Новый взлёт ксенофобии и расизма в Европе

Энцо ТРАВЕРСО

Расизм и ксенофобия сегодня — это не просто остатки «прошлого, которое не хочет исчезнуть», архаизмы, становящиеся историей вследствие исчезновения условий, которые их порождали. Катаклизмы ХХ столетия отнюдь не создали у нас иммунитет против искушения клеймить, исключать или испытывать удовлетворение от неприятия чьей-то инаковости. С этой точки зрения современная ксенофобия глубоко соединена с историей расизма, составляющим фундамент современности, который хотя и меняет свою морфологию, но не меняет свою функцию. Таким образом, необходимо поместить расистскую практику формирования непохожестей в её историческое окружение, чтобы понять, как эта фабрика по производству ненависти работает сегодня.

Традиционное клеймение

Слишком часто расизм расценивается как своего рода патология, а не как норма современности. Мы должны понять, что, для того чтобы бороться против него, необходимо поставить под сомнение не только саму эту ложную практику создания мнимых отличий, но и общественный порядок и сложившуюся модель цивилизации. Также необходимо понять, что в действительности успех расизма и ксенофобии достигается не вследствие их достоверности или их умения описать реальность объективно (что они имеют возможность делать, давая свои фальсифицированные ответы, которые считаются недопустимыми с этической точки зрения, согласующейся с общепринятыми моральными стандартами), но в эффективности используемых ими символов.

Расизм и ксенофобия — это процессы символического конструирования врага, создаваемого как целиком отрицательная фигура, нацеленная на удовлетворение собственной потребности в идентификации, потребности принадлежать к безопасной и защищённой общности. Вскрыть эти механизмы и показать их ложность, конечно, необходимо, но недостаточно (и часто бесполезно), потому что их влияние не базируется ни на познавательных способностях, ни на рациональных аргументах, — даже когда они пытаются предстать в форме «объективной» дискуссии, — но всего лишь на различных способах поиска виноватых.

Появившись в конце XVIII столетия, расизм вошёл в симбиоз с современным ему колониализмом и национализмом и достиг своего апогея в прошлом столетии, когда слияние фашизма и антисемитизма в нацистской Германии привело её, в конце концов, к уничтожению. Согласно идее, сформулированной однажды Пьером-Андре Тагиевым, который сегодня является цепным псом неоконсерватизма, современный расистский дискурс претерпел настоящую метаморфозу, отказавшись от свойственных ему иерархических «расистских» посторенний (сформулированных Гобино, Чемберленом, Ваше де Лапужа или Ломброзо в XIX веке), чтобы стать более дифференциальным и культурологическим. Другими словами расизм сдвинулся от «науки о расе» к этноцентризму [1]. Эти изменения, однако, не модифицируют старые механизмы социальной выбраковки и морального исключения, которые Ирвинг Гоффман в итоге характеризовал понятием клеймение [2].

В течение 1990-х годов расизм вновь начал усиливаться в Европе. Политические и религиозные власти ответили ритуальными церемониями, посвящёнными «вечной памяти жертв» или тем, что обязали учащихся школ посещать сайты, рассказывающие об ужасах нацистских концлагерей. Если расизм снова вышел на середину сцены, то это произошло не «из-за иммиграции», как гласит известный стереотип, но потому что он является частью, как писал Альберто Бурхио, «генетического кода европейской современности» [3].

Сегодня расизм надевает на себя новую кожу и добавляет новые главы в свою бесконечную «повесть», наполненную ненавистью и ксенофобией. Запутанной паутины расизма и фашизма, национализма и антисемитизма, которая покрывала Европу в первой половине XX века, больше не существует. Однако национализм и антисемитизм всё ещё процветают среди новых государств-членов Европейского союза, где эта традиция была прервана в 1945 году, но продолжала подпитываться негодованием, накопленным за время четырёх десятилетий «реального социализма» и сейчас проявляет себя вновь. В Центральной и Восточной Европе звучат требования возврата к диктаторским режимам 1930-х годов, как это делает «Йоббик» — ультраправая партия в Венгрии, которая выступает идейным наследником «Скрещённых стрел» и культивирует память об адмирале Хорти. Или предпринимаются попытки реанимировать старую реваншистскую и экспансионистскую мифологию, как это делает Партия Великой Румынии или Хорватская партия права, являющаяся продолжателем дела усташей — движения, созданного Анте Павеличем.

Новый вид

В Западной Европе, однако, фашизм фактически не существует как организованная политическая сила, даже в тех странах, которые были его историческими прародителями. В Германии влияние неонацистских движений на общественное мнение близко к нулю. В Испании, где наследие франкизма стало составной частью национал-католической и консервативной Народной партии, фалангисты — исчезающий вид. В Италии можно наблюдать парадоксальный феномен: реабилитация фашизма в общественном дискурсе и в историческом сознании значительной части населения (антифашизм был генетическим кодом «Первой республики», но не Италии Берлускони) совпала со значительными метаморфозами преемников Муссолини. Партия «Будущее и свобода», которую возглавляет Джанфранко Фини, преподносит себя в качестве либеральной, реформистской и «прогрессистской» правой партии, которая критикует политический консерватизм Берлускони и культурное мракобесие «Северной Лиги».

Располагаясь в крайне правой части французского политического спектра, Национальный фронт, движимый вперёд Марин Лё Пен, пытается избавиться от традиционного для него имиджа партии, объединяющей крайне правых партизан Национальной Революции [4], католиков-фундаменталистов и тех, кто ностальгирует по временам, когда Алжир был французским. Хотя в партии Марин Лё Пен и сегодня сохраняется значительный элемент фашистской идеологии, но он не обладает больше гегемонией. В ходе своего последнего конгресса Национальный фронт предпринял беспрецедентную попытку обновления своего языка, воспроизводя республиканскую риторику, которая ранее не являлась частью его политической традиции. Марин Лё Пен, сменившая своего отца на посту лидера, демонстрирует тем самым сохранение династической преемственности внутри Национального фронта. Но также это может расцениваться как свидетельство о неоспоримом требовании перемен: никакое классическое фашистское движение никогда не доверяло руководство женщине.

Вместе с тем, закат классической фашистской традиции открывает дорогу для возрождения крайне правых в новом обличии и вооружённых новой идеологией, впитавшей изменения, свойственные XXI веку. Политический экономист Жан-Ив Камю был одним из первых, кто указал на эти новые веянья: отказ от культа Государства в пользу неолиберального видения мира, упор на критику государства всеобщего благосостояния, сокращение налогов, экономическое дерегулирование и переоценку индивидуальных свобод в сторону освобождения их от любого официального вмешательство [5]. Отказ от демократии, или её истолкование в плебисцитарном и авторитарном смысле, не всегда сопровождается национализмом, который, в определённых случаях, принимает форму этноцентризма, подвергающего сомнению модель национального государства, как это демонстрирует, например «Северная Лига» в Италии или фламандские крайне правые.

В другом случае национализм принимает форму защиты Запада, которому угрожают глобализация и столкновение цивилизаций. Странный коктейль, состоящий из смеси ксенофобии, индивидуализма, защиты женских прав и открытого гомосексуализма, который Пим Фортейн замешал в Нидерландах в 2002 году, стал золотым ключиком, открывающим дверь к продолжительному электоральному успеху. Нечто подобное мы можем наблюдать и в других политических движениях в Северной Европе, таких как «Фламандский интерес» в Бельгии, датская Народная партия или шведские ультраправые, которые только что попали в стокгольмский парламент. Сходные идеи мы обнаруживаем, хотя и изрядно перемешанные с большим количеством традиционных для правых стереотипов, так же и в Австрийской партии свободы (чьим харизматичным лидером был Йорг Хайдер), которая на выборах в прошлом октябре показала себя второй политической силой Вены, набрав 27% голосов.

Новые другие: мусульмане сменяют евреев

Темой, которая объединяет этих новых крайне правых в единое целое, является ксенофобия, выраженная через идею насильственного изгнания иммигрантов. Сегодня мигранты являются преемниками «опасных классов» XIX века, изображаемых в прошлом позитивистскими социальными науками как скопление всех социальных патологий — от хронического алкоголизма до преступности и проституции, включая вину за эпидемии холеры [6]. Эти стереотипы, часто относящиеся к иностранцам с ярко выраженными физиологическими и психологическими отличиями, вытекают из ориенталистского и колониального мышления, которое позволяло определять их через негативную, основанную на страхе, идентификацию «другого», который всегда воспринимался как «захватчик» и «враг».

В сегодняшней Европе мигрант наделяется, прежде всего, чертами мусульманина. Исламофобия играет для нового расизма роль, которую до Второй мировой войны играл антисемитизм для национализма и фашизма. Память о Холокосте, — историческое восприятие антисемитизма сквозь призму произошедшего геноцида, — имеет тенденцию затенять эти аналогии, которые, однако, вполне очевидны. Карикатурное изображение араба-мусульманина, нарисованное современной ксенофобией, не отличается от того, как изображал антисемитизм евреев в начале ХХ века. Бороды, пейсы и кафтаны, отличавшие в прошлом иммигрантов-евреев в Центральной и Восточной Европе, соответствуют бородам и покрывалам мусульман сегодня.

В обоих случаях религия, культурные особенности, отличия в одежде и кухне меньшинств были использованы для создания отрицательного стереотипа инородца, которого невозможно ассимилировать национальным сообществом. Иудаизм и ислам, таким образом, предстают как отрицательная метафора чуждости: столетие назад облик еврея в иллюстрациях популярных изданий неизбежно содержал крючковатый нос и торчащие уши, так же, как сегодня принадлежность к исламу идентифицируется через паранджу, несмотря на то, что 99,99 процентов мусульманских женщин, живущих в Европе, не используют её. На политическом уровне призрак исламистского терроризма заменил собой призрак «жидо-большевизма».

Сегодня антисемитизм остаётся родимым пятном национализмов Центральной Европы, где мусульмане почти не встречаются, а «бархатные революции» 1989 года вернули к жизни прежних демонов (которые сохранялись даже в тех местах, где нет больше евреев), но из риторики западноевропейских ультраправых он почти исчез (напротив, его сменяет декларируемая поддержка Израиля). В Нидерландах Герт Вилдерс сделал центральной темой своей агитации борьбу против «исламофашизма». Референдум, прошедший в Швейцарии 28 ноября 2010 года по вопросу о строительстве минаретов, показал, что 57 процентов швейцарских избирателей голосовали за запрет их строительства. До сих пор только у четырех мечетей из 150 в Швейцарской конфедерации были минареты, и этот порог теперь останется непреодолимым.

В Италии и Франции также слышны голоса, предлагающие подобные меры. Это демонстрирует желание не только ксенофобских и популистских крайне правых Швейцарии, но и крайне правых всей Европы дискриминировать мусульман. Шломо Сэнд прав, подчеркивая, что исламофобия составляет сегодня цемент, скрепляющий Европу, — о чьей «иудео-христианской» матрице никогда нельзя забывать, — так же, как антисемитизм играл подобную роль в XIX веке в процессе конструирования национальных государств [7]. Итак, эта новая «дефашизация» крайне правых принимает форму популизма. Эта политическая концепция, как все знают, полна неопределённости, эластична, неоднозначна и может сочетаться с ненавистью, когда она используется для того, чтобы утверждать аристократическое презрение к людям. Однако частые электоральные успехи новых ультраправых доказывают их способность найти консенсус с рабочим классом и самыми беднейшими слоями общества. Популизм правых — Эрнесто Лакло верно подчеркнул это [8], — питается бедствием людей, от которых отказались левые, чьей задачей и было организовывать и представлять их. Популизм, наконец, является категорией, которая указывает на нечёткость границы между правыми и ультраправыми.

Если у кого-либо были сомнения по этому вопросу, то Николя Саркози начал рассеивать их с момента своего избрания, создав вначале Министерство иммиграции и национальной идентичности, затем устроив кампанию против цыган в местах их компактного проживания, сопровождавшуюся полицейскими рейдами и депортацией проживавших там людей на основе этно-расового признака. Всё это вызвало приступ ликования среди представителей европейских правых, особенно в Италии. В своей основе борьба за равные права в XXI веке, — если отвлечься от стерильного конфликта между республиканским национализмом и коммунитаристским мультикультурализмом, — возвращается, она снова входит в повестку дня, как в XIX веке. Тогда возрастающий либеральный средний класс выступал против демократии, ограничивая право на голосование путём создания прочных перегородок из принадлежности к определённому классу, полу или расе.

Сегодня, несмотря на законы, принятые в некоторых странах, женщины всё ещё недостаточно представлены в государственных учреждениях; общественные классы испытывают всё возрастающее безразличие к электоральным процедурам и политической системе, которую они воспринимают как чуждую или даже враждебную; наконец, мигранты остаются ограниченными во всех своих правах. Таковы они — видимые последствия нашей «счастливой глобализации».

Изменение в идеологии расизма и ксенофобии не может остаться без политических последствий. Сегодня антифашизм ведёт бой в новых странах Европейского союза, в которых как мы видим, возрождаются экстремистские формы национализма, антисемитизма и фашизма, однако ситуация в Западной Европе совершенно иная. По общему мнению, на континенте, который пережил Муссолини, Гитлера и Франко, антифашизм должен быть частью генетического кода демократии, так же как и компонентом нашей исторической памяти. Противоборствовать новым формам расизма и ксенофобии от имени прежнего антифашизма было бы, однако, проявлением арьергардной тактики.

Антифашизм выполнил свою миссию, как организованное политическое движение, в 1980-х и 1990-х годах, когда, в особенности во Франции, он противостоял росту крайне правых с фашистскими установками (несмотря на то, что общая ситуация в стране была далека от ситуации 1930-х годов). Однако сегодня в повестке дня не стоит вопрос защиты демократии, которой угрожают. Расизм и ксенофобия представляют сегодня две стороны одной медали: с одного бока это новые «республиканские» ультраправые организации (защищающие «право» определять способ размежевания, исходя из этнических, национальных или религиозных критериев); с другого — это правительственная политика (лагеря для нелегальных мигрантов, плановые депортации, законы, нацеленные на дискриминацию этнических или религиозных меньшинств). Этот новый расизм существует в рамках представительной демократии, изменяя её изнутри. Из этого следует, что само понятие демократии, так же как концепции равных прав и гражданства, должны быть пересмотрены, чтобы дать новый импульс антирасизму.

Примечания:

[1] Pierre-André Taguieff, La Force du préjugé, La Découverte, Paris, 1988.

[2] Erving Goffman, Stigma: Notes on the Management of Spoiled Identity. Prentice-Hall, Upper Saddle River, New Jersey, 1963.

[3] Alberto Burgio, Nonostante Auschwitz. Il « ritorno » del razzismo in Europa, Derive Approdi, Rome, 2010.

[4] Название идеологии режима маршала Петена во Франции в 1940—1944 годах.

[5] Jean-Yves Camus, « Du fascisme au national-populisme. Métamorphoses de l’extrême droite en Europe », Le Monde diplomatique, May 2002.

[6] Louis Chevalier, Classes laborieuses et classes dangereuses, Perrin, Paris, 2007 (original edition 1958).

[7] Shlomo Sand, “From Judeophobia to Islamophobia. Nation-building and the construction of Europe”, Jewish Quarterly, 2010, note 215.

[8] Ernesto Laclau, On Populist Reason. Verso, London, 2005.

Энцо Траверсо — итальянский и французский историк-марксист, профессор политологии в Университете Пикардии в Амьене. Родился в Италии, в молодости являлся участником операисткой группы «Рабочая власть». С 1985года проживает и работает во Франции, где присоединился к Революционной коммунистической лиге. Специализируется на изучении геноцида армян, Холокоста и тоталитаризма. Автор ряда работ, в их числе «Марксизм и еврейский вопрос», «Евреи и Германия» и «Осмысляя нацистский геноцид. Марксизм после Аушвица».

 Перевод с английского — Александра Шарова. Оригинал статьи доступен здесь.