Михаэль ДОРФМАН. Польское «Я» Адама Михника

О книге Адама Михника «В поисках потерянного смысла: Новая Восточная Европа»

Я запомнил имя Адама Михника ещё подростком, когда из советского Львова с энтузиазмом наблюдал за набирающим силы протестом поляков. Постановка «Дзядов» Адама Мицкевича в просоветской Варшаве в 1968 году всколыхнула поляков. Антицаристские настроения Мицкевича резонировали с чаяниями широкой польской общественности. Михник, как многие польские студенты, находил в творчестве национального поэта-классика и революционера-диссидента выражение своих чувств и настроений против угнетения коммунистическим режимом. Запрет спектакля вызвал протесты и демонстрации.

Симптом «гена Гомо советикуса»

Уже в августе 1968 года гул танков, шедших в Чехословакию, разбудил нас в туристском лагере. Позже на волнах западных радиоголосов снова появилось имя Адама Михника, одного из руководителей Комитета защиты рабочих. Его знаковая книга «Левые и католическая церковь» помогла заложить основы союза между рабочими «Солидарности», интеллектуалами и церковью – феномен, непредставимый ни в СССР, ни в современной России. Я постоянный читатель его эссе и статей в польской прессе. Однако, собранные вместе (и переведенные на английский) они куда более важны, чем просто сборник текстов. Особенно для непольского читателя.

Читая Мицкевича в тюрьме, тогда, в 1968 году, Михник пришёл к осознанию своего места «в череде поколений поляков, каждое из которых отдавало дань тюрьмам и крепостям». Красной линией в «Поисках утерянного смысла» проходит идея постоянной борьбы между исключительным величием и благородством польской политической культуры и столь же исключительной её низостью и подлостью. Дело не только и не столько в том, что, как пишет Михник, «ген Гомо советикуса глубоко укоренён в нашей жизни». Острие критики Михника направлено как раз на правых, на культивирующую антисоветизм правящую Партию Права и Справедливости. Последнее десятилетие в Польше проходило под знаком политики «люстрации», т. е. очищения от коммунизма. Люстрация – термин католический, буквально означает освещение и чем-то близок православному покаянию. Однако, вынесенный из церкви, он превратился в кампанию чисток и обличения всех, кто имел отношение к просоветскому режиму в Польше, в том числе к агентурной работе польской госбезопасности.

Михник уверен, что антикоммунистическая кампания лишь искажает действительное лицо просоветского режима в Польше и, по сути, помогает его сохранению в новых формах. «Никто не может жить под диктатурой и не замараться», — пишет Михник. Сам Мицкевич давал подписку о лояльности царскому режиму, чтобы избежать тюрьмы и Сибири. «Я одурачил деспота и уполз, словно змей», — писал об этом Мицкевич. В сегодняшней Польше Мицкевичу было бы не избежать люстрации и публичного шельмования. Михник говорит о своём поколении: «Мы все вышли из тюрьмы израненными».

Потому Михник не побоялся открыто выступить против люстрации генерала Войцеха Ярузельского, последнего правителя подсоветской Польши. Ярузельский утверждал, что взял в руки власть в 1981 году и ввёл военное положение, чтобы избежать советской интервенции. Военная власть арестовала Михника, и он, в отличие от Мицкевича, отказался подписать «подписку о верности», его обвинили в попытке подрыва социалистического строя, и он отсидел без суда четыре года. Сейчас Михник поддерживает решение Ярузельского, считает его действия проявлением смелости. «Какую цену заплатила бы Польша, — спрашивает Михник, — если бы Ярузельский изображал бы из себя героя, по примеру Имре Надя?». Аналогия с разгромом Венгерского восстания 1956 года много говорит полякам. Михник подчеркивает, что избавившись от опасности советского вторжения, затем, в 1988 году, Ярузельский согласился на проведение выборов.

Люстрация, по мнению Михника, – симптом «гена Гомо советикуса». И даже если людьми движут благородные и идеалистические мотивы, на деле она вырождается в кампанию клеветы и чисток. Михник приводит в пример шельмование  поэта, лауреата Нобелевской премии Чеслава Милоша за его «службу коммунистам». Милош действительно служил атташе по делам культуры Польской народной республики в Париже, пока в 1951 году не решил «выбрать свободу».

Польские вопросы

Михник задается очень польским вопросом – что значит нравственная жизнь народа в условиях, когда нет политически суверенной жизни? Что означает нагнетание вражды в несвободной стране, где всё больше и больше людей не просто лицемерно отдают дань ненависти, а искренне ей отдаются. «Если я отказываюсь в этом участвовать, — пишет Михник, — то держава может наказать меня. Однако, если даже сам себе я отказываюсь признаться, что мной движет страх, …то нахожу для себя оправдания: якобы я руководствуюсь не страхом за себя, а действую из соображений пользы отечества, веры и пролетарской революции…»

«Я» — у Михника не литературный приём. Он говорит за всех и лично за себя. В 1965 году польские епископы направили письмо своим германским коллегам, где были такие слова: «Мы прощаем вас и просим вашего прощения». В вопросе прощения много сложной теологии, но политически епископы одним махом лишили просоветскую власть ПНР единого объединяющего всех врага, объекта для фальшивого единения страны, для страха и ненависти. Заодно лишили Народную Польшу и ощущения невинности абсолютной жертвы войны.

Довоенная Польша легионов имела много грехов. Война не должна была их списать. «Епископат оказался единственным суверенным национальным учреждением в несуверенной стране», — заключает Михник. Он и сам приложил руку к кампании, развернутой властями против епископов и верующих. «Я сам участвовал в этом позорном спектакле, — писал Михник в 1976 году, — и до сих под краснею при одном воспоминании об этом».

Моральная ответственность в условиях несвободы занимает Михника и в контексте польско-еврейских отношений. Михник, сам еврей, не принял участия в хоре огульных обвинений поляков во врождённом антисемитизме. (Антисемитизм рождается в генах поляков, — заявил с трибуны Кнессета премьер-министр Израиля Ицхак Шамир, сам польский еврей. Впрочем, то же самое, только про русских, заявила директор московского фонда «Холокост» Алла Гербер, называющая себя антифашисткой и правозащитницей.)

Михник анализирует два знаковых еврейских погрома – в Едвабне в 1941 году и в Кельце сразу после войны. Михник не ставит под сомнение глубоко сидящую юдофобию польского народного католицизма. Однако он утверждает, что вина за погромы должна быть понята в контексте польско-советского конфликта, где зачастую евреи становились жертвами. «Для евреев вступление Красной армии в Польшу означало конец газовых камер, а для поляков  — ознаменовалось началом новой волны репрессий и иностранного господства», — отмечает Михник.

В 1987 году католический философ Ян Бльонски опубликовал в церковном еженедельнике Tygodnik Powszechny призыв к полякам перестать считать себя абсолютной жертвой и раскаяться в грехах Холокоста. Статья «Бедные поляки» вызвала непонимание и отторжение у многих, в том числе у Адама Михника, считавшего, что раскаяние в условиях, когда Польша лишена независимости, и не продуктивно, и не имеет смысла. Ему тогда казалось, что выживание важней нравственности. Теперь Михник считает, что Бльонски был прав, а «его эссе – один из самых благородных и прекрасных текстов, написанных по-польски». Как и епископы за четверть века до того, Бльонски показал, что обычные «практические и рациональные» способы уводят назад. «Поставить нравственную ответственность выше независимости своей страны – значит, преобразовать стремление к независимости в акт моральной ответственности», — считает Михник.

И это мнение верно не только для Польши, но и для России, которая пока не может признать того, что развязка национальных конфликтов на Кавказе лежит в признании её ответственности за геноцид кавказских народов. Это верно и для Израиля, яростно не желающего понять, что мира не будет, пока он не признает свою ответственность за палестинскую катастрофу – Накбу. Это верно и для Америки, топчущей суверенитет других стран для наживы транснациональных корпораций, и для многих других.