Михаэль ДОРФМАН. Как свергать капитализм

Продолжение. Начало «Как демократия выродилась в диктатуру»

Профессионалы побивают дилетантов везде. Политика – не исключение. Здесь тоже создаётся профессиональная карьерная номенклатура, занятая, в первую очередь, охраной своих позиций от пришельцев. Устрани конкурентов – в современной практической политике это первое правило. Как при византийском дворе!

Аппаратчики рулят

Большинство представителей американского и британского политическо-лоббистско-пиарного аппарата никогда не работали вне политики. Да и незачем это профессионалам – тратить своё время и энергию на что-то другое, если они заняты достижением и удержанием власти. Подавляющее большинство конгрессменов в США и парламентариев в Великобритании – люди с юридическим образованием (что не лишено смысла в профессии, связанной с законодательством). Количество «надёжных» округов, где власть обеспечена либо партии, либо политическому инсайдеру, составляет в разных регионах США от 70 до 90%. В выборах в Палату представителей 2002-го и 2004 годов 99% инсайдеров от обеих партий сохранили свои места.

Даже на «поворотных» выборах 2006 года, когда республиканцы на время потеряли большинство в Палате представителей, всё равно 90% инсайдеров сохранили свои места. Как правило, лишь 5-10 инсайдеров из 500 теряют свои депутатские мандаты каждые выборы. В политологии существует хорошо разработанная «Теория стагнации Конгресса США». На штатном и локальном уровне инсайдеры «сидят» ещё крепче. Политическая долговечность членов Законодательной ассамблеи штата Нью-Йорк или сенаторов от Вирджинии и Южной Каролины вполне сопоставимы с членами брежневского Политбюро ЦК КПСС.

Партийная номенклатура минимизирует риск потери власти разными путями – через финансирование выборов, через политические бюджеты и «избирательные взятки», через изменение границ округов, когда не избиратели избирают политика, а политики выбирают себе избирателей. В Англии номинально нет партийных кандидатов, но и там партийные аппаратчики решают всё.

Другой путь обеспечения стабильности системы – это путь политической карьеры. Как правило, аппаратчики начинают в студенческой политике, во фратернити (братствах) и политических организациях в кампусах. Затем идут в интернатуру к членам Палаты представителей, сенаторам, губернаторам и мэрам (реже – через выборы в местные органы власти). Пройдя выучку у старших товарищей, получив утверждение у лоббистов и спонсоров, аппаратчики уже сами идут на выборы. В конце карьеры аппаратчики перемещаются в хорошо оплаченные должности в лоббистских компаниях или в идеологических тинк-танках – «мозговых центрах» американской политики, которые куда больше танки, чем мозги.

Возникновение класса политических аппаратчиков неизбежно при представительной либеральной демократии, как было неизбежно и при советском сталинизме. Особенно хорошо это видно в Вашингтоне, где сложилась особая закрытая политическая каста. Они не только проводят всё время вместе, но даже женятся в своём кругу. Бывают исключения, как Деннис Кусинич в Демократической партии или Рон Пол в Республиканской. Порой попадают в политику и очень богатые – как клан Кеннеди или мэр Нью-Йорка Майк Блумберг. Но это исключение.

Правило же таково, что выживание и стабильность любой политической партии заставляет её аппарат систематически игнорировать или отталкивать таких кандидатов на политические посты, которые не склонны поддерживать статус-кво, или которые не соответствуют доминирующей парадигме политической жизни. Что бы ни говорил кандидат про реформы и перемены, он не имеет никаких шансов, если номенклатура не уверена, что он будет всеми силами сохранять стабильный статус-кво. Даже если все понимают, что этот статус-кво несостоятелен, а стабильность разрушительна, то интересы сохранения власти –превыше всего.

Нельзя сказать, что в западных обществах не происходят культурные изменения, но только если они не затрагивают интересов корпоративно-олигархического класса. Расовое равноправие или легализация негетеронормативных браков – это существенные сдвиги. Однако они не затрагивают корпоративных доходов и требуют повышения налогов. «Уравнивание» групп, дискриминируемых по расовому признаку, достигалось за счёт опускания других бедных групп. И никто (кроме маргинальных политиков, строящих платформу на «традиционной морали» среди реакционных или религиозных электоратов) не полезет в борьбу против таких культурных сдвигов.

Другое дело, когда речь идёт о больших деньгах. Все понимают, что пресловутая политика войны с наркотиками в Америке представляет куда большую проблему, чем сама наркомания. Однако в деле замешаны огромные бюджеты правоохранительных органов, частного индустриально-тюремного комплекса, доходы различных профессиональных гильдий. Они не уступят без боя, а воевать в политике всё более опасно для карьеры. Потому в Нью-Йорке, одном из самых либеральных американских штатов, до сих пор неспособны даже слегка реформировать драконовские «Законы Рокфеллера», хотя местный политический класс постоянно признаёт, что вреда, в том числе экономического, от них куда больше, чем пользы. Только за последние десять лет обещали их реформировать и консервативный республиканец губернатор Джордж Патаки, и либерал-демократ Эллиот Спицер, и вышедший из рядов борцов за гражданские права афро-американцев (по которым законы ударяют с особенной жестокостью) Дейвид Паттерсон, и неолиберал Эднрю Куомо, сын бывшего губернатора Марио Куомо. Либерализм остался лишь культурный – и лишь для тех, кто может себе его позволить.

Стабильность системы определяется на основе консенсуса между политической номенклатурой конкурирующих сторон, которые стремятся лишь к тому, чтобы не проиграть выборы. Политические аппаратчики будут избегать всего, что способствует враждебности СМИ и корпоративных элит. Они не будут провоцировать враждебность публики непопулярными мерами. В отличие от России, стабильность на Западе редко декларируется в качестве явной идеологии, но неявно даётся понять, что «без нас будет ещё хуже».

На практике стабильность в либеральной демократии, как и в путинской России – это политическое манипулирование, осуществляемая для того, чтобы как можно меньше «раскачивать лодку». В американском политическом лоббировании и комментировании сплошь да рядом аргументами служат явные или мнимые соображения, почему тот или иной политик проиграл выборы. Политическая номенклатура будет избегать непопулярных мер.

В последних дебатах в США о контроле над оружием, находящимся в частном владении или по поводу однополых браков, все стороны пугают политиков тем, что «избиратель наказал N, накажет и тебя». Поэтому и выбор, который предлагают избирателю политические партии, постоянно сужается и всё больше напоминает меню в советской столовой – котлеты, колобки в томатном соусе, колобки в просто соусе и ещё зразы, или выбор между «МакДональдс» и «Бургер Ранч», «Кока-колой» и «Пепси». Появление вегетарианца или кошерного иудея в этой столовой не предусмотрен. Сегодня выбор в либерально-демократических обществах – лишь между неолиберализмом и неолиберализмом, и мало чем отличается от выбора, который предлагает однопартийная система. Общество теряет выбор, а значит, появляется желание поменять всё.

Нарушается механизм сдерживания

В корне всех этих проблем лежит сама либерально-демократическая система представительной демократии. Вопреки разнообразным сторонникам конспиративных теорий, тут нет никакой конспирации, никакого злого умысла. Это фундаментальная проблема самой обветшавшей системы. Политическая жизнь, враждующие политические партии, подпали под власть сверхструктуры, подчинены железному закону олигархии. Они вынуждены систематически минимизировать риск изменений. Это достигается тем, что проводимая политика не служит общественным интересам, а лишь минимизирует риск утраты корпоративного финансирования, которое необходимо для их переизбрания. Политика стала дорогостоящим делом.

Расходы на выборы в США растут лавинообразно, от 1,6 млрд долларов в 1998-м до 6,266 млрд в 2012-м. Финансовый сектор составляет сердцевину экономики либерально-демократического общества (например, свыше 40% корпоративных доходов в США и ещё большая доля в Великобритании), его интересы преобладают, и можно говорить о плутократии.

Естественно, что и протест против отсутствия выбора всё больше воспринимается как покушение на конституционные основы, а инакомыслие становится актом подрывной деятельности, измены. Администрация Барака Обамы стала применять Акт о шпионаже времён Второй мировой войны к людям, информировавшим общественность о недостатках системы. За четыре года назначенцы Обамы в Министерстве юстиции обвинили в шпионаже в два раза больше людей, чем за все президентства после Второй мировой войны вместе взятые.

В 2008 году американцы голосовали за Обаму, шедшего под лозунгом «перемены, в которые вы можете поверить». Перемен не произошло, и в 2012-м его переизбрали уже не на волне оптимизма, а боязни того, что будет ещё хуже. В Великобритании избиратель в очередной раз обманулся, отдав голоса Либерально-демократической партии, надеясь, что она станет язычком весов, а получил всё ту же политику жесточайшей экономии за счёт урезания жизненно важных общественных функций государства. Если повезёт, то маленькие радикальные партии в Британии могут пробить тупиковую ситуацию – например, Шотландская национальная партия или, возможно, UKIP (Независимая партия Объединённого королевства).

В Америке возможна новая партия после окончательного разрыва  в Республиканской партии между реалистами, как Карл Роу и председатель Конгресса Джон Беймер, и радикалами из Чайной партии и либертарианцами.  Энергия Демократической партии сильно растранжирена на выборы Обамы, но и там какая-то часть либералов и «оккупанатов» может попробовать свои силы после Обамы. Однако в масштабах политического поколения (т. е. два избирательных цикла) олигархия неминуемо возвращает свои позиции, и бизнес продолжается, как обычно.

Тем самым нарушается фундаментальный закон демократии. Нарушается «мирный и организованный процесс передачи власти», когда достаточное количество людей рассержено на власть и хочет перемен. Это – как раз такой механизм, предотвращающий общественные революции.

Лучшее будущее возможно

На глазах моего 90-летнего папы рушились границы, падали режимы, крошились национализмы, фашизмы и сталинизмы. Он – свидетель того, как ускорялась общественная динамика. Будущее вовсе не жёстко определено. Лишь аппаратчики и их пиарщики создают видимость того, что действительность якобы определена некими объективными законами, якобы свободный рынок или общественный прогресс решат всё. Лишь бы не мешали им проводить политику, которую никто не хочет. (Однако никто не может выработать достаточно согласованную альтернативу.) У номенклатуры – фальшивые мандаты, полученные путём выполнения выхолощенных ритуалов представительной демократии. Они не способны предложить людям больше реального выбора, чем сталинское однопартийное государство. Сопротивление в рамках системы бесполезно, потому что, если удастся свергнуть неолиберальную диктатуру, то система не оставляет выбора и становится тем, против чего боролись.

Старые формы протеста, оставшиеся в наследие от XX века, тоже больше неэффективны. Насильственные действия – массовые беспорядки, городская герилья – партизанская война, взрывы бомб и другие формы терроризма – тоже неэффективны, потому что неспособны поразить реальные силовые центры системы.

Мирные демонстрации, протесты и забастовки не могут работать, если демократия мертва. Доказательство тому – неспособность массовых мирных протестов в США («Оккупируй Уолл-стрит»), а особенно в Европе, повлиять на политический курс. Ведь решения в Европе принимаются даже не политическими аппаратчиками, а чиновниками международных учреждений, не несущими никакой политической ответственности даже в куцых либерально-демократических понятиях. Однако они не бесполезны. Протесты на Уолл-стрите, Тахрире, Пуэрто-дель-Соль, Сдерот Ротшильд, Болотной площади и многих других не создают революции, но они воспитывают революционеров.

Возможно, реальная сила находится в киберпространстве, в алгоритмах финансового контроля и количественного анализа big data, контроля за коммуникациями. Однако пока постоянные сообщения о «взломах» важных сайтов – на деле лишь атаки, вызывающие временный отказ в сервисе, что в реальном мире соответствует пикету перед дверями учреждений и корпораций, а вовсе не их захвату. Самое главное, что протест в киберпространстве не может быть эффективным, пока повторяет старые формы протеста. Как не удаётся найти удачные алгоритмы делать удачный бизнес в интернете, сопоставимый с бизнесом в реальном мире, так не удаётся пока найти и новые формы протеста.

Как раз отсутствие чётких программ и является признаком реальной оппозиции плутократическому неолиберализму. Чёткие программы, «перемены», «независимые», «альтернативные пути», неидеологический прагматизм, даже антикапитализм – это как раз маскировка для квазинаучной, «неиделогической», идеологии неолиберального нечто. Как в культовом научно-фантастическом фильме Джона Карпентера «Нечто» по рассказу Джона В. Кемпбелла, современный капитализм – это чудовищная, безликая, бесконечно пластичная сущность, способная поглотить и переварить всё, что вступает с ним в контакт.

Финансовый обвал 2008 года показал, что система настолько усложнилась, что она не только не контролируема, но и никто чётко не понимает, как она действует. Корпоративные менеджеры, политики и бюрократы, присосавшиеся в разных углах системы, хорошо знают, как извлечь максимальный доход из ниш и участков, которые они под себя застолбили.

Никто не смог бы спланировать такого злокачественного усложнения системы, и никто не может иметь простого рецепта выхода из сложной ситуации. Сложные математические модели современных неолиберальных экономистов и социологов, социэкономистов и социопсихологов, других новомодных экспертов лишь прикрывают простой факт, что экономика, а тем более жизнь общества – это функция не линейная, а трансцендентальная. Такие функции невозможно экстраполировать, а можно решить лишь подстановкой реальных коэффициентов в реальном времени.

После столетия экспериментов с «универсальными учениями» — сталинизмом, империализмом, фашизмом, национализмом, глобализмом и корпоративным капитализмом —  the next big thing больше не будет. Остаются лишь разнообразные ностальгические воспоминания о том, что это было — самое последнее великое. Мы вроде доказали себе, что одна великая идея не решает наших проблем, будь то триумф национальной воли, общественный прогресс или свободный рынок.

Сосредоточенности корпоративных начальников на итоговой строке, на погоне за быстрым результатом, успехом можно противопоставить лишь процесс поиска консенсуса; партократии – прямую демократию; неолиберальному концу истории – динамику движения. Это и есть действительный смысл истории. Понадобится обширная коалиция очень разных сил – левых и правых, верующих и неверующих, красных и белых, прогрессивных и традиционных, голубых и зелёных, консерваторов и радикалов. Традиционно, поиски консенсуса в странах, состоящих из многих общностей, являлись основным принципом государства. Именно это обеспечивало гражданские свободы, закон и порядок. К общественной жизни можно применить накопленный экологией опыт бережного отношения к сложным экосистемам. Здесь пригодится и опыт анархистов, которые за сто лет прошли долгий путь от построения общества без власти к созданию необычайно эффективных идей и форм самоорганизации. Анархизм хорош ещё и как противовес волевым решениям ретивых вождей.

Грядёт новая аболиционистская парадигма отмены корпоративного рабства, краха полумафиозных олигархическо-бюрократических комплексов, освобождения человека и его труда от эксплуатации. Грядёт освобождение рынка от капиталистического порабощения. Рынок сопровождал человека задолго до капитализма, будет и после. И здесь неолиберальное нечто совершило отчуждение рынка от людей, превратило замечательный механизм человеческой коммуникации в ригидный политически зарегулированный клуб только для политически приблатнённых. Корпорациям больше незачем конкурировать за потребителя. Они конкурируют за внимание политиков. В свою очередь, политики больше не борются за голоса избирателей. Куда важней бороться за политических спонсоров избирательных кампаний.

Неолиберальный капитализм вытесняет из системы не только трудящихся, но и предпринимателей. Больше нет буржуазии как экономически независимого от олигархически-бюрократических элит класса. У руля – всё меньше и меньше хозяев. Зато всё больше и больше корпоративных менеджеров, оттесняющих реальных инвесторов, безрассудно рискующих благосостоянием людей и целых народов ради увеличения своего годового пакета бенефитов. Молодое поколение, родившееся в канун нового тысячелетия, наблюдает, как старшие профукали мир, в котором им жить. Они – уже не эмигранты, а туземцы в мире интернета. Они всё понимают, если уметь их слушать. Они работают над своими, невиданными ранее формами активизма, создают организации и предприятия, которые могут изменить мир, возрождают рынок, учатся обходить корпоративное засилье.

Создаются новые общественные группы, аналогично тому, как это происходило перед концом феодализма. Тогда военная аристократия оказалась больше не нужна для защиты общества, и теперь политическо-олигархические комплексы неспособны обеспечить социальную, а порой и физическую безопасность, тем более – социальную справедливость и власть закона. Технологический прогресс делает возможным оружие будущего, позволяющее гражданам победить систему. В точности, как появление пороха и мушкета сделало возможным ополчениям простолюдинов, после двух-трех дней муштры, расстрелять профессиональное рыцарское воинство, всю жизнь готовившееся к войне.

Для того чтобы построить то, чего никогда не было, надо делать то, чего никогда не делали. Славой Жижек цитирует Паскаля, что чудо – это для убеждения неверующих. Кто мог себе представить, что обвалится Берлинская стена? Кто думал, что случится Тахрир? Нечего бояться сбросить то, что не делает нас счастливыми. Изменить мир можно лишь, если сам живёшь так, словно мир уже меняется.