Люк Болтански, Эв Кьяпелло. «О каком освобождении идёт речь?»/ Продолжение
От второго духа капитализма к его актуальной форме
Чтобы преодолеть то, что П. Вагнер называет «первым кризисом Нового времени» — в конце XIX- первой трети ХХ века, — упор был сделан, с одной стороны, на механизмы стабилизации и координации трудовой деятельности, на упрочение институциональных границ, на планификацию и бюрократизацию, с другой — на улучшение условий жизни служащих, на повышение их покупательной способности (через перераспределение прибыли от производительности труда), на разработку механизмов социальной защищённости, благодаря которым постепенно выстраивается «государство-провидение».
Связанные со вторым духом капитализма институции, обеспечившие для рабочих выигрыш в защищённости, оказались представлены в выгодном свете в той мере, в которой они способствовали развитию реальных свобод (по оппозиции к свободам формальным): казалось, что они облегчают бремя труда и позволяют избежать всякого рода случайности и давления непосредственной необходимости. И в самом деле, эти гарантии — часто разоблачавшиеся в рамках либерализма как ограничение индивидуальной независимости, в особенности когда они обеспечивались государственными мерами, — могут представляться как условие реального освобождения, то есть как то, что обеспечивает людям полноценное существование во внерабочих пространствах.
Кроме того, в той мере, в какой эти новые гарантии основывались на групповых механизмах, последние были в состоянии породить новые коллективные нормы, ограничивавшие разрушительные индивидуально-эгоистические устремления.
Самореализация имеет смысл лишь как свершение чего-либо. Но как бы разнообразно ни было бы то, к чему может устремляться эта самореализация, она всё равно остаётся зависимой от существования целей, достойных того, чтобы стремиться к их осуществлению.
Тем не менее, это умиротворение критики продолжалось недолго, ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы обнаружить новые формы угнетения, характеризующие состояние капитализма, связанное с его вторым духом.
С конца 60-х годов с новой силой возобновились обвинения капитализма в том, что он не выполняет своих обещаний по освобождению. В пользу свободы завязывать — через систематическое исследование всей сети — все потенциально плодотворные связи отвергаются не только иерархические ограничения, поскольку они предписывают предпочтительные отношения и каналы, по которым эти отношения должны устанавливаться (органиграмма), но и всякого рода ограничения, связанные с исполнением определённой профессиональной функции, поскольку всякое изменение проекта может послужить поводом для перераспределения задач между членами коллектива. Кризис управляемости, пришедшийся на 60-70-е годы, находит своё выражение в том, что капитализм, вбирая в себя эти запросы, даёт жизнь новому, так называемому «сетевому» капитализму, который служит почвой для возникновения третьего духа капитализма.
Подойдя к этому моменту в истории требований освобождения и их включения в капитализм, нельзя ли снова показать, что обещания сдержаны не были и что обнаружились новые формы угнетения?
Навязанная самореализация и новые формы угнетения
Речь не о том, чтобы следовать той реакционной критике, которая, забывая о силе и правомочности критических выступлений в адрес патернализма, бюрократизации, а главное, тейлоризма, идеализирует связанные с «фордовской» моделью регулирования формы контроля, если использовать термин, получивший широкое распространение благодаря школе регуляции. Тем не менее, нельзя оставить без внимания этот момент современных форм капитализма: его тенденции к тому, чтобы ограничивать, но и, в некоторой мере, включать в себя индивидуальную независимость, которая при этом не только представляется как возможность или право, но и, в некотором роде, как требование к людям, ценность которых всё чаще и чаще определяется в зависимости от их способности к самореализации, превращённой в критерий оценки.
Все связанные с новым духом капитализма механизмы — идёт ли речь о вынесении части деятельности за пределы предприятия, приумножении внутри предприятия структурных подразделений с финансовой самостоятельностью, добровольных кружках контроля за качеством или новых формах организации труда — оказались, в некотором смысле, как нельзя кстати в удовлетворении требований независимости и ответственности, которые настойчиво раздавались в начале 70-х годов. Управленцы, выделенные из иерархических структур, возглавляют «структурные подразделения с финансовой самостоятельностью» или реализуют собственные «проекты», а рабочие, освобождаясь от расписанных по минутам форм труда на конвейере, видят, как возрастают уровень их ответственности и признание их способности действовать независимо, проявляя в своей деятельности творческие способности. Но это признание вовсе не оправдывает ожиданий, и тому есть несколько причин.
«Превращённые в предпринимателей наёмные работники» по-прежнему зависят от главного работодателя, и эта субординация просто прикрывается формальным переходом от «трудового права» к «коммерческому праву».
Прежде всего, независимо от процесса индивидуализации части заработной платы и премий, вознаграждение за приложенные усилия состоит не столько в позитивных санкциях — например, поощрение карьерного роста, — сколько в приостановлении, зачастую лишь на время, действия главной негативной санкции — увольнения. В самом деле, благодаря новым способам организации труда практически исчезла почва для надежды на «карьеру», которая, будучи долгое время достоянием высшего звена наёмных работников, в 60-70-е годы получила распространение среди управленцев среднего или вспомогательного звена, мастеров или даже квалифицированных рабочих.
Можно отметить в этой связи, что рост автономии и ответственности осуществился за счёт снижения уровня защищённости, которой пользовались наёмные работники в начале этого периода и которая определялась не только экономической конъюнктурой, но также и расстановкой сил, которая какое-то время шла им на пользу. В это время автономию променяли на безопасность, в результате чего зачастую речь шла об автономии по принуждению, а не по выбору, которую трудно счесть синонимом свободы: «превращённые в предпринимателей наёмные работники» по-прежнему зависят от главного работодателя, и эта субординация просто прикрывается формальным переходом от «трудового права» к «коммерческому праву».
Самая поразительная из установившихся в течение второй половины 70-х годов форм угнетения заключается как раз в снижении гарантии занятости, проистекающем из новых способов использования труда (временная работа, срочный контракт и так далее) и безработицы. Более того, в мире, основанном на сетевой взаимосвязанности, где само собой разумеется, что проект, в который человеку удалось включиться, рано или поздно должен завершиться, время, посвящённое тягостным поискам новых обязательств, установлению новых отношений, накладывается на собственно рабочее время, захватывая также те моменты, которые могли бы быть посвящены другим видам деятельности.
Кроме того, приложенные усилия и обнаруженные личные качества чаще всего сохраняют локальный характер, когда никакой общепризнанный механизм (наподобие дипломов, сертификатов, средств массовой информации) не обеспечивает распространения профессиональной репутации за пределы рабочего места.Таким образом, в некоторых отношениях возможная мобильность работников сокращается, поскольку она основывается в основном на сети личных связей там, где ранее действовали общенациональные системы оценки, например, система признания квалификации.
В мире, основанном на сетевой взаимосвязанности, где само собой разумеется, что проект, в который человеку удалось включиться, рано или поздно должен завершиться, время, посвящённое тягостным поискам новых обязательств, установлению новых отношений, накладывается на собственно рабочее время, захватывая также те моменты, которые могли бы быть посвящены другим видам деятельности.
Наконец, что касается наёмных работников, не затронутых нестабильностью занятости, самостоятельность предоставляется им вместе с большей ответственностью или в контексте общего преобразования видов трудовой деятельности, в результате чего обнаруживается противоречие, подтверждённое исследованиями условий труда: наёмные работники в одно и то же время и более автономны, и более несвободны. Мы уже говорили об интенсификации труда, вызванной исчезновением простоев, развитием ограничений (связанных с ритмом работы машины, с нормами и короткими сроками, с запросами клиентов и так далее), нависающих над рабочими, или систем надзора, обеспечивающихся новыми информационными технологиями. Как показывает Мишель Голлак, в принципе наёмные работники могут выбирать различные способы работы, но «по причине интенсификации труда они вынуждены использовать самый быстрый. Но это не значит, что он является самым подходящим». В частности, Голлак приводит пример «одного рабочего, который работает с тяжёлыми предметами. Если у него есть время, он будет выбирать такой способ брать эти предметы, который более всего подходит для его конституции, учитывая возможные проблемы своего мускульно-двигательного аппарата, […] когда время поджимает, ему приходится “выбирать” самый быстрый способ, не обязательно тот же самый».
Эти изменения усиливаются из-за увеличения числа людей, которые могут давать рабочие инструкции или указания, вызванного ростом количества коллег и внешних по отношению к предприятию сотрудников (соответственно c 39% до 41% и с 19% до 22% за период между 1987 и 1993 годами). И этот рост ограничений осуществляется одновременно с развитием инициативности наёмных работников.
Таким образом, доля наёмных работников, которые сами в состоянии урегулировать случившийся в работе инцидент («когда происходит что-то ненормальное»), выросла до 54% в 1993 году, против 43% в 1987. И этот показатель растёт для всех социальных категорий. Тома Кутро показывает также, что предприятия, осуществившие по крайней мере три «организационные инновации» (которые, стало быть, достигли апогея в развитии нового духа капитализма), предоставляют своим работникам больше автономии (в случае незначительного инцидента не требуется в первую очередь обращаться к начальству), больше многофункциональности (практика ротации должностей), но также и навязывают больше ограничений (детальное описание исполняемых обязанностей, систематический контроль за работой каждого сотрудника), нежели те предприятия, на которых инноваций было меньше.
Самореализация в каком-либо виде деятельности требует, чтобы человек ориентировался на внеположные себе, но наделённые ценностью цели.
В то же время наёмные работники заявляют, что им чаще приходится работать в сжатые сроки, и они всё реже могут свободно ими оперировать. Образование на работе «участков автономии» и в самом деле способствует тому, что рабочие ощущают «достоинство на своём рабочем месте», чего «они не испытывали на тейлоровском конвейере», но оно сопровождается возникновением многочисленных новых обязанностей, связанных с сокращением запасов, хранящихся на складах, с многофункциональностью труда и ростом ответственности в области обеспечения производства, что вкупе увеличивает нагрузку на психику.
Кроме того, новые участки автономии оказываются в жёстких рамках расписанных «от и до» процедур. В самом деле, разворачивающаяся в них активность всё больше подчиняется мониторингу компьютерными системами, которые не только определяют соответствующие системе категории, но и наделяют их «нормативной силой», что приводит к тому, что служебные обязанности структурируются этакими «грамматиками действия». Несомненно, что именно компьютерная революция в сфере контроля привела к тому, что руководители изменили своё отношение к самостоятельности работников.
Поскольку рост автономии сопровождался развитием самоконтроля и работы в группе, то есть усилением контроля со стороны коллег, можно даже говорить о том, что в настоящее время работники трудятся под ещё более жёстким контролем. Именно это показано в исследовании Дж. Баркера, проведённом на одном заводе, где для производства электрических сетей были созданы самостоятельные подразделения. Один из информаторов автора так представил ситуацию: «Когда шефа не было на месте, я мог посидеть, поболтать с соседом, делать всё, что вздумается. Теперь меня окружает вся бригада, теперь все наблюдают за тем, что я делаю в тот или иной момент».
В интервью, которое дал М. Пьялу профсоюзный лидер «Пежо», тоже подчеркиваются эти изменения. Многие обязанности, исполнявшиеся прежде начальством, теперь берёт на себя команда, осуществляя тем самым постоянный надзор за своими членами, особенно в области пунктуальности и соблюдения рабочего графика, что вынуждает некоторых рабочих отказываться от отпусков по болезни в ущерб собственному здоровью. Когда же на кону групповая премия, то учреждается своего рода внутренняя полиция, которая подавляет всякого, чьё поведение на работе может стать причиной того, что премии лишится вся команда. Это не может не сказываться на сплочённости всей рабочей группы: «Некогда эта сплочённость направлялась против начальства, против мастеров; теперь одни рабочие сплочённо выступают против других».
Требование самореализоваться в прерывистом ряде проектов делает весьма проблематичным построение сообщества, внутри которого могут гармонично сочетаться различные действия.
Принуждение вовсе не исчезло из мира труда — это ещё самое меньшее, что можно сказать при знакомстве с такими данными. Напротив, принуждение чрезвычайно весомо, хотя в наши дни оно осуществляется в новых формах. Новые формы менеджмента тесно связаны с новыми формами контроля, которые, почти не прибегая к прямому надзору, осуществляемому в непосредственном противостоянии власть имущих и власти лишённых, менее очевидны, но не менее действенны: самоконтроль, контроль со стороны рынка и компьютерный контроль в режиме реального времени, но на расстоянии, дополняют друг друга, осуществляя практически постоянное давление на наёмных работников.
Эти преобразования используемых форм контроля можно рассматривать как своего рода ответ на кризис управляемости, который, как мы уже видели, был одним из главных аспектов трудовых конфликтов в начале 70-х годов. Обозначая эти новые способы принуждения, Майкл Пауэр говорит об «аудиторском обществе» (auditsociety), которое он отличает от «общества надзора», как его определял Мишель Фуко: в «аудиторском обществе» техники контроля путём «прямого наблюдения» уступают место «контролю за контролем». Действуя на временном и пространственном расстоянии, это движение служит подтверждением неосуществимости проекта тотального надзора, характерного для тейлоровской системы.
Возобновление дюркгеймовской критики освобождения, как оно мыслится капитализмом, было бы также возможно в той мере, в какой сеть предстает как отрицание той категории, с которой люди связаны в течение долгого времени и благодаря которой они могут выстроить коллективные нормы для того, чтобы положить предел их индивидуальным страстям. В наши дни эта тематика находит выражение, в частности, в работах Чарльза Тейлора. Самореализация имеет смысл лишь как свершение чего-либо. Но как бы разнообразно ни было бы то, к чему может устремляться эта самореализация, она всё равно остаётся зависимой от существования целей, достойных того, чтобы стремиться к их осуществлению. Однако, согласно Тейлору, эти цели не могут быть сугубо индивидуальными; чтобы быть легитимными и стоить тех жертв, которых они требуют, они должны быть вписаны в коллектив. Самореализация в каком-либо виде деятельности требует, чтобы человек ориентировался на внеположные себе, но наделённые ценностью цели. Таким образом, требование самореализоваться в прерывистом ряде проектов делает весьма проблематичным построение сообщества, внутри которого могут гармонично сочетаться различные действия.
Таким образом, идее освобождения можно придать, по меньшей мере, два значения, которые в неравной степени задействуются в двух аргументационных линиях критики такого капитализма, который говорит о своём освобождающем характере. То есть можно доказать, что циклы включения, образующиеся в рамках капитализма, играют на смешении этих двух различных значений, в результате чего может показаться, что капитализм идёт на уступки и устремляется к большему освобождению — в первом значении этого понятия, — вновь приобретая при этом свою способность к контролю и ограничивая доступ к освобождению во втором значении.
Капитализм изначально включает требование освобождения в своё самоописание, но приём, благодаря которому он искажает его содержание, заставляя освобождение сопровождать и стимулировать преобразования, характеризующие развитие процесса накопления, основывается на смешении двух интерпретаций самого смысла слова «освобождение», которое можно понимать как избавление от угнетённого положения, в котором находится народ, или же как эмансипацию по отношению к любой форме определённости, ограничивающей самоопределение и самореализацию индивидов.
В первой интерпретации акцент делается на исторически определённые формы зависимости, в силу которых некий коллектив находится под гнётом господствующей группы. Освобождение здесь — это, с одной стороны, политическое действие, направленное на то, чтобы осуществить самоопределение, с другой — способ избавиться от культурного или религиозного угнетения, а также зачастую — возможность освободиться от той или иной формы эксплуатации. В данном случае освобождение нацелено на видовые формы отчуждения, характерные для какой-то группы или социальной категории, несправедливо подвергаемой какому-то угнетению, которому не подвергаются другие группы, даже если они не принадлежат при этом к числу угнетателей. Согласно Майклу Уолцеру, эта интерпретация восходит к библейскому «Исходу» и вот уже четыре столетия сопровождает радикальные политические движения, начиная с английских пуритан XVII века и кончая южноамериканскими общинами, исповедующими «теологию освобождения».
Продолжение следует
Читайте также:
Люк БОЛТАНСКИ, Эв КЬЯПЕЛЛО: «О каком освобождении идёт речь?»
