Продолжение исследования Владимира БУЛАТА «Идеология»
1. Либерализм
Либерализм провозглашает права и свободы каждого человека высшей ценностью и устанавливает их правовой основой общественного и экономического порядка. При этом возможности государства и церкви влиять на жизнь общества ограничиваются конституцией. Важнейшими свободами в современном либерализме признаются свобода публично высказываться, свобода выбора религии, свобода выбирать себе представителей на честных и свободных выборах.
В экономическом отношении принципами либерализма являются неприкосновенность частной собственности, свобода торговли и предпринимательства. В юридическом отношении принципами либерализма являются верховенство закона над волей правителей и равенство всех граждан перед законом вне зависимости от их богатства, положения и влияния.
Существует определённый водораздел между политическим и экономическим либерализмом, т.е. ситуация, когда нелиберальный политический режим проводит вполне либеральную экономическую политику, тогда как в случае реализации политического либерализма правительство уже не может проводить какую-либо иную экономическую политику, кроме либеральной.
В предидеологическую эпоху (XVII-XVIII веков) базовые идеи либерализма были высказаны Джоном Локком, Шарлем Луи Монтескье, Вольтером и Жан-Жаком Руссо. Либерализм в целом имел два исторических пика популярности (т.е. два периода, когда политические партии, идентифицирующие себя с либеральной идеологией, находились у власти в большинстве стран Запада и мира) — один пришёлся на вторую половину XIX века, а второй на конец ХХ века, когда либеральные идеи проникают в программные положения широкого спектра политических партий, прежде всего консервативных и социал-демократических (появляется даже такая разновидность демократического социализма, как социал-либерализм; его типичный представитель — Тони Блэр, бывший премьер-министром Великобритании в 1997-2007 годах), и даже недемократические политические режимы проводили вполне либеральную экономическую политику.
Наоборот, первая половина ХХ века (точнее 1910-1960-е годы) для либералов была скверным временем, когда их электорат теснили с разных сторон левые, фашисты и перестроившиеся консерваторы в силу того, что либералы оказались неспособны создать «партию нового типа», т.е. массовую организацию, базирующуюся на примыкающих структурах (профсоюзных, церковных, полувоенных и т.д.). Однако, когда «мобилизационный» тип общества ушёл в прошлое (после 1950 года), либерализм оказался гибче своих противников.
Континентальная (европейская) традиция либерализма производит себя от наследия Великой французской революции, а англосаксонский тип либерализма — от наследия Славной революции 1688 года. До сих пор ведутся споры о степени либеральности «нового курса» Франклина Делано Рузвельта, а в ряде стран (Великобритания, Италия, Россия) либералы в период его проведения либо исчезли, либо уступили лидирующее положение на партийно-политической сцене. Существует определённый водораздел между политическим и экономическим либерализмом, т.е. ситуация, когда нелиберальный политический режим проводит вполне либеральную экономическую политику, тогда как в случае реализации политического либерализма правительство уже не может проводить какую-либо иную экономическую политику, кроме либеральной.
Основная проблема либерализма как идеологии (т.е. логической, разумной системы объяснения общественных процессов) — что очень чётко прозвучало в России 1990-х годов — это коренное противоречие между декларируемым принципом народовластия и результатами выборов в конкретных странах в конкретные эпохи. Является ли демократия властью демократов (так в России называли в 1990-2000-х либералов), и не будет ли вполне конвенциональным с точки зрения либерализма принятие на референдумах недемократических законов, объявление войны и т.п.? Что случится, если большинство избирателей совершенно демократическим путём отвергнет принципы либерализма? Эту перспективу либералы предусмотрели, и поэтому создают в составленных на идеях либерализма конституциях систему «сдержек и противовесов», которые должны нивелировать последствия принятия нелиберальных решений (разделение властей — один из таких механизмов), что позволяет обвинить либералов в недоверии к народовластию.
Из истории известно, что отнюдь не все тоталитарные партии пришли к власти недемократическим путём. Например, в Германии НСДАП победила на выборах и на первых порах (первые несколько месяцев) правила в составе широкой коалиции с монархистами и националистами, а в Италии Фашистская национальная партия (Итальянский союз борьбы) в 1921 году шла на выборы в коалиции с Итальянской либеральной партией, Партией националистов и Итальянской социал-демократической партией. На это либералы возражают, что, даже придя к власти демократическим путём, антилиберальные силы быстро сворачивают демократическую систему правления, в чём либералов обвинить невозможно, но некоторые либеральные течения допускают варианты «демократии не для всех», с возрождением цензов прошлого, в том числе имущественного и образовательного. Это вызывает дружный простест слева. У противников справа само понятие «либерал» ассоциируется с космополитизмом, вседозволенностью и аморальностью.
Крупнейшими представителями либеральной мысли и вообще либералами являются, кроме вышеупомянутых: Раймон Арон, Иеремия Бентам, Исайя Берлин, Людвиг Брентано, Иван Бунин, Макс Вебер, Вильям Гладстон, Вильгельм фон Гумбольт, Чарльз Диккенс, Камилло Кавур, Иммануил Кант, Николя де Кондорсе, Бенджамин Констан, Джон Стюарт Милль, Владимир Набоков, Хосе Ортега-и-Гассет, Томас Пейн, Давид Рикардо, Адам Смит, Герберт Спенсер, мадам де Сталь.
1.1. Классический республиканизм (Макьявелли)
Когда современный человек слышит слово «республиканский», у него, как правило, не возникает никаких специфических ассоциаций. Подавляющая часть современных суверенных государств — республики, а разница между «подданным Соединённого Королевства» и «гражданином Итальянской республики» стерлась ещё в середине ХХ века (что признавали даже советские авторы). Уже один тот факт, что республиками по конституции являются США, КНДР и Российская Федерация, а к республиканцам относят себя американские консерваторы, итальянские фашисты времён «Республики Сало», адепты религии бахаи и почти все европейские левые, говорит о крайней неопределённости «республиканской идеологии» в наше время.
Понятно, что принцип республиканизма — неприятие наследования власти (хотя, как заметил Морис Дрюон, избирательная урна ошибается столь же часто, как и набор хромосом), требование прозрачности процесса принятия решений и контроля за расходованием бюджетных средств (американские бунтари 1776 года и французские просветители 1789-го были единогласны в осуждении порочной финансовой политики и общего снижения качества власти в условиях неконтролируемой монархии). Если в конце ХХ века немногочисленные монархи, оказавшиеся достаточно умными и удачливыми, чтобы договориться со своими подданными о сохранении монархии (разумеется, в конституционно-парламентской форме), уживаются с полуреспубликанским «ответственным министерством» и вполне демократической конституцией, а, следовательно, проблема замены монархии на республику отсутствует (хотя, например, в Великобритании, Австралии и других современных монархиях появляются республиканские партии, но, как правило, маргинального типа), то в конце XVIII — начале ХХ века эта проблема будоражила умы практически во всех странах мира, и «республиканизм» был принципиальным постулатом для Александра Гамильтона, Виктора Гюго или Симона Боливара.
Спор монархистов и республиканцев был первой в истории чисто идеологической баталией. При том, что в XIV-XVII веках, за редчайшим исключением, подобных споров не возникало, поскольку тогдашние республики (бывшие в XIV веке наиболее развитыми государствами Европы) вполне уживались с монархиями.
Образ монарха как порочного, безвольного, глупого, неспособного человека, как правило, случайно оказавшегося на троне, был популяризирован в публицистике и художественной литературе (для наследного принца могли быть исключения с поправкой на юность и искренность, но лишь при условии его примыкания к народным массам; как это не странно, такие люди в истории бывали: принц Сианук, принц Суфанувонг и один из сыновей бухарского эмира — Шахмурад, который принял фамилию Олимов, отрекся от отца в 1929 году, служил в Красной Армии, участвовал в Великой Отечественной войне, на которой потерял ногу, был награжден орденом Красного Знамени, а после войны преподавал в Военно-инженерной академии имени Валерьяна Куйбышева).
Собственно, спор монархистов и республиканцев был первой в истории чисто идеологической баталией. При том, что в XIV-XVII веках, за редчайшим исключением, подобных споров не возникало, поскольку тогдашние республики (бывшие в XIV веке наиболее развитыми государствами Европы) вполне уживались с монархиями, чьи монархи, как правило, зависели от своих парламентов (оба революционных взрыва — 1640 года и 1789 года — обязаны своим происхождением: в первом случае — желанию короля покончить с парламентаризмом, а во втором — 175-летнему подавлению парламентаризма; возможно, окажись Бурбоны разумнее, мы бы сейчас жили в иной Европе, больше похожей на скандинавские монархии, чем на народные республики). Аргумент, часто приводимый в российских официозных учебниках XIX века, который увязывал слабость Польши, приведшую к её разделу, с республиканским образом правления, является исключением, но не правилом.
Макьявелли упомянут не столько в качестве родоначальника республиканской идеологии, сколько в качестве возрожденческого транслятора республиканских идей Античного мира. В Америку республиканские идеи завезли в XVIII веке, политология африканских традиционных вождеств — особый вопрос, далеко выходящий за пределы тематики настоящего исследования, а в Азии, за исключением племенных республик, в интересующий нас период мы не находим никаких республиканских традиций, следовательно, все республики современной Азии обязаны своим существованием европейскому идейному влиянию (первая из них — Тайваньская республика 1895 года).
Главным антиреспубликанским аргументом монархистов является то, что, переходя к республике, одного «тирана» народ меняет на сотню, другую тиранов (депутатов и министров), которые, ко всем прочим своим недостаткам, в отличие от принимающего единоличные решения монарха, в критической ситуации не могут даже договориться толком между собой о необходимых мерах, а не то, чтобы провести принятое решение в жизнь. Также монархисты априори критикуют республиканскую систему за более высокий уровень коррупции: если президент, будучи, в сущности, рядовым чиновником, избирается на четыре, максимум (в альтернативно-демократической системе) десять-четырнадцать лет, то монарх правит пожизненно, и его теоретически невозможно коррумпировать. Эти возражения легко снимаются.
Во-первых, монархическая система единоличного принятия решений хороша в условиях, когда монарх — действительно умелый и ответственный правитель, чётко понимающий задачи своего правления и пути их решения (перед нами типичная просветительская концепция монарха — слуги Отечества; французские просветители, в том числе либералы, откровенно завидовали Петровской России и желали Франции такого же монарха; возможно, если бы на месте Николая II был человек масштаба Петра I или Екатерины II, история России пошла бы иначе, но имеем то, что имеем).
На одного великого правителя в любой династии приходится полдюжины бесталанных людей со средними и ниже средних способностями, многие из которых оказываются заложниками всесильных фаворитов и министров, из которых отнюдь не все обладают талантами и порядочностью Бисмарка и Александра Горчакова. Далее, устраняя общественный контроль над машиной управления, монарх становится во главе точно такой же, как и республиканская, коррумпированной системы, которую реформировать иногда невозможно иначе, как путём отрубания головы монарху.
Показателен пример Франца Иосифа, который честно и аккуратно пытался править огромной империей в «ручном режиме», принимая в день до сотни посетителей и вникая во все мелочи общественно-политической, экономической, дипломатической, военной, даже этнокультурной сфер жизни общества. В конце концов, это оказывается непосильным бременем. Феодальный правитель имел гораздо меньше задач, чем глава современного государства со сложившейся за последние 300-350 лет (как показал Пьер Бурдье) неизбежной системой управления, и поэтому все вздохи о «старом добром времени» носят утопический характер.
1.2. Вигизм (1680-е)
Виги — «палеолиберальная» политическая партия (по сути дела, первая политическая партия в современном смысле слова, членов которой связывали уже не верность вождю и не принадлежность к определённой социальной группе, а принятие известного круга идей и положений, которые они намеревались воплощать в жизнь), появившаяся в 1679 году на основе одного из многочисленных политических клубов революционного и послереволюционного периодов — т.н. Клуба зелёной ленты. Виги объявили себя сторонниками наследия английской революции, даже не столько её республиканских, сколько строго парламентских принципов и Хабеас корпус акта, а в экономической сфере представляли интересы торгового капитала и финансовой верхушки лондонского Сити (за что им регулярно доставалось от оппонентов — тори). Из философов-вигов наиболее яркий представитель — Джон Локк, который считал правомерным и необходимым восстание народа против тиранической власти, посягающей на естественные права и свободу народа.
Мы никуда не можем деться от оценки «материализации» идеологий в конкретных регионах и странах.
Чтобы наглядно представить себе общественно-политическую ситуацию в Англии конца XVII века, надо впомнить о том, что из 5,5 миллиона населения избирательными правами обладало всего 280 тысяч — 5% населения, за вычетом женщин, молодых людей, неимущих и католиков. Та же доля населения управляла патрицанскими республиками Северной Италии, а в Польше сословие шляхты и магнатов, избиравших на сеймиках делегатов Сейма Речи Посполитой (Республики Двух Народов), также составляло до 5% населения (с 1717 года протестанты и православные, также как католики в Англии, не имели избирательных прав). Этот процент впоследствии будет декларироваться сторонниками элитарной демократии как идеальный процент ответственных людей, которые могут управлять страной и нести за неё ответственность, однако критерий определения именно такой, а не какой-либо иной доли вменяемых граждан остаётся под вопросом. Хотя король Англии и по сей день назначает правительство, с определённого момента (ещё до Славной революции) этот акт не мог не учитывать результатов выборов в парламент, состоящий из 513 (позднее из 558) депутатов. Виги боролись с тори в конце XVII — начале XVIII веков с переменным успехом, однако с 1715 года наступает эра вигской олигархии, продолжающаяся до начала XIX века. Виги составили основу Либеральной партии Великобритании, а за её пределами аналогичные партии возникали в Швеции (т.н. Партия колпаков XVIII века), США и Либерии.
Хотя любая идеология (за очень немногочисленными исключениями, как правило, националистического толка) желает править в абстрактной стране, историческая реальность заключается в том, что носители идеологий — политические группы возникали в конкретных странах с конкретными условиями общественной жизни. И таким образом, мы никуда не можем деться от оценки «материализации» идеологий в конкретных регионах и странах. В течение всей идеологической эры (с конца XVIII по конец XX веков) общественно-политическое развитие англо-саксонского мира в целом шло иным путём, нежели развитие континентальной Европы и подражающей ей части неевропейского мира. Резкое отличие аналитической англо-саксонской философской культуры от идеологической континентальной (некоторые континентальные философы даже утверждают, что объективизм аналитической философии — это тоже идеология) приводит к сохранению в англо-саксонском мире «архаических» (доидеологических) подходов к политике и общественной жизни в целом, что могло выставлять эти общества как реакционные в эпоху успехов идеологий, но на фоне краха идеологических систем на континенте к концу ХХ века поставило эти страны в выигрышное положение.
Исторический анекдот времен Второй мировой повествует о том, как Йозеф Геббельс из любопытства встретился с первыми американскими солдатами, попавшими в германский плен, и, ошарашенный, прибежал к Гитлеру: «Мой фюрер, у них совершенно нет идеологии!» Действительно, обе крупнейшие политические партии США, Республиканская и Демократическая, хотя и могут включать в себя отдельные идеологические течения, строятся на старом доидеологическом принципе представительства интересов, и хотя республиканцы в ХХ веке считались «правее», «консервативнее» демократов, консервативный демократ-изоляционист с американского Юга оказывается «правее» республиканца-интервенциониста и глобалиста. Французским республиканцам, немецким национал-социалистам и советским коммунистам эта ситуация казалась противоестественной. Ленин по-простецки обозвал обе американские партии «двумя группировками реакционной буржуазии», но это ничуть не помогло делу создания в США левой социалистической партии, которое имело шансы в 1890-1920-х, но так и не осуществилось, в том числе благодаря способности «традиционных» партий к осуществлению широкого представительства. Однако в других англо-саксонских странах левые (лейбористские) партии появляются и даже (в Великобритании, Австралии, Новой Зеландии) становятся ведущими, продуцируя умеренно-идеологический взгляд на мир.
Продолжение следует
Предыдущие части исследования:
