюста, Бонапарта; бывших священников: Фуше, Бийо-Варенна, Ле Бона (5). В Англии, впрочем, парламентский режим был поддержан в XVIII веке крупнейшими фамилиями, и при их же участии в XIX веке был установлен режим демократический.
Технология — вот что меняется прежде всего: под покровом представительного режима бюрократическая техника становится всё более абстрактной, сложной, изощрённой. И вокруг новой политической элиты формируется новая общественная сфера привилегий спекуляций. Новая элита выступает под новыми лозунгами (влияет на общественное мнение с помощью манифестов, публичных выступлений, прессы, выборов, парламентских маневров, а не придворных интриг и косвенного давления на классы), и привилегированный круг, следуя новым тенденциям, стремится к деньгам, сулящим престиж, а не к престижу, сулящему деньги.
Правящая масса не стала многочисленнее прежней. Вопреки химерам представительной системы, буржуазия в рамках демократических и парламентских учреждений осуществляла не больше коллективной власти, чем так называемые господствующие классы старого режима. Чем, в сущности, отличаются для беспристрастного наблюдателя «парламентский мир» и «мир Двора»? Всегда есть несколько сотен слабых и беспомощных честолюбцев, которые нашли возможность добраться до прихожих и кулуаров и копошатся затем там вокруг сотни одарённых администраторов. В свою очередь этот круг одарённых вьётся вокруг пяти, шести возможных лидеров будущего правительства. Правящая элита концентрируется в этих двух кругах. Невзирая на революционные и электоральные перевороты, со времен 1789 года эти крути не изменили своих политических традиций и нашли выражение в ряде типичных персонажей. Вот они: Фуше и Талейран, позднее Тьер, ещё позднее — Клемансо. Только эти крути и являются действующими, в то время как техника, которой они пользуются, отвечает экономическому состоянию, а история способствует или терпит её. А под этими правящими кругами бездеятельно располагаются опорные, привилегированные классы.
Экономическая эволюция (6) в определённый момент требует новой техники управления и нового духа в общественном законодательстве. Торгово-промышленное общество нуждается в иных законах и в иных вождях, чем общество сельскохозяйственно-военное. К 1789 году родовая знать и крупные землевладельцы были в большинстве своём давным-давно отстранены от управления; но находившиеся у власти буржуа, дворяне мантии или придворные должны были приспосабливаться к старым, отжившим обычаям, на которые тяжким бременем давили воспоминания о сельскохозяйственно-военной эпохе.
В Англии переход от одного строя к другому в политическом плане совершался столь же трудно и насильственно, как и во Франции, но в плане социальном оказался менее ощутимым. Земельно-военная аристократия постепенно превратилась в крупную промышленно-торговую буржуазию и получила другое название. В то же время фактическая власть всегда принадлежала небольшому кругу из нескольких способных к правлению личностей, представителей более или менее старинных родов. В Германии же прусский клан также по-своему приспособился к новым требованиям.
После этого анализа мы можем вернуться к аргументации Маркса: От А к В… Мы можем отвергнуть то соображение, что политическая власть перешла от А к В, от знати к буржуазии. Мы можем утверждать совершенно обратное: власть перешла от внеклассовой политической элиты одного типа к внеклассовой элите другого типа; и вслед за этим новые привилегии создали новый привилегированный класс. Одну политическую технику сменяет другая политическая техника, и один порядок получения привилегий сменяется другим.
Но в количественном отношении не происходит никаких изменений. Невзирая на все аксессуары всеобщего избирательного права и парламентского представительства, не происходит никакой смены власти класса малочисленного более многочисленным классом, ни о каком расширении базы правления речь не идёт. Количественное отношение остаётся незыблемым: общественная волна проходит через эти учреждения, как речная вода через шлюзы.
На основе анализа отношения А и В мы можем предугадать отношение В и С. Исходя из посылок, выбранных самим Марксом в качестве прецедентов, ссылка на которые должна продемонстрировать действие исторических законов, мы вправе вывернуть его заключение наизнанку и предложить следующее: «Как буржуазия не сменила знать в качестве правящего класса, так и пролетариат не сменит в этом отношении буржуазию». Политическая диктатура пролетариата оказывается мифом, построенным как антипод мифа о диктатуре буржуазии, то есть невозможное будущее выводится из нереального прошлого.
Примечания:
1. Цит. по: Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. М., 1955. Т. 4. С. 424. Примеч. перевод.
2. Там же. С. 426.
3. Там же. С. 430.
4. «Если брать этот термин в точном его значении, то никогда не существовала подлинная демократия, и никогда таковой не будет. Противно естественному порядку вещей, чтобы большое число управляло, а малое было бы управляемым. Нельзя себе представить, чтобы народ всё своё время проводил в собраниях, занимаясь общественными делами, и легко видеть, что он не мог бы учредить для этого какие-либо комиссии, чтобы не изменилась бы и форма управления.
В самом деле, я думаю, что могу принять за правило следующее: когда функции правления разделены между несколькими коллегиями, то те из них, что насчитывают наименьшее число членов, приобретают рано или поздно наибольшие вес и значение, хотя бы уже по причине того, что у них, естественно, облегчается отправление дел». Ж.-Ж. Руссо «Общественный договор». Кн. III, гл. IV. (См.: Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., Наука, 1969. С. 200. — Примеч. перевод.).
5. Позже знатные имена, — по крайней мере во Франции, — начинают встречаться реже из-за того, что, в отличие от Англии, перестаёт действовать вилланская зависимость. Ниже в этой связи нами будет рассмотрена происходящая в обществе циркуляция элементов.
6. Может показаться, что мы соглашаемся с точкой зрения исторического материализма, но это совсем не так. Если мы постоянно говорим о воздействии экономических событий на события политические, то что же в нашем мировоззрении выступает характеристикой экономического события? — Перемена в производительных силах, как и для Маркса. Но что меняет производительные силы? — Открытия. Нет ничего менее материального. Открытие паровой машины — не более материальный факт, чем открытие дифференциального исчисления или открытие «Джоконды».
Печатается по: Пьер Дриё ла Рошель. Фашистский социализм. СПб. Издательство «Владимир Даль». 2001. С. 39-50.
Продолжение следует
