Продолжение статьи «Религиозность становится нетрадиционной».
Вследствие разрыва религии с традиционной культурой религиозные движения становятся международными, транснациональными факторами. Это приводит к тому, что вероисповедание превращается личное дело человека, а значит, — способствует его освобождению.
В этом нет ничего нового для католицизма. Да и не имеющее единой иерархии православие, хоть и оно более национально обособленное по сравнению с католичеством, но хорошо помнит, что выросло из международных имперских корней. Ислам не только оправился от ликвидации халифата в 1924 году, но сильно выиграл от этого. Сегодня в мире действует несколько таких влиятельных международных исламских сетей, как «Деобанди», салафиты, «Гюлен». В прошлом закрытая, провинциальная и даже эскапистская Мормонская Церковь Святых последних дней стала глобальной (разнося по миру костюмы с галстуками, барбекю и английский как язык богослужения).
Католическая церковь, Мусульманская лига, ортодоксальные иудейские организации, мормоны и др. находят общий язык во многих вопросах – от сопротивления абортам и однополым бракам до требований ввести цензуру на критику религии. Разделение религии и политики продолжает размываться. Отрыв от культурных корней и территориальных границ тем больше, чем больше глобализируется религия.
Ещё один важный фактор религиозной жизни – появление широкого и открытого рынка религий, беспрецедентного в человеческой истории.
Как никогда раньше, индивидуум может выбирать себе понравившиеся доктрины. Интернет открывает доступ к любой религиозной литературе. Да ещё небывалая активность миссионеров всевозможных религиозных конфессий, возможность путешествовать, миграция населения, распространение английского языка, схожесть религиозных практик и ритуалов, да и секуляризация общества делает доступными религии, считавшиеся ранее экзотическими и иностранными.
Религия всё меньше является предметом коллективной идентификации, а становится персональным выбором и строится на личном опыте. Французская школьница, закрывая лицо вуалью, ссылается на тезис радикального западного феминизма: «Моё тело – это моё дело». Независимо от вражды и трений между различными религиями, они все в принципе предлагают одно и то же – самореализацию, личную веру, чёткие нормы, теплоту и братство общины и, в конце концов, счастье и душевное благополучие. Какой бы жестокой не была конкуренция между религиями, действительность толкает их к объединению для сопротивления секуляризации. Например, сопротивление однополым бракам собрало в США или России небывалые и невозможные ещё в самом недалёком прошлом коалиции религиозных организаций на самой широкой демократической основе.
Секуляризация больше не является обязательным условием и предпосылкой для демократизации.
Бессмысленно требовать того, чтобы произошла «реформация ислама», как предварительное условие для демократизации Ближнего Востока. Фундаментализм и индивидуализм в современном мире идут рука об руку, и это великолепно объясняет, почему движения за демократию могут начинаться на гребне волны новой исламизации в арабских странах. Новое понимание идентификации личности, а вовсе не либерально-теологическая реформация, позволяет новым поколениям совместить набожность с демократией.
Новый подъём ислама окончательно смёл все остатки халифата. После новой исламской волны в мире не осталось ни одного учреждения, ни одного идеологического движения, сохраняющего монополию на ислам. В Египте есть существующий с 970 года университет Аль-Азхар, есть созданная в 1928 году организация «Братья-мусульмане», есть другие деятели, есть влиятельный религиозный истеблишмент. Однако всем им приходится иметь дело с вызовами со стороны огромного количества проповедников, действующих вне формальных рамок, а ещё есть mp3, кассеты с проповедями, подкасты, интернет, где религиозные люди могут общаться, читать и слушать, что хотят.
Даже если духовные лидеры приветствуют религиозное возрождение, они обеспокоены влиянием демократии на их способность к монополизации религиозной сферы. Эти опасения хорошо объясняют, почему руководство «Братьев-мусульман» в Египте может быть более склонным к вступлению в союз с консервативными силами (в армии, например), чем к тому, чтобы пуститься по волнам демократизации. Руководство «Братьев-мусульман» приветствует многопартийность, светскую конституцию и государственное право, однако не спешит соглашаться на полную свободу слова и не принимает концепцию светского общества. Оно хочет сохранить ислам в качестве центрального источника легитимности. Таким образом, общественная дискуссия рано или поздно затронет вопросы семейного права, актов гражданского состояния, определения религиозной свободы, отступничества и богохульства. Ислам никак не исключение, и подобные процессы происходят с подъёмом радикального иудаизма в Израиле, а также с радикализацией и евангелизацией христианства в США.
Руководство «Братьев-мусульман» может поддаться искушению и вступить в союз с другими консервативными силами, армией или элитами бизнеса, которые стремятся избежать демократизации, чтобы сохранить в своих руках власть, или предотвратить трудовые конфликты. Однако есть и обратный вектор. Выбрав в союзники консервативные силы, «Братья-мусульмане» рискуют оттолкнуть от себя молодое поколение, которое откажется признать их авторитет, а то и престиж того ислама, который они исповедуют. Так и власть можно потерять.
Конфликт поколений несёт огромный потенциал. Это хорошо видно в Иране. Тесная связь между организованной религией и диктаторским режимом привела к углублению процесса секуляризации молодого поколения. Демонстрации 2009 года показали, что теперь свои демократические чаяния в Иране связывают с секуляризацией, в точности, как иранские революционеры 70-х связывали свои надежды с исламизацией.
Религиозная свобода стала рассматриваться
как универсальное и индивидуальное право человека, а не как право меньшинств в специфических условиях или даже в контексте национальных прав.
Это неожиданное последствие процесса индивидуализации религии вместе с отрывом религии от традиционных культурных корней. Требование свободы вероисповедания как части универсальных человеческих прав объединяет теперь множество людей во всём мире. Свобода вероисповедания стала обязательным демократическим требованием, направляет деятельность ООН и международных судов, вошла в конституции ряда стран. Такая всемирная концепция с особой силой продвигается Соединёнными Штатами.
Религиозная свобода может игнорировать и обходить национальные законодательства, а то противоречить им, дестабилизируя существующие компромиссы между государством и церквями. Укрепление религиозной свободы также придаёт религии новый общественный вес. Комиссия США по международной свободе вероисповедания при Государственном департаменте оказала нажим на европейские страны, не признававшие Церкви саентологии в качестве религиозного объединения. Европейский суд по правам человека вынес решение против того, чтобы в итальянских школах обязательного вывешивалось распятие (хотя решение отменено по апелляции). Комиссия ЕС велела Греции отказаться от записи религии в удостоверениях личности.
В начале 2001 года Израиль, где религия доминирует в общественной жизни и национальной политике, обратился в Евросоюз с просьбой проверить возможность своего членства. Евросоюз выработал пакет рекомендаций. Наряду с требованием либерализации экономики и отмены недемократических законов, вроде «Закона о возвращении», было выставлено условие ликвидировать религиозную дискриминацию и обеспечить свободу вероисповедания.
Эти и целый ряд других инициатив стремительно меняют и традиционный консенсус по поводу места религии в общественной жизни, которые в корне отличаются в разных странах, культурах и общества. Внутренние суды зачастую не способны применить новые международные нормы и пересмотреть место религии в жизни. Тогда идут в международные суды. Новые нормы привели к предоставлению безналогового статуса Свидетелям Иеговы во Франции, а британский апелляционный суд отказывается признать законным ортодоксальные иудейские нормы, где иудеем считают по рождению от матери-еврейки, а не по самоопределению.
Другая горячая тема – переосмысление свободы вероисповедания в свете демократизации на Ближнем Востоке.
Речь идёт не так о защите христиан и других меньшинств, а о праве поменять религию. Несколько мусульманских политических деятелей, в том числе исламистов, поддержали требование перестать рассматривать переход из ислама в другую религию как преступление. Видный деятель «Братьев-мусульман» Абдель-Монейм Абдель Хади Абу Футух заявил в марте 2012 года: «Никто не должен вмешиваться, если христианин решает принять ислам или мусульманин решает оставить ислам ради христианства». Арабист Ксения Светлова писала, что и в общине коптских христиан много фанатизма, и переход в ислам несёт порой людям избавление от власти ветхих канонов и мракобесов-каноников.
Многие государства, включая Россию, Индию, Иран и Китай сопротивляются последствиям глобализации, индивидуализации и отрыву религии от национальности. В России законом введено понятие «традиционных религий», которые признаются государством, в то время как новые религии – евангелисты или реформистские иудеи либо объявляются «тоталитарными сектами» и запрещаются, либо сталкиваются с ограничениями. В Китае стремятся организовать «национальную католическую церковь» и преследуют епископов, назначенных Ватиканом. Во многих штатах в Индии действуют законы, ограничивающие прозелитизм (в основном христианский). В Иране запрещён любой отход от ислама. Однако во всех этих странах, новые веяния побеждают и новые религиозные движения процветают.
Вместо того чтобы сосредоточиться на бессмысленных спорах о «столкновении цивилизаций» или «диалоге цивилизаций», настало время серьёзно принять религии такими, какие они есть, а не такими, какими они могут или должны бы быть.
Успех религиозных организаций выражается в росте числа прихожан. Достигают успеха те религии, которые являются транснациональными и наднациональными. Попытки удержать религии в национальном поле лишены смысла в новой мировой действительности. Огромное число католических и англиканских священников из бывших колоний делает всё менее очевидной исключительную связь между Европой и христианством. Рассматривать иммигрантов из мусульманских стран через призму мультикультурализма становится всё более неуместным. Второе поколение иммигрантов не хочет быть связанным с патриархальной культурой старой родины. Они хотят исповедовать религию в современном контексте. Свободу религии следует понимать с точки зрения индивидуальных свобод и прав человека, а не как право меньшинства. Это ещё более верно для Ближнего Востока после Арабского весны.
Демократизация рано или поздно приведёт к индивидуализации веры, отделения религиозных организаций от государства, и, в конце концов, ликвидации любой монополии на религии, будь то со стороны государства или церковных иерархий. Нет смысла требовать религиозного либерализма, богословских реформ или секуляризации в качестве предварительного условия для совместимости с демократией. Достаточно признать, что прозелитизм, неофитство, переход в другую религию – вопрос личной веры, а не культурной идентичности или национальной принадлежности. В этом смысле нет существенных противоречий между религиозным возрождением и демократизацией.
Марксово определение «религия – опиум народа» верно там, где религия является частью системы угнетения. Религия может стать и частью освобождения человека. После освобождения чернокожих и женщин, евреев и геев неизбежно наступает время для выхода из гетто и эмансипации набожных людей в современном обществе.
Спасибо д-ру Ксении Светловой (Израиль) и Екатерине Вергиз (Россия), которые прочли текст в рукописи и помогли советом.
