Модернизация при помощи «общинно-артельного духа»

Дмитрий ЖВАНИЯ, кандидат исторических наук, автор диссертации «Народники-реформисты об истории русской крестьянской общины»

Слово «модернизация» сегодня очень часто звучит в речах политиков, а в социальных сетях создаются целые сообщества, где эта проблема активно обсуждается. При этом не всегда понятно, о какой модернизации идёт речь. Должны ли мы просто старательно повторять европейские зады, как строго велит один из вариантов модернизации — либерально-демократический? Или же надо поискать свой суверенный рецепт обновления?

О модернизации России, как известно, впервые заговорили очень давно. По сути, еще в XVII веке, сразу после Смуты. А лет 120 назад разговоры о радикальном обновлении государства, экономики и общества переросли в жаркие споры. И царская цензура эти споры не особенно пресекала. Весьма оригинальный вариант модернизации предложили тогда умеренные народники. Их идейный опыт представляет большой интерес сегодня, причём не только для профессиональных историков.

От почвы

В общественном сознании за народниками закрепился образ интеллигентов с бомбой. Но на деле народничество разбивалось на множество направлений. Самые правые народники предлагали такие концепции, которые лишь нюансами отличались от знаменитой триады, сформулированной ещё при Николае I графом Сергеем Семёновичем Уваровым: «Православие. Самодержавие. Народность».

А радикальные народники были очень близки к классическим анархистам. Идеи «отца анархии» Михаила Бакунина вдохновляли бунтарское направление в народничестве, а «апостол анархизма» Пётр Кропоткин сам вышел из народнической среды — будучи активистом «кружка чайковцев», он пропагандировал идеи общинного социализма среди рабочих и ремесленников Санкт-Петербурга. В то же время непроходимых барьеров между различными народническими направлениями не существовало. Многие народники-реформисты начинали как революционеры, а легальные народнические публицисты нередко оказывали помощь подпольщикам, в том числе обрамляя  идеологически их активистские действия.

И это неудивительно. Дело в том, что, несмотря на обилие направлений в народничестве, его идеология имела очень жёсткие «несущие конструкции». Быть народником не значило просто любить народ, верить в него.  Народничество — это, по выражению оппонента народников, марксиста Владимира Ленина, «целое миросозерцание» и «громадная полоса  общественной мысли».

Народники были уверены, что разрешить социально-политические и экономические проблемы России невозможно в отрыве от «почвы» — без опоры на самобытные социальные институты русской деревни и без учёта моральной природы русского крестьянства – «души мужика».

Вехи идеологической парадигмы народничества следующие. «Почва» (морально-нравственные традиции  народа) не только определяет  перспективы развития России, но и вносит свои элементы в общественный идеал, который только таким образом может раскрыться как идеал «общечеловеческой правды и справедливости». Поэтому разрешить социально-политические и экономические проблемы России невозможно в отрыве от «почвы» — без опоры на самобытные социальные институты русской деревни и без учёта моральной природы русского крестьянства – «души мужика». Эта точка зрения (в тех или иных вариациях) представлена в работах таких мыслителей-социологов, как Николай Михайловский, Василий Воронцов, Иосиф Каблиц (И.Юзов), Сергей Южаков, Сергей Кривенко, Фёдор Щербина и др.

Народники энергично восставали против капиталистической модернизации России, предлагая свой самобытный рецепт, который заключался вовсе не «консервации общины», как принято думать с лёгкой руки русских марксистов и ряда советских историков.

Партия жизни

В споре о модернизации народники, по сути, плясали от «либеральной печки» — от вопроса о месте личности в «формуле прогресса». Их взгляды на эту тему сложились ещё во время их полемики с позитивистами, в частности, с английским социологом Гербертом Спенсером. Так, Николай Константинович Михайловский, будучи в области социальной философии сторонником субъективного метода и теории факторов, утверждал, что суть прогресса заключается в развитии индивидуальности, а смысл истории — в борьбе за индивидуальность, ибо прогресс личности есть условие прогресса общества.

Другие идеологи народничества историческое развитие (прогресс) общества тоже сводили к развитию личностей, его составляющих. Василий Павлович Воронцов считал основной прогресса повышение «нравственности и образованности».

Идеолог крайне правого, «стародедовского» народничества Иосиф Иванович Каблиц (который, кстати, в молодости был одним из лидеров «вспышкопускателей», как называли представителей крайнего революционного крыла) делал основной акцент на совершенствовании «нравственных чувств» большинства личностей.

Сергей Николаевич Южаков, который был близок к подполью, за что как политически неблагонадёжный с 1879-го по 1882 год провёл в восточно-сибирской ссылке, доказывал, что прогресс — это постепенное приближение к гармонии, под которой он понимал согласование интересов «индивидуального и общественного самосохранения». В качестве условия этого прогрессивного согласования он видел «развитие нравственности составляющих общество единиц».

В споре о модернизации народники, по сути, плясали от «либеральной печки» — от вопроса о месте личности в «формуле прогресса».

«С человеческой точки зрения, общественные формы и их изменения важны постольку, поскольку они связаны с интересами, с жизнью и деятельностью людей… Жизнь, жизнь и опять жизнь — вот единственная практическая точка зрения на формы общества и их изменение», — писал Василий Воронцов в своей главной идеологической работе «Наши направления». Словом, все умеренные народники исходи из мнения, что улучшение жизни человека — главное мерило прогресса.

Потенции мужика

Исходя из своей личностно-общественной «формулы прогресса», народники и критиковали капитализм, а также разрабатывали свой, отличный от капиталистического, план промышленной модернизации России. Так, Воронцов подвергал капитализм критике перво-наперво за игнорирование интересов рабочего «как человека». Рост производительности, с точки зрения Воронцова, был выгоден и желателен «прежде всего для группы лиц», руководящих как экономикой, «так и всей историей», ибо «организация нового промышленного строя» видит в рабочем «лишь часть механизма». Сложная организация капиталистической индустрии вела, по словам народника, «к сужению деятельности индивида, к односторонности его развития и основанной на этом деградации человеческого типа».

В отличие от марксистов, народники считали, что крестьянство обладает большими творческой потенцией, чем пролетариат. «Пролетарий того типа, каким он определился в течение предыдущей истории капитализма, — писал Воронцов в «Наших направлениях», — должен быть признан имеющим весьма слабое значение в качестве силы зиждительной и получающим очень неблагоприятное воспитание в смысле развития в нем способности к социальному творчеству».

Русские крестьяне в отличие от обителей гнилого фабричного города, по мнению Воронцова, благодаря общинной организации своей жизни имеют «воззрения», которые «лучше других» соответствуют «идеальным» представлениям о «правде и справедливости».

Объяснял Воронцов это тем, что пролетарий связан с капитализмом только заработной платой, не являющейся связью постоянной и обеспечивающей прочное благополучие. Ценности, которые он производит, присваивает себе капиталист. В организации общества рабочий занимает служебное положение, «наряду с машиной и рабочим скотом». В своей производственной деятельности пролетарий подчинён произволу хозяина и «слепому механизму машины». Поэтому в экономической жизни он играет роль «одного из элементов мёртвого процесса производства товаров» и «не может на почве существующего строя выработать что-либо, способное обновить мир, дать новое направление социальной жизни».

Города, где живёт и работает пролетариат, на взгляд Воронцова, — средоточие социального разврата и моральной заразы. Да и сама городская, «столь нечистая» обстановка пагубно сказывается на здоровье и интеллекте рабочего. «Физиологические и индивидуально-психологические результаты принижающего влияния фабрики», считает народник, приводят к тому, что пролетарий не может «в сколько-нибудь значительной степени развивать в себе активные социально-психологические свойства».

Зато русские крестьяне в отличие от обителей гнилого фабричного города, по мнению Воронцова, благодаря общинной организации своей жизни имеют «воззрения», которые «лучше других» соответствуют «идеальным» представлениям о «правде и справедливости». «В противоположность сказанному о капиталистическом строе, — пишет Воронцов, — социальная организация России представляет хорошую почву для развития в массе населения психических свойств, облегчающих процесс приспособления общественных форм к потребностям человека, путём самодеятельности этой массы, путём коллективного творчества».

Со скепсисом на капиталистический город и цивилизацию, а равно с надеждой и гордостью на русский народ смотрел и Иосиф Каблиц. По его мнению, «при обсуждении будущих судеб русского народа нельзя не принимать во внимание того нравственного оттенка, каким он отличается от европейцев», а именно «общинно-артельного духа», ставящего русский народ впереди западноевропейских народов, превратившихся в «пульверизированные нации». Каблиц прогнозировал появление на Западе «бюрократического социализма», ибо «личность на Западе, благодаря предполагаемой национализации земли и отсутствию кооперации, будет иметь дело непосредственно с государством», а в России личность будет иметь дело «со своей общиной-артелью и, дальше, с союзом этих общин-артелей».

Исходя из своей личностно-общественной «формулы прогресса», народники и критиковали капитализм, а также разрабатывали свой, отличный от капиталистического, план промышленной модернизации России.

«Там [на Западе — Д.Ж.] капиталистов только и может заменить государство, — продолжал Каблиц, — у нас их могут заменить артели-общины и союзы их». Это преимущество, по его мнению, — результат самобытности русской нации, так как общинность это «субъективно-видовая» её особенность, основанная на «индивидуальных особенностях» каждого индивидуума.

Нельзя не заметить, что народники, споря с западниками, которые утверждали, русская общинная организация приводит к «поглощению лица миром», грешили, в свою очередь, огульной критикой Запада. Если бы они исходили из более объективного взгляда на историю Западной Европы, они бы признали, что западные города развивались во многом благодаря самоуправлению, ремесленным цехам и купеческим гильдиям, противостоя при этом феодальным поползновениям сеньоров. Кстати, Пётр Алексеевич Кропоткин, который вышел из среды народников, заострял на этом внимание в своей работе «Государство и его роль в истории» (1896 г.)

Прибыль не главное

Что касается ключевого для нас сюжета — народнического плана индустриальной экономической модернизации России, то он вытекал из предыдущих рассуждений и строился на идее развития артельной «народной промышленности».

Сергей Николаевич Кривенко, который за свою помощь народовольцам полтора года просидел в тюрьме, а затем пять лет (1885-1890) прожил в ссылке в Западной Сибири, полагал, что от состояния народной (артельной) промышленности зависят все остальные отрасли экономики, включая финансы и «наше положение на международном рынке».

Кривенко разделял «народное производство» на три типа. На промыслы, тесно связанные с сельским хозяйством и не подверженные, по его мнению, капитализации. На промыслы, которые «могут довольно продолжительное время существовать рядом с крупной промышленностью» и даже в некоторых случаях «спорить с нею за существование». И, наконец, «на отрасли промышленности, где произошла уже капитализация промыслов и водворилось капиталистическое хозяйство». «В первом случае мелкое производство может свободно существовать», полагал он; во втором — «может существовать временно или в особых случаях»; в третьем же — требуется коренная реорганизация: создание крупного машинного производства с основным и оборотным капиталом. Эти предприятия «народной промышленности», по мнению Кривенко, вполне могли бы конкурировать с капиталистическим производством.

Но для этого они нуждаются в помощи земства и государства, которые должны  их обеспечить дешёвым кредитом и возможностью сбыта продукции, ликвидировать «излишнее посредничество» и способствовать техническим  инновациям. На плечи земства и государства ложится также задача по поддержанию «артельных основ хозяйства», в коем можно будет «обходиться без предпринимательской выгоды» (пусть даже путём некоторого понижения заработной платы,  «если оно будет возмещаться другими выгодами», а именно занятостью, обеспечением работников и их родственников товарами, необходимыми в сельскохозяйственном производстве). Так, с точки зрения Кривенко, «может развиться настоящая народная промышленность, которая нужна стране и которая не потребует со стороны государства таких жертв, как промышленность капиталистическая».

В модернизационном плане Сергея Кривенко на плечи земства и государства ложится также задача по поддержанию «артельных основ хозяйства», в коем можно будет «обходиться без предпринимательской выгоды».

В итоге Кривенко пришел к выводу, что «при известном содействии и благоприятных условиях» народная промышленность «может принимать и крупную форму, ничем не отличаясь в техническом отношении от капиталистической промышленности и представляя собой только иную внутреннюю организацию и более справедливый порядок отношений».

Однако Кривенко не раскрыл механизм управления «народной промышленностью». Если для производства простых сельскохозяйственных орудий вполне подходит такое объединение, как артель, выполняющая заказы конкретных крестьян или конкретной крестьянской общины, то крупная промышленность, пусть она будет трижды народной, работает, исходя из понимания игры спроса и предложений на рынке в целом. Чтобы учитывать колебания рынка, как показала мировая экономическая история последних столетий, необходим отдел планирования, на артельной сходке или общем собрании стратегию развития производства выработать и обсудить очень тяжело.

Кроме того, непонятно, кто, по мысли Кривенко, будет получать кредиты от государства или земства, а главное — отдавать их потом. Видимо, Кривенко подразумевал, что управление крупными народными предприятиями будет осуществляться выборными, подотчётными собранию трудового коллектива. Интересно, что приблизительно эта же схема управления предлагалась в перестроечном законе «О социалистическом предприятии», который, правда, так и не заработал.

Рассуждая о «других выгодах», которыми артельщики будут возмещать понижение заработной платы, Кривенко, как и все народники, исходил из того, что артельное хозяйство в России является наиболее ярким примером, говоря языком современной историографии, «моральной экономики». (Моральная экономика — производство, ориентированное не на продажу, а на потребление, основанное на традициях и нормах поведения, противоречащих рыночной логике.)

Кстати, в годы Новой экономической политики (20-е годы) аналогичные идеи будут излагать русские ученые-аграрники – кооператоры Александр Васильевич Чаянов и Николай Дмитриевич Кондратьев.

Василий Воронцов по­этапно разработал план государственной индустриализации в нескольких трудах. Суть этого плана заключалась в сочетании мелкого «народного производс­тва» с земледелием. В своей первой серьёзной работе «Судьбы капитализма в России» Воронцов попытался доказать, что разви­тие в России капитализма невозможно. По его мнению, капиталисти­ческое производство в России возникло не само по себе, не ес­тественным эволюционным путём (как на Западе), а искусственно насаждалось правительством. Капитализация некоторых отраслей российской экономики скорее была «большой игрой в капитализм, нежели проявлением его действительных отношений». Воронцов дока­зывал, что мы «переняли с Запада все атрибуты и орудия капита­листического производства и меньше всего самое производство». К тому же, отмечал Воронцов, капитализм в России «вместо того, чтобы приняться за свою специфическую миссию — организацию об­щественной формы труда — фигурирует в качестве торгового, рос­товщического, но не промышленного капитала».

Василий Воронцов по­этапно разработал план государственной индустриализации в нескольких трудах. Суть этого плана заключалась в сочетании мелкого «народного производс­тва» с земледелием.

Для успешного раз­вития капитализма в аграрной России нет решающего условия — внешнего и внутреннего рынков, полагал народник. Внешние рынки уже заняты развиты­ми капиталистическими странами, поэтому борьба России с такими сильными конкурентами, «по всей вероятности, окончится не в её пользу», победить эти страны будет «очень трудно». В свою оче­редь, искусственное развитие капитализма в России разоряет крестьян и ремесленников. А значит, снижается покупательная способность большинства населения страны и сужается её внутрен­ний рынок.

Выход Воронцов видел не в том, чтобы ввязываться в «общую свалку» борьбы за внешние рынки и не в том, чтобы ждать «исправления» русского капитализма». Он предлагал «устроится таким образом, чтобы по возможности не нуждаться в других, а стараться об удовлетворении собственных потребностей». Дабы произошли благие для мелкой промышленности результаты, «нуж­но организовать сбыт её продуктов и закупку материала из первых рук». Это может быть сделано опять-таки «при помощи правительст­венных или общественных учреждений».

Фактически Воронцов выступал за создание замкнутой экономики. История XX века показала, что воплощением этой идеи занимались диктаторские режимы, в чём Воронцов вряд ли виноват. «Устроится таким образом, чтобы по возможности не нуждаться в других», в 20-е годы мечтали, в частности, экономический идеолог большевиков Николай Бухарин и его сторонники (среди которых тогда был и Иосиф Сталин), предлагая идею построения социализма «в одной, отдельно взятой стране».

Воронцов не пытался построить утопию на бумаге, а примерял свой план к хозяйственным реалиям. Поэтому он не оспаривал того факта, что развитие производи­тельности труда достигается путём его обобществления. Но обоб­ществление труда, уточнял он, «мыслимо для многих производств и без комбинации мелких мастерских в крупные». В случае необходи­мости, утверждал народник, общественная форма труда может быть достигнута артельным путём или учреждена правительством. В будущем Александр Чаянов и Дмитрий Кондратьев, развивая эти идеи, будут доказывать, что реального обобществления можно добиться не посредством административного объединения мелких крестьянских хозяйств в единое целое, а через их кооперацию друг с другом.

Воронцов по­нимал, что железные дороги, пароходство, горное дело, машиност­роение — отрасли, «где крупная организация произ­водителей составляет техническую необходимость», и делал отсюда вывод о том, что «чуть ли не неизбежен переход этих отраслей в руки правительства», ибо государство не может не заботиться о развитии своего промышленного потенциала, «о поднятии национальной про­мышленности».

Воронцов указывал на целе­сообразность сочетания промышленного развития с земледелием. На возражения о том, что такое сочетание может замедлить темпы промышленного роста, он отвечал, что в принципе целью «народного производс­тва» должно быть «не возрастание прибавочной стоимости, а удов­летворение собственных потребностей населения»: «Народ может ли­шиться большой части продуктов своего труда в пользу непроизво­дительных классов при высоком развитии промышленности и сохра­нить их в своих руках — при низком».

Артельный и кооперативный принципы Василий Воронцов предлагал постепенно утверждать во всём народном хозяйстве — от заводов и фабрик до сельских общин.

Со временем будут обеспечены и темпы роста, добавлял Воронцов. Ибо, спас­ши от разорения мелкое «народное производство», мы получим воз­можность соединить содержащиеся в нём общинные начала с совре­менной техникой и организацией, что не может, в конечном счёте, не повлечь за собой громадный экономический и социальный прогресс. Артельный и кооперативный принципы Воронцов предлагал постепенно утверждать во всём народном хозяйстве — от заводов и фабрик до сельских общин, чтобы, в конце концов, построить «социализирован­ное народное производство».

В общих чертах свой план модернизации России Василий Воронцов нарисовал за десять лет до того, как, министр путей сообщения и министр финансов Сергей Витте, приступил к индустриализации страны. Проводя её, Витте пользовался в основном административными мерами — на основе широкого госзаказа, финансово подкреплённого резким усилением косвенного налогообложения и огромными внешними государственными займами.

В итоге в начале XX века, когда разразился кризис и иссяк государственный заказ, оказалось, что в задавленных налогами и хозяйственной рутиной деревнях социально-экономическая ситуация близка к критической, а в городах скопились большие массы вырванных из деревни крестьян. То и другое послужило одной из причин социальной дестабилизации, которая вылилась затем в революцию 1905-07 годов…

Но это произойдет чуть позже, а в 1895 году, в самый разгар проводимой Сергеем Витте индустриализации, появилась книга Воронцова «Очерки теоретической экономии», в которой он пытался найти путь предотвращения тех бед, которыми грозила начатая в России индустриально-авторитарная «модернизация сверху». Воронцов вновь подчеркивал, что «русский земледелец должен быть в то же вре­мя и промышленным рабочим» и что «резкое отделение земледель­ческого (труда) от неземледельческого представляется невозможным»: «В нашей экономической организации весьма видную роль должны играть предприятия, не гонящиеся за прибылью во что бы то ни стало, предприятия общественного характера (государственные, земские заводы и фабрики) и артельного». А общинное начало в деревне устраняет препятствия для «коопе­ративных форм производства».

В популярной брошюре «Артель в кустарном промысле» Воронцов пытался донести мысль о том, что применение кооперативного принципа «значительно увеличивает доходность предприятия», позволяет «выполнение таких операций, которые тре­буют применения большой механической силы». Кооперация по­могает также обзавестись сырьем и выгодно сбыть продукцию.

Отстаивая идею кооперации, Воронцов не строил воздушные замки и не создавал «прекраснодушные мещанские утопии», в чём обвинял его молодой Ленин. Он исходил из реальных фактов. Артельность действительно была широко развита в России. Но для того, чтобы артельный принцип сделать фундаментом модернизации, нужна была, как сейчас модно говорить, политическая воля, а её не было. Прав был Пётр Струве, который, будучи легальным марксистом, критиковал народников за то, что они от государства «требуют чудес, которых оно, конечно, не может творить, забывают, что… до тех пор, пока оно есть выражение господства известных общественных классов, его экономической политике поставлены известные границы».

Теряя источник дополнительного дохода в виде промыслов, крестьянин, указывает Воронцов, попадает в зависимость от ростовщи­ка. От ростовщика страдают не только земледельцы, но и кустари, которые «вследствие отсутствия в деревнях дешёвого кредита» вы­нуждены «при всякой нужде в деньгах» обращаться к нему за ссудой.

В начале XX века Воронцов несколько откорректировал свои взгляды. В 1907 году он опубликовал книгу «Судьба капиталистической России», над которой работал в то время, когда, по его собственному признанию, «полёт капита­лизма был уже осуществлён» и «оказал естественное влияние на раз­личные стороны нашего быта». Русский капитализм «в полной мере проявляет свои разрушительные тенденции и в минимальной степени обнаруживает те творческие начала, которыми до известной степени затягиваются раны, наносимые им народной производительности и народному благосостоянию».

По мнению Воронцова, развитие в Рос­сии крупной промышленности создаёт в стране дефицит земли, год­ной для обработки, поскольку, лишая земледельца возможности заниматься подсобными промыслами, она «побуждает его расширять свою сельскохозяйственную деятель­ность». Теряя источник дополнительного дохода в виде промыслов, крестьянин, указывает Воронцов, попадает в зависимость от ростовщи­ка. От ростовщика страдают не только земледельцы, но и кустари, которые «вследствие отсутствия в деревнях дешёвого кредита» вы­нуждены «при всякой нужде в деньгах» обращаться к нему за ссудой. Видимо, Воронцов, будучи реформистом, сторонником поэтапных мирных преобразований, видел, что насаждаемый сверху русский капитализм накаляет страсти, доводя до предела социальные антагонизмы, а не создаёт средний класс, который мог бы стать, как в Европе, «подушкой безопасности» между властью и «низами».

Однако победа в России капитализма не заставила Ворон­цова отказаться от идеи о необходимости сочетания промышленной модернизации с традиционным (общинным) аграрным производством. В популярной брошюре «Соци­альное преобразование России», доказывая, что «наш крестьянин бе­ден от того, что земледельческая работа оторвана от промышлен­ной», Воронцов призывает «сделать так, чтобы летом крестьянин занимался сельским хозяйством, а зимой работал в мастерской, на фабрике или заводе», где бы он изготовлял ткани, выделывал кожи и т.п. Продукцию, производимую на этих сезонных предприятиях, Воронцов предлагает распределять «прежде всего среди самих рабо­тающих» на них.

Василий Воронцов призывает «сделать так, чтобы летом крестьянин занимался сельским хозяйством, а зимой работал в мастерской, на фабрике или заводе», где бы он изготовлял ткани, выделывал кожи и т.п.

Он предупреждал, что «открытие таких заведений частными предпринимателями невозможно», поэтому «указываемые фабрики и заводы должны быть общественными учреждениями и устраиваться общинами, волостями, земствами, государством». Сбыт то­варов, указывает Воронцов, «не должен зависеть от капризов рын­ка: иначе общественное предприятие может также лопнуть, как ло­паются частные предприятия, и затраченный на него общественный капитал погибнет бесполезно для дела». Заказчиками могли бы быть школы, больницы, армия, различные потребительные общества. Во­ронцов наделся на то, что сезонные общественные предприятия будут «брать за свои произведения дешевле капиталистических предприятий», благодаря тому, что «рабочие, живя в своих домах и кормясь в своих семьях, могут довольствоваться меньшим вознаграждением за труд, чем рабочие капиталистических фабрик, покупающие своё продовольствие за деньги и много расходующие за квартиры».

С точки зрения Воронцова, создание общественных предприятий отве­чает и финансовым нуждам страны. Коли «общественные предприятия будут приготовлять предметы, служащие для потребления самих ра­ботающих», и те будут получать их взамен денежной заработной платы, то сократятся их денежные расходы, и суммы, выручаемые от продажи хлеба, пойдут на уплату налогов.

Воронцов поясняет, что «хозяйственные мероприятия госу­дарства могут рассчитывать на значительный доход» только в том случае, «если они находятся под постоянным контролем общества». С его точки зрения, «такой контроль невозможен при современном бюрократическом режиме». По его мнению, «дело радикально изме­нится, когда старые порядки рухнут, и водворится народное управ­ление». Народник убеждён также в том, что «сам ход общественной и экономической жизни» вынудит обратить в общественное заведыва­ние «многие уже развитые капиталистические отрасли промышленнос­ти». Таким образом, в XX веке Воронцов наделся на то что реализация этого плана окажется на повестке дня благодаря самим экономическим реалиям.

Это не утопия

Народнический план модернизации экономики, как мы видим, строился на русском традиционализме. Народники не соглашались с догматом экономического детерминизма, который абсолютизировали их оппоненты — марксисты. «Ни жизнь, ни живая экономическая наука, — писал Кривенко, — не устанавливают на вечные времена каких-либо данных форм производства и отношений между трудом и капиталом. Даже самые непоколебимые для известных периодов экономические законы подлежат эволюции и воздействию человека». Здесь решающее значение на развитие экономических отношений Кривенко отдаёт воздействию человека. Как верно отмечает греческий исследователь Костас Вергопулос, народники «непоколебимо верили» «в неограниченную возможность придавать новый смысл существующим формам».

«План, разработанный народниками-экономистами, — пишет российский исследователь Владимир Хорос, — не был простой аграрной утопией и попыт­кой увековечения мелкого производства. Народнические мыслители понимали необходимость индустриализации и развития производи­тельных сил страны».

Таким образом, как мы видим, народники разработали оригинальный и целостный план ар­тельно-кооперативной индустриализации. Некоторые его элементы были реализованы в Советской России во время НЭПа, когда «общин­но-артельный дух» русского крестьянина оплодотворил различные виды кооперации. Недаром зарубежный меньшевистский «Социалисти­ческий вестник» в 1925 году не без иронии отметил, что «коопера­тивные иллюзии правого крыла старого народничества в обновлённой и упрощённой форме воскресают в качестве последнего слова комму­нистической мудрости».

Правда, для большевиков НЭП с его кооперацией был «вынужденным шагом назад», периодом передышки после фронтальной атаки на капитализм и, как показала дальнейшая жизнь, переходным этапом к плановой экономике мобилизационного типа. Но если представить на миг, что в 1917 году не большевики, а эсеры (а такой исторический шанс у них, в общем, был) совершили переворот, народнический эксперимент наверняка был бы проведён более последовательно и масштабно и имел бы, скорее всего, иной итог.

Как верно отмечает греческий исследователь Костас Вергопулос, народники «непоколебимо верили» «в неограниченную возможность придавать новый смысл существующим формам».

Отчасти идеи русских народников воплотились в Мексике в годы, когда во главе этой страны стоял президент Ласаро Карденас (1934-40 годы). Карденас национализировал большие поместья и раздал крестьянам 16,2 миллиона гектаров земли. В результате проведённой аграрной реформы было организовано множество крестьянских кооперативных хозяйств, т.н. эхидо, а для предоставления новым землевладельцам ссуд для закупки сельскохозяйственного инвентаря и семян в 1935-м мексиканское правительство создало Национальный банк эхидального кредита.

Любопытно, что через 80 лет после народни­ков «новый левый» философ и социолог, представитель Франкфурт­сткой школы Герберт Маркузе задумался над вопросом: «Если ин­дустриализация и распространение технологии в отсталых странах столкнётся с сильным сопротивлением местных, традиционных форм жизни и труда, — сопротивление, которое не угасает даже в виду весьма ощутимых перспектив лучшей и более лёгкой жизни — есть ли вероятность того, что сама эта дотехнологическая традиция станет источником прогресса и индустриализации?» По мнению Маркузе, «для такой неевропейской формы прогресса необходима политика планового развития, которая вместо навязывания технологии традиционным формам жизни и труда совершенствовала бы их, исходя из их собственных оснований и устраняя силы угнетения и эксплуата­ции (материальные и религиозные), препятствовавшие развитию че­ловеческого существования».

Такая индустриализация неосуществима без социальной революции, аграрной реформы и смягчения последс­твий перенаселённости (Маркузе разрабатывал концепцию примени­тельно к странам Третьего мира). Маркузе считал, что «благодаря постепенному и частичному применению технологий в рамках тради­ционных форм» разовьются условия, «которых нет (и никогда не бы­ло) в старых и развитых индустриальных обществах» — а именно, непосредственные производители получат шанс «создать своим собс­твенным трудом и досугом собственный прогресс и определить его темп и направление». «Благодаря такому, опирающемуся на базис, самоопределению “труд по необходимости” мог бы перерасти в “труд для удовлетворения”».

Задуматься над альтернативной формой индустриализации Маркузе заставили антигуманные методы и пос­ледствия как капиталистической индустриализации на Западе, так и сталинской индустриализации. Эта маркузеанская концепция сильно напоминает народнические проекты о плавном превращении общинной крестьянской России в индустриальное об­щество.

Народнический план модернизации экономики, как мы видим, строился на русском традиционализме. Народники не соглашались с догматом экономического детерминизма, который абсолютизировали их оппоненты — марксисты.

Подводя итог, следует признать, что народнические оценки и прогнозы относительно развития России и Европы, если и подтвердились, то лишь отчасти. В целом история, как известно, пошла другим путём. При этом, вопреки ожиданиям народников, именно в нашей стране, несмотря на наличие традиции общинности и артельности, на долгие годы утвердился бюрократический социализм, а вот «пульверизированные европейские нации» сумели создать мощные профсоюзы и низовые политические объединения. Правда, в Европе родились и существовали (хотя и не так долго, как в России) свои диктатуры и тоталитаризмы (фашизм в Италии, национал-социализм в Германии, франкизм в Испании, «новое государство» в Португалии и т.д.). Практически все европейские страны в XX веке на тот или иной срок отказывались от демократии, а Испания и Португалия жили при диктатуре десятилетия. Тем не менее, нигде в Европе этатизм не был таким всеохватным, как в Советском Союзе.

В современной России, конечно, невозможно в полном объёме применить народнический план модернизации, который, вероятно, если и подходит, то для неевропейских стран, только вступающих на путь индустриализации (как нэповская Россия или упомянутая выше Мексика). В современной России крестьянская община давно умерла, а колхозы, которые появились на её основе, ликвидированы в годы капиталистической реставрации. Нет и артелей. Не получило развитие и кооперативное движение, запущенное в конце 80-х годов, в годы перестройки.

Однако это не значит, что помощи государства и местного самоуправления нельзя на всех уровнях начать возрождать многие народные промыслы, внедрить артельное производство, кооперацию, помогать развивать эти начала в малом предпринимательстве, как это было в годы перестройки. Как максимум, реализация плана артельно-кооперативной модернизации способна привести к тому, что на нашем рынке появятся недорогие, но оригинальные потребительские товары отечественного производства. Как минимум, такая политика уменьшила бы число безработных, позволила бы вывести миллионы людей, прежде всего — в провинции и деревне, из социальной депрессии.