Михаил МАГИД. В позиции де Бенуа нет ничего тоталитарного

Весьма любопытный текст анархиста Михаила Магида о новой правой идеологии. Чувствуется, что он не смог избежать того, чтобы не попасть под её обаяние. Её изящные конструкции и парадоксальность привлекли его. Он даже разглядел нечто общее между классическим анархизмом и новой правой идеологией. Текст снабжён большим обилием цитат из статей и речей Алена де Бенуа, где нет даже намёка на расизм и милитаризм старых правых. Но потом Магид, будто бы испугавшись того, что товарищи обвинят его в «правом уклоне», осадил себя, сделав вывод, который вовсе не вытекает из всего его же изложения, а именно, что новый правый проект – это: «Авторитарный олигархический коллективизм, скреплённый архаической мистикой, братство, отравленное иерархией и враждой к “другим”… Это фашизм-лайт, созданный в послевоенной политкорректной Европе и адаптированный под соответствующие условия, фашизм, отчищенной от оголтелого расизма и экспансионистских истерик, фашизм, изящно упакованный интеллектуалами в красивую обёртку». Мол, ничего «ничего нового в новом правом проекте нет». То, что это не так, сам же Магид продемонстрировал в своём тексте, с которым мы и предлагаем ознакомиться.

Редактор сайта «Новый смысл» Дмитрий Жвания

Михаил МАГИД

Новый правый проект представляет собою весьма сложную политико-социальную теорию. Уже само по себе это подрывает его силы. Чересчур изощрённые концепции плохо усваиваются массами. Это продукт, изготовленный интеллектуалами для интеллектуалов. Но сказанное не означает, что данный проект лишён будущего.

Во-первых, стоит вспомнить о том, что марксизм также представляя собой весьма сложную теорию, однако же стал в XX-м столетии одной из доминирующих идей. Во-вторых, общая консервативная волна, накрывшая некоторые регионы Европы, способствует росту влияния различных правых идеологий. В-третьих, современный кризис может положить конец капиталистической глобализации, привести к дроблению единого мирового рынка, к созданию замкнутых национальных экономик, новых автаркических или полуавтаркических империй, как случилось в результате Великой Депрессии, а это на руку новому правому проекту (1). «Капиталистическая реставрация отбросила огромные территории бывшего СССР за пределами нескольких “гламурных” городов в феодальное прошлое. Многие жители деревень вынуждены жить за счёт натурального хозяйства. Власть местных буржуев и чиновников ничем не ограничена. Отвернувшись от науки и социализма россияне, украинцы, казахи, молдаване оказались в омуте мрачного иррационализма — диких суеверий, религиозных культов и кровавых жертв. “Возрожденная духовность” прекрасно уживается с волчьими законами, людоедскими нравами и последовательным нарушением всех заповедей Моисея, Христа, Магомета и Будды», — верно замечает один из блогеров-публицистов (2).

Один из ведущих теоретиков нового правого движения Ален де Бенуа

Социальная деградация, элементы рефеодализации, кризис капитализма — всё это органично сочетается с ростом влияния различных иррациональных идеологических систем и сект. Впрочем, нельзя сказать, что концепции новых правых целиком иррациональны…

Новые правые определяют себя как «четвёртый проект», который лежит за пределами трёх значимых политических проектов нового времени — фашизма, либерализма и коммунизма (под последним, вероятно, понимается большевизм, а не коммунистический анархизм). Поскольку фашизм и большевизм мертвы, а либерализм по-прежнему силён, он объявляется главным врагом новых правых.

Новые правые определяют себя как «четвёртый проект», который лежит за пределами трёх значимых политических проектов нового времени — фашизма, либерализма и коммунизма.

Один из ведущих теоретиков нового правого движения Ален де Бенуа пишет: «Я бы хотел напомнить, что в стратегическом плане главный враг — это не всегда тот, кого мы более всего ненавидим. Это просто враг, который наиболее могуществен. Либерализм является системой антропологической в большей степени даже, чем социально-экономической. То есть он предлагает определённое видение человека. Каково это видение человека? Оно заключается в том, что человек рассматривается как отдельный атом. То есть либерализм анализирует общество, исходя из индивидуума. И он может это сделать, только отнимая у человека все структуры, в которые он входит. Можно сказать, что либеральное представление о человеке, либеральная концепция человека — это его представление как не-социального существа. В основе либеральной теории лежит идея общественного договора, заключённого индивидами исходя из частных интересов. Связанное с этим упрощающее определение человека обусловлено в истории европейских стран с поднятием класса буржуазии, ценности которой были противоположны одновременно аристократическим и народным ценностям. В этой перспективе индивидуум утверждает себя в ущерб коллективу» (3).

Надо отдать должное новым правым: их критика либерализма и рынка как систем, атомизирующих людей, систем, разрушающих любые некоммерческие отношения между индивидами, систем, убивающих всё человеческое в человеке, остра и убедительна: «Предшественник либерализма Адам Смит утверждал, что у торговца нет родины, он может поселиться в любой стране. Родина — там, где он умножает свою прибыль. Таким образом, распространение либерализма исторически шло рука об руку с разрушением коллективных структур, естественных сетей взаимопомощи. Как уже говорил в Германии Ван дер Брук, “либерализм убивает народы»”. Его финальная цель — установить общество, которое будет только рынком. В таком обществе коммерческие, торговые ценности становятся единственными, а ценности, которые невозможно свести к какому-то расчёту, становятся не существующими, они исчезают. Можно вспомнить известную формулу, согласно которой общество рынка — это царство количества, только количества. К этому можно прибавить некую тенденцию к скрытой или слабо протекающей гражданской войне, которая особо просматривается в социальном дарвинизме, где индивидуумы больше не связаны между собой. Они всегда находятся в состоянии войны по отношению друг к другу, поскольку другой — всегда потенциальный конкурент и, значит, потенциальный враг» (4).

Надо отдать должное новым правым: их критика либерализма и рынка как систем, атомизирующих людей, систем, разрушающих любые некоммерческие отношения между индивидами, систем, убивающих всё человеческое в человеке, остра и убедительна.

Беспощадной критике подвергают новые правые и национализм. В нём они видят принудительную унификацию, упадок культуры, подчинение народов жёсткой государственной дисциплине, синтетической культуре, вырабатываемой идеологами государства, ради того, чтобы скрепить его единство.

В этой позиции де Бенуа и его последователей нет ничего тоталитарного или специфически правого. Подобные же идеи высказывали в прошлом и настоящем анархисты. В начале XX-го столетия, когда анархизм был не субкультурным течением, а могучим социал-революционным движением фабрично-заводских рабочих, один из ведущих деятелей анархо-синдикализма Рудольф Рокер резко противопоставлял региональную самобытность культур с их развитыми системами взаимопомощи, бескрайним холодным пространствам национального государства или мирового рынка, где анонимные индивиды связаны между собою лишь актами купли-продажи: «Старое утверждение о том, что человек был создателем общественной жизни, давно опровергнуто. Не человек создал общество, а общество сделало человека. Наши далёкие предки, ещё не достигшие порога человечности, уже были связаны в сообщества. Они были существами, проникнутыми социальными чувствами; от них позднейший человек унаследовал социальный инстинкт и примитивные начала этики. Таким образом, человек никогда не был отдельным существом в строгом смысле этого слова, но всегда — общественным существом. Теория об абсолютно независимом, не связанном ни с временем, ни с обществом индивиде — не более чем абстрактное представление, которое существует лишь в призрачном воздухе метафизических спекуляций, но не в реальности. Не думайте, товарищи, будто то, что формулирует ваш мозг и волнует вашу душу, — лишь проявления вашего личного “я”. Нет, в нас дремлют впечатления целых поколений, предшествовавших нам. Тысячи потайных нитей тянутся от самых сокровенных глубин нашей души к туманному царству минувшего. Всё, что жило на этой Земле до нас, было унаследовано нами и живёт в нас. Так мы видим, что невозможно кристаллизовать наше “я”, что чисто абстрактное, из самого себя вытекающее “я” философов-индивидуалистов — это пустая формула, не имеющая никакого значения. Есть только одно “я” — социальное, связанное тысячами нитей с обществом, и в нём находят естественный отзвук все побуждения и ощущения других людей. Предоставим крайним индивидуалистам видеть в этом факте ограничение их так называемого суверенитета и отбиваться от этого руками и ногами. Для меня же это — всего лишь грандиозное подтверждение глубочайшей взаимосвязи всех существ, глубочайшей связи отдельного существа со всем, что было, есть и будет. Вот почему я считаю также, что высшей ступенью человечности и чувства человеческой личности является состояние, при котором любая индивидуальная потребность вытекает из социального инстинкта человека».

«Великий период свободных городов Средневековья, время Возрождения в Европе, были эпохами крайней национальной раздробленности и, тем не менее, в то грандиозное время родилась культура, с которой до сих пор ничто не сравнится. Внушительные памятники архитектуры, оставленные нам временем — вечное свидетельство этой блестящей фантазии и человеческого развития. Но позже, когда современное государство на руинах этой культуры развернуло стяг национального единства, тогда растаяли последние остатки культурного величия, как снег на солнце, и в Европе воцарилось грубое варварство» (5).

В позиции де Бенуа и его последователей нет ничего тоталитарного или специфически правого.

Рокеру вторит современный российский анархист Вадим Дамье: «Национализм, — пишут немецкие авторы, — разрушил местные культуры и утверждает, будто он представляет некую народную культуру, которая создалась из элементов этих прежних культур, заимствовав определённые песни, тенденции, обычаи и т. д. Возникло анонимное, безличностное общество из подобных атомам индивидов, удерживаемых вместе такой мифической общенациональной культурой. Национализм — это идеология, которая должна заставить забыть о господстве государства. Он был и остаётся инструментом господства (Шварцер Фаден, 1994, #4, с. 33)… Интимные чувства любви к родным местам, к так называемой малой родине не имеют ничего общего с патриотизмом. Большинство людей (хотя и не все) привязаны к тому, что окружало их с детства, к знакомому с младенчества пейзажу, к песням, которые они слышат от матери и близких, иначе говоря, к своим материализованным воспоминаниям. Всё это — конкретные вещи, которые можно любить. Никому не придёт в голову убивать и умирать во имя красоты ландшафта или ненавидеть одни местности только из любви к другим. Но огромные, холодные и абстрактные понятия нации и государства любви не поддаются — они генерируют иные чувства: самоотречённого поклонения и служения, покорности власти, звериной агрессии по отношению ко всем тем, кто к ним не принадлежит. Если нация — иллюзорная реальность, то этого нельзя сказать о складывавшихся столетиями на основе соседских общин регионах» (6).

Проблема заключается в том, что идеал новых правых — это вовсе не горизонтальная система самоуправляющихся регионов, не бесклассовая федерация трудящихся, охватившая весь земной шар. Их идеалом является имперский проект. Империя, о которой мечтает де Бенуа, а вслед за ним и многие другие новые правые, восходит к средневековой империи Карла Великого и Оттонов, к державе Габсбургов. Здесь верховная власть терпимо относится к местным обычаям, к своеобразию общин и регионов, отпуская им право на автономию и претендует лишь на то, чтобы определять наиболее существенные вопросы внутренней и внешней политики. Имперская власть опирается на некую священную или магическую силу, данную богами, небом — подобно власти христианских королей, китайских правителей или фараонов…

Империя, о которой мечтает де Бенуа, а вслед за ним и многие другие новые правые, восходит к средневековой империи Карла Великого и Оттонов, к державе Габсбургов.

«Что фундаментально разделяет Империю и нацию? Прежде всего, то, что Империя — это изначально не территория, а принцип, идея. Её политический порядок на самом деле определяется не материальными факторами и не протяженностью географической территории, но духовной или политико-юридической идеей. Ошибочно считать, что Империя отличается от национального государства размером, что она есть просто “нация больше, чем другие”. Конечно, по определению, Империя покрывает большую поверхность. Но суть не в этом. Суть в том, что император выводит свою власть из того, что воплощает в себе нечто большее, чем просто могущество. Будучи dominus mundi, он является сувереном князей и царей, он, так сказать, правит суверенами, но не их землями, представляет могущество превыше сообщества, которым он управляет. Как писал Юлиус Эвола, “Империю не следует смешивать с одним из королевств или наций, входящих в неё, поскольку она есть нечто качественно отличное, в принципе им предшествующее и их все превышающее”. В равной степени Эвола напоминает, что “древнее римское понятие imperium, прежде определения сверхъестественной территориальной гегемонии, означает чистое могущество распоряжения, как бы мистическую силу auctoritas”… Так, для Фридриха II Гогенштауфена император есть посредник, через которого распространяется в мире Божественная справедливость. Это renovatio, делающее императора сущностным источником права и придающее ему свойства “живого закона на Земле” (lex anima in terris)… Единство Империи не механическое, но сложносоставное, органическое, охватывающее совокупность государств. В самом способе воплощения своего принципа Империя достигает единства именно на такой основе. Если нация порождает или ставит себе задачу сформировать собственную культуру, то Империя охватывает разные культуры. Если нация ищет путь сближения между народом и государством, то империя объединяет различные народы. Её общий закон — автономия и уважение к различиям. На высшем уровне Империя видит себя объединяющей, но без подавления, все разнообразие культур, этносов и народов. Она созидает целое так, что оно оказывается крепче, чем автономные части. Империя в большей степени опирается на сами народы, чем на государство, она ищет их объединения в сообществе судьбы без сведения к идентичности» (7).

Этот проект неразрывно связан с войной цивилизаций, хотя формально де Бенуа отвергает подобную концепцию. Великая европейская империя противостоит Америке. Между этими двумя сущностями неизбежна беспрерывная война. Новые правые постулируют цивилизационное своеобразие. Хотя они и признают возможность изменений в рамках цивилизационной традиции, по их мнению, имеются непреодолимые противоречия между либеральной культурой Америки и (потенциально) нелиберальной европейской цивилизацией (возможно, вступившей в союз с регионами Азии). Либеральный американский (!) проект претендует на универсальность, европейская культура способна органично существовать лишь в своей цитадели.

Новые правые постулируют цивилизационное своеобразие. Хотя они и признают возможность изменений в рамках цивилизационной традиции, по их мнению, имеются непреодолимые противоречия между либеральной культурой Америки и (потенциально) нелиберальной европейской цивилизацией.

«Однополярный мир был бы миром обедневшим, миром без различий, в котором бы закрепилась мировая гегемония мировой державы — Соединенных Штатов. Наоборот, многополярный мир — это мир, организованный большими блоками культур и цивилизаций, где каждый полюс является полюсом регулирования глобализации. Конечно, геополитика диктует нам расположение этих полюсов. Геополитика тесно связана с тем, что немецкий юрист Карл Шмидт называл номосом (букв. законом) мира, номосом Земли. Шмидт утверждал, что до сегодняшнего дня было три номоса Земли. Первый номос — это номос древности и Средневековья, где цивилизации живут в некоторой изоляции одни от других. Иногда бывают попытки имперского соединения, как, например, империи Римская, Германская, Византийская. Этот номос исчезает с началом модерна, когда появляются современные государства и нации, в период, который начинается в 1648 году с Вестфальским договором и завершается двумя мировыми войнами. Третий номос Земли соответствует биполярному регулированию во время “холодной войны», когда мир был разделён между Западом и Востоком, этот номос окончился, когда пала берлинская стена и был разрушен Советский Союз. Вопрос заключается в том, каким будет новый номос Земли, четвёртый. Вы видите, что здесь мы подходим к теме этой конференции. Так же, как есть четвёртая политическая теория, которая пытается родиться, есть и четвёртый номос Земли, который пытается появиться. Я думаю и глубоко надеюсь, что этот четвертый номос Земли будет номосом большой континентальной логики Евразии… Евразийского континента, то есть номосом борьбы между континентальной державой и морской державой, морским могуществом, которое представляют Соединенные Штаты» (8).

Новые правые жестко и справедливо критикуют современную политическую систему. Она, по их мнению, подчинена торговым, экономическим интересам. Олигархические группы тщательно маскируют свою власть демократическими процедурами. В действительности народ ничего не решает.

«В большинстве западных стран сегодня власть принадлежит тем, кого можно назвать “новым классом”, и этот новый класс выходит далеко за пределы старой номенклатуры, он составляет арматуру политической и экономической элиты, а также средств массовой информации. Это люди, власть которых очень редко проистекает от демократической легитимности. Народ не узнает себя в этой власти. Отсюда — кризис представительных институтов. И более того, эта власть боится народа. Она рассматривает народ как опасность, потому что народ непредсказуем для неё» (9).

Новые правые жестко и справедливо критикуют современную политическую систему. Она, по их мнению, подчинена торговым, экономическим интересам.

Под таким утверждением подпишется сегодня любой левак! Более того. Новые правые требуют устранить из общества власть экономики, отказаться от либеральной веры в законы. Люди сами должны управлять своей жизнью. Де Бенуа принадлежит тонкое замечание, что вопросы о свободе и подлинном праве человека решаются лишь целенаправленным политическим усилием. Именно так обстояло дело в греческом полисе — не экономической, а политической цивилизации, в которой свобода вовсе не была, как сегодня, пустым звуком, легко отражающимся от сверкающих стен небоскребов. Там организованный народ словом и действием добивался реализации своей воли, зачастую вопреки пожеланиям богачей и аристократов.

«Нет, это не здравый смысл. Скорее, чувство собственного достоинства. Причём общего достоинства. Сейчас оно имеет тенденцию к исчезновению, особенно быстро этот процесс происходит в странах Западной Европы, где мы наблюдаем растворение социальных связей, десоциализацию индивидов. Один из способов помешать этому растворению состоит в том, чтобы дать опять слово народу. Это, в частности, означает, что следует скорректировать ошибки представительной демократии, либеральной демократии, демократии участия, демократией, которая была бы более демократией всеобщего участия. Нужно дать людям решать как можно больше те проблемы, которые их касаются. Демократия всеобщего участия — более прямая демократия, более базовая, более непосредственная. Это такая демократия, в которой решения должны приниматься наверху только тогда, когда они касаются больших коллективов, когда они не могут быть приняты на более низких уровнях» (10).

Де Бенуа принадлежит тонкое замечание, что вопросы о свободе и подлинном праве человека решаются лишь целенаправленным политическим усилием. Именно так обстояло дело в греческом полисе.

Итак, вот идеология новых правых в концентрированном виде: для местных коллективов — базисная (прямая) демократия, возможно даже народные собрания, но наверху всё решают политики, профессионалы; равенство, достигаемое через всеобщее участие в выработке политических решений, а с другой стороны иерархия, господство профессиональных политиков и “сакральных фигур”; автономия местных культур, регионов и общин, но автономия, скрепляемая верховной самовластной диктатурой или теократией, властью жрецов или политиков, наделённых магическим авторитетом, “мандатом неба”, как сказали бы китайцы; солидарность и взаимопомощь между людьми… но лишь людьми определённого региона, культуры или цивилизации.

Отчуждение подавляющего большинства людей от собственной жизни в рамках нового правого проекта сохраняется. Решения глобального характера принимаются политиками, а не путём консультаций и планирования общественной жизни самоуправляемыми коллективами. Этническая вражда сохраняется и увековечивается. Мировая война вежливо и ненавязчиво объявляется основой бытия.

Авторитарный олигархический коллективизм, скреплённый архаической мистикой, братство, отравленное иерархией и враждой к «другим»… Ничего нового в новом правом проекте нет. Это фашизм-лайт, созданный в послевоенной политкорректной Европе и адаптированный под соответствующие условия, фашизм, отчищенной от оголтелого расизма и экспансионистских истерик, фашизм, изящно упакованный интеллектуалами в красивую обёртку.

Примечания:

1. От Великой Депрессии к Третьей Мировой войне?
2. А. К. Костры горят
3. Речь Алена де Бенуа на конгрессе по четвертой политической теории
4. Там же.
5. Рокер Рудольф. Фантом национального единства
6. Дамье В. Миф Нации
7. Де Бенуа А. Идея империи
8. Речь Алена де Бенуа на конгрессе по четвертой политической теории
9. Там же.
10. Там же