Михаил АНТОНОВ
Не только проекты, передачи Леонида Парфёнова, но и его поступки, сама его личность вызывает горячие споры: от полнейшего неприятия до восторженного обожания. Его речь на вручении премии имени Владислава Листьева в конце прошлого года не показали федеральные каналы, но в Интернете её посмотрели полтора миллиона пользователей. Многие посчитали, что после такой речи Парфенову «перекроют кислород», но его проекты по-прежнему выходят на Первом канале, он пишет новый том книжной серии «Намедни», а недавно Леонид выступил в Михайловском театре с авторским вечером «Намедни и всегда». Нашему обозревателю удалось задать Леониду несколько вопросов, а также записать его ответы на вопросы петербургской публики.
— Леонид Геннадьевич, что изменилось в общественной жизни, и в Вашей личной, после вашей знаменитой речи на вручении премии имени Владислава Листьева, где вы с болью говорили об утрате свободы слова в современных СМИ?
— Можно сказать, что не изменилось ничего. И вообще, такие вещи должны совершаться по принципу: делай, что должен и будь, что будет. Мои проекты продолжают выходить в федеральном эфире. В начале марта Первый канал показал документальный фильм «Я пришел дать вам волю», посвящённый юбилею Михаила Сергеевича Горбачёва. Выходит в эфир и передача «Какие наши годы», где я не автор, а ведущий. Речь моя не была рассчитана на какие-то оргвыводы, решения. Но к концу года её просмотрело 1,5 миллиона пользователей интернета, и это факт. Меняется что-то в настроении.
В Петербурге я был на презентации сборника статей, интервью и диалогов Михаила Ходорковского. Туда несколько неожиданно для меня пришёл Даниил Александрович Гранин, ему 92 года, и он, казалось бы, не имеет никакого отношения к этому проекту. Сел рядом со мной, спросил говорил ли я, потому что он запоздал. Я сказал, что ещё нет. Он ответил: «Вы скажете, я потом скажу». Я что-то сказал, как автор предисловия, поясняя, что историю Ходорковского я рассматриваю как феномен, потому что можно не быть ни союзником, ни противником главного сидельца России для того, чтобы понимать, что дело «Юкоса» является историческим событием современности, это индикатор очень многих вещей в общественной жизни. И Даниил Александрович — совершенно неожиданно для меня! — произнес очень жёсткий, страстный и сильный монолог о том, что мы живём во время, когда нет поступков. Когда мы не знаем краёв: где тут геройство, где злодейство. Мы все находимся в среднем мейнстриме, держимся более-менее в колее, жизнь и идёт: «Только бы не хуже, а лучше – и не надо». И вот Гранин как-то очень зло и очень увесисто, с какими-то такими паузами, это сказал, что я просто внутренне почувствовал, как я кресле выпрямляюсь от его слов, которые с высоты таких лет говорятся. Он как-то жёстко заявил: «Нам дают ордена, а сами мы, чем себя можем наградить, если мы не совершаем поступков. У нас страна без поступков. Не понятно за что, за то, что дожили…» Это какая-то удивительная вещь, я целый день хожу по Питеру под впечатлением этого выступления почетного жителя Санкт-Петербурга.
— Вы согласны с тем, что опять настало время, про которое можно спеть и сказать: «Перемен! Мы ждем перемен»?
— Так не бывает, оно само не приходит. Добрый царь не свалится нам на голову. Или мы будем что-то менять, или не будем ничего менять. Нет, сегодня не приходится всерьёз говорить о критической массе людей, которые бы хотели что-то менять – их нет, это понятно. То, что этим пользуются, более того, культивируют такое отношение – тоже понятно. Однако накапливается всё более и более неодолимое отставание от той же Финляндии в социальных возможностях, в уровне жизни, в гарантиях человеку, в его возможностях и праве на самореализацию. Это тоже ясно, и тоже признаётся со всех трибун. Не хватает малого – политической воли элиты и внутренней требовательности населения, которое бы считало, что оно живёт не той жизнью, которой бы хотела жить. Нет ни того, ни другого, ни третьего. У меня нет ответа на эти вопросы, и всё что я могу – порассуждать на предложенную тему.
— 17 марта исполнилось 20 лет со дня проведения первого и единственного в истории СССР референдума о сохранении СССР… Вы не раз говорили, что всегда были против сохранения Советского Союза. А сейчас не изменили свою позицию?
— Я и тогда, и сейчас был против Советского Союза, если честно признаться. Помню, был заголовок в газете «Коммерсант» — «Референдум прошёл. И плебисцит с ним!» Вы помните вопросы этого референдума? Его же процитировать точно невозможно. Но у меня есть точная формулировка в книге «Намедни». Гражданам предложили высказаться «за» или «против» сохранения союзного государства в обновленном виде. Вдумайтесь, сохранение в обновленном виде! Вопрос, согласитесь, из серии: «Дочка, ты хочешь поехать на дачу или чтобы тебе оторвали голову?» Что это за сохранение страны, которой нет? Нам рассказывается про какую-то будущую страну, которой не было. Это тогда уже признавалось всеми, что не было в СССР соблюдения прав гражданина и человека. Но говорилось, что будет какая-то сверкающая страна – хотите ли вы её сохранить? Алло, гараж, у вас было время? Ну, вы уже всё станцевали! Что сохранять то, что доказало своё бессилие.
Когда Хрущев в 1961 году стал обещать народу построить коммунизм, он ведь из чего исходил? Из того, что коммунистическая партия находится у власти 44 года, а что она сделала? Это были его слова. Нас народ спрашивает: «Мясо будет или не будет?», «Штаны будут или не будут?» Он очень остро чувствовал, что пора отвечать за базар, как говорится… Двадцать лет назад всё стало предельно ясно, иллюзий не осталось. Я был убежден, что ничего не сохранится. На голосование я не ходил, что-то не сложилось. Да, получилось 76 процентов, но, на минутку, референдум не проводился в Прибалтике, Грузии, Армении, Молдавии. И ещё, одновременно с этим чудесным вопросом о будущей стране, которую стоит сохранить, когда она будет, в референдуме имелся второй вопрос, который задавался в РСФСР, насчёт введения поста президента. Ну, было же совершенно очевидно, что ничто так не будет разрывать Советский Союз, как учреждение поста Президента России, который будет избираться прямым голосованием, в то время как Горбачёв выбирался съездом. Ну, это же, несомненно, был первый шаг к выходу России из этого союза.
— Вы один из немногих журналистов, что не только критикует и ругает всех и вся, но способен и создать позитивный контент. Так Ваша ТВ-передача, а затем и книга «Зворыкин Муромец» открыли широким массам имя отца-основателя мирового телевидения, русского инженера Владимира Зворыкина. Можно сказать, это просто патриотический акт!
— Это странно. Я специально в книжке на самом первом листе, в предисловии, воспроизвёл статью о Зворыкине из Большой Советской энциклопедии (такое темно-красное издание, которое, собственно, и было последним). В 1972 году (Зворыкину ещё десять лет жить) вышел том на букву «З», и там всё написано. Известен как основоположник телевидения. Американский инженер-изобретатель русского происхождения. Окончил Санкт-Петербургский технологический институт. Всё-всё-всё написано. О том, что он основоположник телевидения было написано чёрным по белому ещё в 1972 году. Никто этого не скрывал… Может быть, из этого не делалось никакого такого пиара, что вот, мол, приоритет телевидения за воспитанником русской научной школы, но в принципе это все могли знать. И потом же завод Козицкого, и Шаболовский телецентр это всё было зворыкинским. Другой разговор, что его личность и его дела не были фактором общественного сознания. Это, безусловно.
Вроде, 5 мая мы будем открывать памятник Зворыкину возле Останкино. Наверное, фильм повторят по Первому каналу. Мне бы очень хотелось, чтобы все это случилось. Мы же привезли сюда собственный телевизор Зворыкина, последний, цветной, образца 1954 года, он так у него до конца жизни оставался. Привезли довольно много разных документов, материалов, копии 800 листов дела ФБР против Зворыкина, два его личных фотоальбома. Один из них – просто весь сформирован им по телевизионным опытам, по работе его лаборатории. Там, в том числе, и знаменитая фотография самого первого телевизионного изображения в мире – не настроечная таблица, а такое объемное изображение куколки кота Феликса, которая невесть почему была в лаборатории, и которую использовали в качестве предмета для ТВ-изображения. Это, наверное, 1929 год…
— Мы говорим обо всё более расползающемся влиянии интернета, о том, что телевидение уходит в интернет, но Вы не раз говорили, что всерьёз воспринимать интернет-ТВ пока нельзя, потому что объём рекламы там ничтожный…
— Не только это. Он не превратился… Есть ролики, да. Объём влияния интернета как некоего совокупного СМИ очень большой. Но интернет-телевидение… Его появление всё равно не отменяет самого главного вопроса: а где контент?! Потому что интернет сам по себе является лишь технологией доставки. Да, он делает её удобней, есть возможности просмотреть вне эфирной сетки, запрограммировать самому свою сетку вещания, для себя, индивидуально.
Есть замечательные вещи: Михаил Ефремов читает пародийные стихи Дмитрия Быкова на злобу дня на канале «Дождь». Само по себе телевидением это не является. Это ролик, который сделан в интернетовском жанре, и живёт он тысячами и тысячами просмотров в сети. Он не держит сам по себе канал «Дождь». Он по нему выходит премьерно, а дальше живёт своей жизнью, эти две-три минутки. Это вопрос опять-таки новых жанров, которые возникают: жанр видеоролика. Моё выступление на премии имени Владислава Листьева – оно ведь тоже оказалось в жанре видеоролика.
— Что на Западе происходит с интернет-ТВ?
— Тоже ничего нет — как цельного телевидения. Но, может быть, уже и не нужно цельное телевидение, где и концерты, и новости, и ток-шоу, то да сё. Нужно ли сегодня телевидение, живущее одним каналом подряд, приходящее по часам. Может быть, это всё уже вчерашний день…
— Извините, конечно, но как удается Парфёнову в Ваши 51 выглядеть на 35?
— Я не знаю. Профессия, может быть, девичья. Как это говорится: работа на воздухе, работа с людьми…
— А какие-то особые усилия в этом плане вами не предпринимаются?
— Нет, ничего я не делаю.
— А ещё Вы, пламенный борец за свободу слова, отмечены гламурными журналами, как самый стильный ТВ-ведущий…
— Я сейчас в разгильдяйках всяких хожу. А в Питере я ещё прилично одет. Больше сейчас ношу такие кофты с капюшоном, в которых ходят черные громилы из неблагополучных районов Парижа. Приехав в Питер, я решил, что все-таки надо мне быть хоть в каком-то, но пиджаке.
— Великий пост не соблюдаете?
— Ни пост не соблюдаю, ни в теннис не играю, ни на горных лыжах не езжу… Нет у меня никаких актуальных привычек.
— Вы снялись в картине «Generation П» — первой полнометражной экранизации одноименного романа Виктора Пелевина, которая в ближайшее время выходит в прокат…
— Ну это то, что называется камео. Только появление. Но поскольку там я есть в романе, то глупо, чтобы кто-то меня играл. Плюс я там читаю какие-то куски самого Пелевина, которые ушли за кадр — такой текст от автора.
— Леонид Геннадьевич, есть ли вообще перспективы у свободной прессы России для расширения сферы влияния в обществе?
— Тираж «Коммерсанта» в Петербурге около 10 тысяч, ну это просто смехотворно для пятимиллионного города. Нет в Петербурге ни одной газеты, которую бы читали все. Нет этой «цивилизационной» привычки. Ну, где эта «Le Monde» Петербурга? Да и в Москве её нет, но ещё «Коммерс», куда ни шло, но это 80 тысяч на всё про всё – одна буржуазная газета на всю страну. В Польше их три, в Англии четыре, при этом у «Дэйли Телеграф» больше 400 тысяч экземпляров, у «Таймс» тысяч двести, а есть ещё «Гардиан», «Индепендент». И ведь Англия в два раза меньше России, Польша — в три! Я тут узнал, что тираж эстонской газеты «Тартусский почтальон» 100 тысяч экземпляров, а у нас «Коммерс» уже не набирает ста! Они в Эстонии живут как гражданское общество. Я полушутя, полусерьезно назвал Эстонию главным флагманом перестройки, потому что она за эти 20 лет Бог знает, куда ушла. Она — в НАТО, в ЕС, в ВТО, в Шенгене, и вот первой вступила в зону Евро. Раньше всех, вне графика! Она укрепляет Евро, вот от Греции экономика Евросоюза чахнет, а от Эстонии она того и гляди воспрянет. И глядя на всё это, я считаю таким главным экзистенциональным русским вопросом очень простой и уместный в Санкт-Петербурге вопрос: «Почему Россия не Финляндия?»
— Вы говорили о своих планах снять следующий фильм про деятельность знаменитых русских коллекционеров Морозова и Щукина… Этим планам суждено сбыться?
— Как раз вернусь из Питера и, надеюсь, на будущей неделе будет первый контракт, потому что договора пока не было. Но, вроде, всё случится. Фильм должен быть такого «зворыкинского метода», то есть с большими реконструкциями, поскольку Щукин, Морозов, тем более Цветаев, Матисс и Пикассо по всем этим темам, связанными с коллекциями и музеями – их нет. Щукина и Морозова вообще нет в кинохронике, Цветаев издалека виден при открытии музея. Тогда не было зума, там и царь на общем плане. Это все надо реконструировать. Это, конечно, были великие вещи, когда Матисс привел Щукина к Пикассо, или Щукин уже в эмиграции поехал с Матиссом навещать престарелого Ренуара, и так далее. Это — русское ощущение себя европейцами, которое созрело к концу XIX века…
— Которое забыто нами…
— И к которому мы должны вернуться, потому что нет у нас никакого другого спасения…
