Даниил ЖИТЕНЁВ
Эта заметка не претендует на искусствоведческую глубину и философский анализ творчества коллектива «Новое Словенское Искусство» (NSK). Это лишь впечатления посетителя выставки, который имеет некоторое представление об интеллектуальных упражнениях вокруг коллектива NSK и об искусстве той эпохи, к которой так часто обращаются словенские художники. Иными словами, хотелось бы демонтировать «надстройку» распространённых интерпретаций и добраться до самого «базиса» — основных особенностей NSK, которые бьют по нашим нервам как молоток терапевта.
Для начала попробуем реконструировать самый распространенный взгляд на творчество NSK среди критиков. Итак, для них совершенно очевидно, что NSK работает с болезненными и проблемными участками нашей исторической памяти. В этом они видят, несомненно, элемент провокации, а также попытку «расколдовать» и «демифологизировать» запретную тему «тоталитарного искусства», продемонстрировать возможность использования его в современной культуре в отрыве от контекстов. То есть, согласно этой интерпретации, благодаря NSK мы можем окунуться в эстетику этого самого «тоталитарного искусства» избегая, между тем, всех издержек самого тоталитаризма.
NSK — это медиатор, через который до нас доносится эхо модернистских утопий, но при этом не ранит наш слух. Большие проекты первой половины ХХ века схлопнулись, рухнули под тяжестью собственного веса (похоронив при этом ни один миллион человеческих жизней). Почему же тогда хотя бы не воспользоваться художественными достижениями той поры, раз уж они прошли дезинфекцию временем? Мобилизационные плакаты СССР и Третьего Рейха уже никого никуда не мобилизуют, нам же остаётся измерить их эстетическою ценность.
NSK работает с болезненными и проблемными участками нашей исторической памяти. В этом они видят, несомненно, элемент провокации, а также попытку «расколдовать» и «демифологизировать» запретную тему «тоталитарного искусства».
Однако, вопрос о том, насколько эстетика имеет некую самостоятельную природу и в какой степени определённые эстетические элементы и подходы являются имманентным свойством самих тоталитарных систем и идеологий прошлого столетия, остаётся открытым (вспомним известные слова Вальтера Беньямина о соотношении эстетики и политики у правых и левых: «Правые — это те, кто эстетизируют политику, а левые — это те, кто политизируют эстетику»). Ловкий уход от темы в виде пространных рассуждений о новых типах тоталитаризма и новых форм контроля над обществом оставим за скобками.
Кроме того, вряд ли будет уместным записывать в секту свидетелей «конца истории» группу, которая более 20 лет назад объявила о создании собственного государства, существующего не в пространстве, но во времени. Тем самым претендуя на создание альтернативной темпоральности и выступая против линейного и рационального понимания истории через «воскрешение» тех или иных революционных фигур прошлого (Тито, Малевич, Татлин, Брекер, список можно продолжить) и использование неудобных символов (национальных, тоталитарных), которые рекомендуется «забыть».
Наряду с альтернативным отношением ко времени и истории, NSK использует и собственный специфический язык, описывающий отношение группы к реальности. На его формирование заметно повлияли труды Гегеля, Мартина Хайдеггера, Луи Альтюссера, Теодора Адорно и Жака Аттали. Зачастую из-за комплексности, синкретизма и парадоксальности этого языка, который оставляет больше вопросов, чем даёт ответов, он и вовсе игнорируется интерпретаторами творчества NSK.
Другой момент, который так же неудобен для критиков — антигуманизм и насилие в работах NSK. Здесь следует отметить, что эта особенность творчества NSK имеет отнюдь не декоративный, а сущностный характер. NSK сознательно и демонстративно ставит насилие в центр своих художественных проектов и ни раз это подчеркивает в своих текстах. Художники группы воспринимают насилие как вечный спутник человечества, принимают его как должное, без оценок, в то время как доминирующий подход к насилию в современной культуре — это его беспрекословное осуждение, продиктованное либеральной системой ценностей, которая декларирует отказ от всякого рода насилия.
Прибавим сюда постоянную нарочитую механистическую эстетику и серьёзность, монументализм, манифестацию самих себя при коллективизме и анонимности. Получаем парадоксальный проект, который ввиду своей простоты и сложности, а также использования собственного языка, не нуждается в адвокатских услугах критиков, оправдывающих его в глазах широкой общественности от ярлыков «фашизм» и «коммунизм». Он то отстаёт от современности, то забегает вперёд, но никогда не идёт с ней в ногу, снова и снова запуская механизм постановки неудобных для нас вопросов.
Читайте также:
Андрей КУЗЬМИН. Конец цивилизации близок, ибо она обречена
Дмитрий ЖВАНИЯ. “Laibach” в Петербурге — «твой ад стартует»
