Не первый уже реформенный год – если за отсчёт начала либерально-рыночных преобразований принять гайдаровскую «шокотерапию» — правящие круги и близкие им идеологи разрабатывают «национальную идею». Заказ сверху – штука серьёзная и, судя по всему, неплохо оплачиваемая. Похоже, именно под этот заказ «национальных лидеров» и ищется в богатой персонами отечественной истории образец для подражания. Срочно требуется государственный гений в обличье просвещенного патриота, православного западника с либеральными взглядами и крепкой рукой по отношению к «революционной крамоле».
Если же нам действительно нужен идеал для подражания в любви к нашему Отечеству, неравнодушия к его настоящему и будущему, боли за судьбы его граждан, то давайте возьмём за таковой великого русского писателя Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. 27 января исполняется 185 лет со дня его рождения. Хорошая была жизнь – словно мостик между этапами русского революционного движения.
Родился писатель-сатирик через месяц после восстания декабристов. Покинул земную юдоль в год, когда молодой человек, уже вступивший на путь революционной борьбы и исключенный за это из Казанского университета, приобщился к марксизму, сделав первый шаг по той долгой дороге, которая, в конце концов, самим ходом истории сделала дворянского сына Володю Ульянова председателем Совета народных комиссаров товарищем Лениным.
Было в этой жизни всякое: и близость к кружку петрашевцев, и ссылка, и мечтания в ходе первой русской «оттепели» после смерти Николая Палкина (императора Николая I), и крах надежд, и бесконечные борения с цензурой, и ложь с клеветою пополам со стороны охранителей всех мастей. Были радость успеха и признание думающей публики. Были смятение от надвигающейся общественной мглы, ощущения удушья, порою чисто физическое, приступы неизбывной русской тоски. Был неизменный, постоянный, тяжкий, мало кому из его коллег и друзей подъемный, кроме, быть может, Николая Некрасова, литературный и редакторский труд.
Зная всю жизнь Михаила Евграфовича, начинаешь по-новому оценивать горькие его признания: «Неизменным предметом моей литературной деятельности всегда был протест против произвола, двоедушия, лганья, хищничества, предательства, пустомыслия и т. д. Ройтесь, сколько хотите, во всей массе мною написанного — ручаюсь, ничего дурного не найдете… моя деятельность почти исключительно посвящена злобам дня… злоба дня, вот уж почти тридцать лет, повторяется в одной и той же силе, с одним и тем же содержанием, в удручающем однообразии».
Условия царской цензуры заставили прибегнуть к «эзопову» языку, но кто ж из образованной публики того времени не понял, что за «случайность» имеется в виду, и кто её воплощает: «Как тридцать лет тому назад мы чувствовали, что над нашим существованием витает нечто случайное, мешающее правильному развитию жизни, так и теперь чувствуем, что в той же силе и то же случайное продолжает витать над нами… признаки ненормального состояния общественного организма, по мнению моему, единственно благодаря господству случайности не только не исчезают и не смягчаются, но делаются характеристичными чертами времени. Они находят себе апологистов, которые ежели и не утверждают прямо, что, например, хищничество есть добродетель, но всякий протест против хищничества приравнивают к потрясению основ. И, благодаря случайности, эти общественные проституты не встречают даже отпора. Примеры гнусных сопоставлений честного протеста чуть не с вооруженным бунтом повторяются на каждом шагу и проходят вполне безнаказанно, благодаря совпадению со случайными веяниями минуты; но самая эта безнаказанность разве не знаменует собой глубокого нравственного упадка? Видеть целый сильно организованный литературный лагерь, утверждающий, что всякое проявление порядочности в мышлении равносильно разбою и мошенничеству, что идеалы свободы и обеспеченности суть идеалы анархии и дезорганизации власти, что человечность равняется приглашению к убийствам — право, это такое гнусное зрелище, перед которым не устоит даже одеревенелое равнодушие. Спрашивается: ужели не следует как можно громче объяснять обществу, что эти мерзкие вопли — не что иное, как лганье и проституция? Нет, именно следует каждодневно, каждочасно, каждоминутно повторять: ложь! клевета! проституция! Повторять хотя бы с тем же однообразием форм и приёмов, которые употребляются самими клеветниками и проститутами. Повторять, повторять, повторять. Вот это именно я и делаю. Двадцать пять лет сряду одну и ту же ноту тяну, и ежели замолкну, то замолкну именно с этой нотой, а не с иной. И никогда не затрудняюсь тем, что нота эта звучит однообразно».
Написано сто тридцать лет назад, а чем не блестящая характеристика нашей сегодняшней политической жизни? Кто не узрел черт явного сходства? Не вспомнил сразу хорошо известные по страницам официоза или передачам государственных телеканалов фамилии? Не из таких ли людей нынче состоят в большинстве своем правительство и парламент, общественные палаты и «партия власти» вкупе с ее многочисленными филиалами?
Когда читаешь про город Глупов, «господ ташкентцев» или «помпадуров и помпадурш», наслаждаешься страницами «Современной идиллии» или «За рубежом», листаешь «Письма к тетеньке» или «Благонамеренные речи», то все время ловишь себя на одной мысли. Хочется спросить: это — царская Россия или современная Российская Федерация? И приходит понимание: не зря, ох, не зря, в своё время питерская власть в лице Собчака и прочих к нему приближенных, а ныне хорошо известных всем лиц, убрала с карты нашего города улицу Салтыкова-Щедрина. До сих пор боятся великого сатирика. А ему такое отношение чиновного племени — высшая почесть: значит, описанные им образы, найденные им обобщения, открытые им типажи актуальны и поныне. За что и ненавидят сатирика некомпетентные сановники, вороватые администраторы, тупые жандармы, продажные журналисты, «казенные патриоты» и трусоватые «либеральные караси».
А как иначе? Зайдешь, скажем, случайно на мероприятие каких-нибудь «Наших», семинар МГЕР (Молодой гвардии «Единой России» — ред.) или очередную тусовку «президентского кадрового резерва» и видишь, «что в настоящее время мы все живём очень быстро, и что вообще чиновничья мудрость измеряется нынче не годами, а плотностью и даже, так сказать, врожденностью консервативных убеждений, сопровождаемых готовностью, по первому трубному звуку, устремляться куда глаза глядят. Мы все здесь, то есть вся воинствующая бюрократическая армия, мы все — молодые люди и все урожденные консерваторы». Тут уж и добавить нечего – настолько точно и ёмко поставлен диагноз. Судя по нему, «консервативная модернизация» отнюдь не Медведевым изобретена и не «Единой Россией» придумана. Правда та, предыдущая, Салтыковым-Щедриным описанная, завершилась тремя русскими революциями.
Автору же от нас — благодарность. За его жизнь, за его книги, над страницами которых не только наслаждаешься богатством русской речи, восхищаешься стилем и построением фразы, но и меняешься душой. Начинаешь лучше понимать свой народ и свою страну: «Ежели мы, русские, вообще имеем довольно смутные понятия об идеалах, лежащих в основе нашей жизни, то особенною безалаберностью отличается наше отношение к одному из них, и самому главному — к государству. Даже люди культуры, и те как-то нерешительно и до чрезвычайности разнообразно отвечают на вопрос: что такое государство? Одни смешивают его с отечеством, другие — с законом, третьи — с казной, четвертые — громадное большинство — с начальством… Результатом такого положения людей является, конечно, не торжество государства, а торжество ловких людей. Не преданность стране, не талант, не ум делаются гарантией успеха, а пронырливость, наглость и предательство».
Но, несмотря на это, жива надежда на лучшее; это как завещание великого сына России нам, его наследникам: «Я твердо убежден, что в делах современности от вас зависит многое, почти все. И даже не от деятельного участия вашего в жизненном круговороте, а просто от характера ваших отношений к жизненным явлениям. По-видимому, вы даже не подозреваете, что вы — сила, а между тем нет истины бесспорнее этой». Золотые слова!
