Ларс фон Триер как зеркало вырождения интеллигенции

Алексей САХНИН

Ларс фон Триер, обсуждая с журналистами свой фильм «Меланхолия», заявил: «Я бы не назвал его (Гитлера) хорошим парнем, но я могу его понять и даже немного симпатизирую ему», а затем для пущего эффекта бросил в зал: «О’кей, я нацист». За эти слова Триер стал персоной нон-грата на Каннском фестивале, его выходкой сразу заинтересовалась французская прокуратура, а теперь, 5 октября, его вызвала на допрос полиция датского королевства. Кинематографическая общественность расценила поведение режиссёра в Каннах как его очередной эпатаж. Нашлись и те, кто назвал его «гениальным провокатором»: мол, Триер срывает покровы лицемерия с современного мира, а тупые обыватели этого не понимают. На правах яркого и талантливого художника Триер стал полномочным представителем того слоя интеллектуалов, которые имеют претензию на формирование идеологии современной эпохи. И именно это во всей истории и неприятно больше всего, так как эти люди боятся признаться (себе самим прежде всего), что Ларс фон Триер стал зеркалом их общей духовной эволюции от гуманистического социализма к мизантропии нацистского розлива. Как и Триер, всё это поколение генетически восходит к движению освобождения – идейно, политически и социологически.    

Вершина и упадок цивилизации

Ларс фон Триер появился на свет 30 апреля 1956 года в семье датских коммунистов. В те годы человеческий мир ещё буквально физически помнил самую страшную катастрофу в своей истории, и едва ли ещё успел оправиться от её страшных последствий. На улицах европейских городов было полно калек и тех, чье сознание было навсегда погашено адом войны и концлагерей. Но зато над человечеством, казалось, занимается заря новой жизни. Войны, колониализм, варварская эксплуатация – всё это если ещё не ушло в прошлое окончательно, то вот-вот должно отправиться в небытие, и народы Земли, наконец, построят достойный человека свободный, справедливый и творческий мир.

Поистине, 50-60-е годы – вершина развития цивилизации. Шаги прогресса ощущались повсюду буквально физически. Росли уровень жизни и образования, демократия и социальные права из неосуществимой мечты становились повседневностью для сотен миллионов людей, по крайней мере, на Западе, технический и научный прогресс, казалось, вот-вот освободит человека от власти времени и пространства, болезни и смерти. Капитализм и варварство отступали, сдавая рубеж за рубежом силам прогресса. Когда Никита Хрущёв пообещал коммунизм уже живущему поколению советских людей, он вовсе не выглядел сумасшедшим проповедником: миллионы жителей Европы и Америки находились в плену точно такой же хилиастической эйфории. Тысячелетнее прозябание человечества в «предыстории» заканчивается. Грядёт эпоха настоящего становления Человека, осознания и осуществления им самого себя. Царство свободы. Победа над смертью.

1970-е прозвали десятилетием разочарований. Человечество остановилось на пороге, за которым должен был начинаться рай. Возможно, сама граница вовсе не была такой уж легко преодолимой, как казалось. Возможно, у старого мира ещё оставались силы для реванша. Так или иначе, бешеный темп послевоенных десятилетий сменился застоем – и не только с нашей стороны «железного занавеса». Многим тогда казалось, что это временная заминка. Что человечество лишь должно накопить силы для нового рывка. Но выяснилось, что наступила эпоха отката, которого не ждал никто.

Это была не локальная неудача, временное поражение, проигранное сражение. Нет, началась эпоха систематического, тотального регресса. Последние два десятилетия ХХ столетия мир сначала едва заметно, а потом всё стремительнее катился назад — «к истокам». Выяснилось, что сбросившие иго колонизаторов национально-освободительные движения в большинстве своём не способны к развитию. Они превращались в коррумпированные забронзовевшие диктатуры, выполняющие точно те же функции, которые прежде осуществляла колониальная администрация. Внутри Первого мира тоже что-то надломилось и величественная конструкция «welfare State»  начала стремительно распадаться. Надежды на лучшее будущее сменились сытым довольством обывателей, демократия выхолащивалась, превращаясь в жалкий ритуал, социальные завоевания прежних лет сдавались одно за другим. Пролетариат растворился в месиве потребительского общества. Наступил глобальный кризис знания, рационального мышления и построенной на его фундаменте культуры. Был дискредитирован и отправлен в архив сам проект Человека (который «звучит гордо» и который «есть мера всех вещей»). Вместо конца человеческой предыстории, обещанной Марксом, наступила эпоха «конца истории», которая, как приговор, была вменена людям Френсисом Фукуямой и теми социальными силами, торжество которых он выражал.

Цена личного спасения в проклятую эпоху

Наступило время подвести итоги. Разобраться, где были совершены ошибки. Понять, кто виноват. И почему наш общий «штурм неба» окончился поражением. И есть ли надежда на вторую попытку. Как и всегда, миссия думать и формулировать выводы об общей судьбе досталась интеллигенции. Или, как говорят на Западе, интеллектуалам. Но эпохи подъёма зажигают миллионы огней, выдвигая тысячи гениев, а в эпоху упадка их нашлось немного. И тем значительнее каждый персональный пример.

В переломном и трагическом 1991 году Ларс фон Триер снимает «Европу». В этой ленте он задаётся вопросом: можно ли построить нечто – отношения между людьми, счастье, свободное существование, жизнь – на руинах. И не просто на руинах, а именно на руинах концлагеря. Можно ли было ожидать чего-то, отличного от трагедии, имея за спиной такое прошлое? Горький диагноз. Но было самое время пересматривать устаревший «исторический оптимизм». Ладно, мы все поняли: ждать, что наступит коммунизм в 1980-м было по меньшей мерей наивно. Может быть, коммунизм вообще невозможен. Но как быть с человеком? Ведь мы верили в спасение через борьбу, прогресс, через обязательное и неотвратимое светлое будущее. Верили в это никак не меньше 200 лет! И вот, выясняется, что поезд ушёл, и мы стоим на перроне, а билет в вечность больше не действителен. Чем нам оправдать если не сгоревшие в бесполезной борьбе поколения, то хоть самих себя? И Триер снимает «Рассекая волны» (1996). Это потрясающе достоверная притча о христианской любви. Это экранизация Евангелия. Да, общее спасение невозможно, но чудесный, безмерный потенциал заключён в человеческой способности любить и жертвовать. «Кто хочет спасти душу свою, тот погубит её, и кто погубит её ради веры и ближних своих, тот спасет её».

В конце концов, смерть в качестве выкупа за спасение – это даже мало. Нужно повысить цену. Это должна быть не просто смерть, а смерть заслуженная. Танцующей в темноте иммигрантке из Чехословакии Сельме Жесковой (Бьёрк) не суждено умереть любимой. Слепая, одинокая и всеми покинутая, она казнена за убийство. Казалось, большего штрафа за первородный грех рождения на этой безблагодатной Земле придумать нельзя. На дворе стоял 2000 год.

Ад – это мы сами?

Пока Триер копался в вопросах спасения, мир вокруг обретал всё новые черты. НАТО бомбило Югославию и готовилось напасть на Афганистан. Рухнули небоскрёбы в Нью-Йорке. Президент Джордж Буш (младший) становился символом наступившей во всём мире реакции. Лежащая в руинах олигархическая Россия являла собой лучшее свидетельство краха великой попытки построить новый, лучший мир. Как объяснить то, что вопиющие безобразия и преступления не только не влекут за собой возмездия, но даже не встречают сколько-нибудь осознанного сопротивления? Наверное, это закономерно и по-другому просто не может быть…

Взять хоть маленький американский городок Догвилль, начерченный мелом на театральных подмостках, о котором Триер снял фильм (2003). Грейс, героиня Николь Кидман, приезжает туда, имея в загашнике примерно ту же духовную конструкцию, которая даровала спасение предыдущим героям Триера. Но она экспериментирует уже не сама по себе, а в обществе. И это полностью меняет результат. Бог, бывший адресатом жертвы в «Рассекая волны» и «Танцующей в темноте», был суров, но человеческое общество неизмеримо хуже его. Оно превращает добровольную жертву в тяжёлую повинность, одевая на шею Грейс ошейник, и сажая её на цепь. За помощь и служение горожанам, она подвергается изнасилованию и унижениям. Впрочем, та и сама, в конце концов, понимает свою ошибку: несправедливо по отношению к людям вести себя по-христиански. Подставлять другую щеку, получив пощёчину, — это не кротость и способность прощать, а наоборот, — высокомерие, которое лишает все прежние духовные подвиги всякого смысла. Выясняется, что прежние доброта и смирение были лишь формой изощрённой гордыни, если не садомазохистского комплекса. Это ложные ценности. И жители Догвилля получают заслуженную кару: их расстреливают, одного за другим. Всех, включая детей, слишком маленьких чтобы отличать правую руку от левой.

2003 год. Препарируя духовный труп homo sapiens, Триер обнаруживает корень зла в самой социальности этого животного. Это удивительное – после пяти веков гуманизма и святой веры в человечество – открытие совпадает с повсеместным антидемократизмом, восторжествовавшим в мировом идеологическом пространстве. В социальных науках происходит сдвиг в самой изучаемой проблематике – массы уступают роль объекта исследования элитам. Пылившуюся в архивах теорию Вильфредо Парето вытаскивают на свет божий, преподнося как новое, а точнее – хорошо забытое старое социологическое откровение. Процветают эзотерические и гностические учения. Половина российского правительства состоит в секте методологов, так же как и огромная часть американского истеблишмента не стесняется признаваться в своих саентологических верованиях. ЦРУ в своём нашумевшем прогнозе «Мир в 2020 году» признаёт, что распространение демократии в мире пробуксовывает, а авторитарные тенденции, напротив, нарастают. Даже в просвещённой Европе (на время покинутой Триером) элиты саботируют волю большинства, демонстративно навязывая гражданам европейскую конституцию вопреки её провалам на нескольких референдумах. Господствующие классы (и культурная элита в их числе) публично отрицает ценность демократических практик. Интеллектуальные герои десятилетия объявляют о необходимости «остановить прогресс», будто бы несовместимый с человеческой природой. Человек должен быть лишён привилегий, дарованных ему Просвещением как не справившийся со своей миссией. Более или менее изощрённая мизантропия не просто входит в моду, она становится мейнстримом современной культуры. Триер лишь наиболее талантливо и художественно достоверно декларирует её пришествие.

Коммунизм не состоялся

Последние доводы, которые приводятся в оправдание человечества – это требования перемен. Человек жалок и мерзок лишь постольку, поскольку бесчеловечны условия, в которых он существует. Нам надо лишь освободиться от гнёта и угнетения, и мы научимся летать, вот увидите. А если многие задавлены тысячелетиями рабского страха и отказываются рвать свои цепи, тогда освобождение должно быть совершено силой. Так может выглядеть post factum описание философии коммунистического эксперимента, бывшего главным явлением человеческой истории последних двух столетий. И Ларс фон Триер не может пройти мимо такого убедительного довода. И он отправляет свою героиню Грейс в другой городок своей схематической Америки – Мандерлей.

Там сохранилось рабство, там социальные язвы, уродующие души, ничем не прикрыты. Грейс не может устоять. И она принимается творить новый мир. Поначалу ей местами сопутствует успех, но со временем она всё сильнее чувствует вязкую инерцию старого мира, который не дает её утопии осуществиться. Скоро она понимает, что главная проблема – сама человеческая природа, которая исключает справедливость и счастье. И она начинает железом и кровью править души людей и их судьбы – во имя их же будущего блага. «Железной рукой загоним человечество к счастью» — может повторить про себя Грейс, вслед за красными комиссарами, которые брали заложников и тысячами расстреливали врагов прекрасного нового мира.

Но Грейс (в отличие от комиссаров) доводится увидеть результат своего эксперимента. Она видит, что вместо царства свободы она построила концлагерь. Более того, рабы остались рабами, а вот она сама насквозь пропиталась их тлетворным духом равнодушия и насилия. И она бежит – потому что выхода у неё уже нет. Впоследствии Триер рассказывал, что испытывал после «Мандерлея» (2005): «Два года назад я впал в депрессию. Для меня это был новый опыт. Всё, что только существует на свете, казалось пустым, бессмысленным».

Меланхолия, как приговор (казнить жизнь!)

И вот на исходе своей депрессии, даже, по его словам, в терапевтическом порядке, он снимает «Антихриста» (2009): окончательный приговор человеку и миру, в котором он живёт. В «Антихристе» нет аргументов и глубокого психологизма. Триер не удосуживается анализировать. Он лишь вяло пишет диагноз, не отвлекаясь на симптомы и их глубинные причины. Получается так: человек есть зло. Все порывы, благородные начинания, жертвы – всё лицемерно, всё происходит из себялюбия или садомазохистских комплексов. Выхода нет, потому что мир вокруг нас – тоже зло, где и дохлая лисица говорит загробным голосом. Это один из самых слабых фильмов Триера. Он одномерен. Его функция лишь сформулировать, причём без новых доказательств, вывод, вытекающий из всего предшествующего его творчества. Казалось бы, к чему снимать что-то ещё? Если вывод сделан правильно, то не нужны никакие новые комментарии. Silentium. Но в 2011 году Триер делает новый шаг, выставляя на суд публики «Меланхолию».

Главная героиня – уже полтора десятилетия Триер говорит устами женщин – находится на границе мира живых и мира теней. Она пытается жить, как люди – выходит замуж, танцует, шутит шутки. Но её силы на исходе. Она видит вопиющую пустоту, мелочность, бессмысленность окружающего мира. И время от времени срывается. Изменяет жениху, не получая от этого удовольствия, оскорбляет босса, уходит с церемонии собственной свадьбы, мочится на поле для гольфа. Она впадает в апатию и тяжёлую меланхолию, так же как и Триер и все те, кто разделяет его интеллектуальный и исторический опыт. Люди – гнусные опарыши, копошащиеся в разлагающемся теле цивилизации. Их духовная пустота лишает смысла самоё время, жизнь как таковую. Здорово, но мы уже слышали от Триера много раз. Зачем он так настойчиво повторяет одно и то же?

Очень хочется сказать маэстро: «Не надо нервировать народ. Если у вас сдали нервы, и началась истерика – пейте холодную воду маленькими глотками. Если жизнь потеряла для вас смысл, а окружающие кажутся никчемными насекомыми – вас ждёт баночка с вкусными таблетками. Если их есть по одной, то настроение улучшится. Если жизнь — совсем конченое зло – глотайте всё разом, и дело с концом. Но не надо кликушествовать. Людям и так плохо. Они и без вас страдают. Люди обездолены. Люди разбиты. Им нужно много мужества, чтобы вновь собраться с силами и подняться с колен. Вы могли быть полезны, даже тогда, когда ставили страшные художественные диагнозы. Но теперь вы дезертировали. Дело ваше, только не войте, что всё потеряно. Кушайте свою меланхолию сами».

Но Триер продолжает. От своего имени и от имени своего разочарования он противопоставляет жизни – смерть. Не вечный цикл рождения и умирания, как в дряблой буддийской болтовне, не переход к вечности, как в ветхом христианстве, а смерть, как конец, за которой темнота и пустота, и ничего. Не брахман-атман и не фаворский свет, и не всякие другие рюшечки. Конец. Триер пуляет в Землю, в нашу голубую планету, со всеми её бесчисленными живыми существами, с 7 миллиардами людей, их страданиями и надеждами, бессмысленный газовый шар из космической бездны – только чтобы разделаться с нами, не оправдавшими его надежд. Он не просто показывает нашу ничтожность перед лицом смерти, он нам этой смерти желает, он нас к ней приговаривает. И не только нас – всё живое. «Нигде в космосе, кроме Земли, жизни нет, и никогда не будет, – говорит он, перед тем, как поставить последнюю точку в истории. – И это хорошо».

Нет бога, нет любви, нет свободы, нет смысла, нет будущего. И во всём виновата сама жизнь, которая не стоит самой себя. И Триер преодолевает свою апатию, чтобы восстановить справедливость, как он её теперь понимает. Казнить жизнь. Казнить Человека. Но в том-то и дело, что Меланхолия (так Триер назвал планету-убийцу в своём фильме) не летит. И жизнь продолжается, как ни банально это звучит, и как бы к этому не относился уважаемый режиссёр. И ему придётся считаться с этим фактом. Другое дело – как.

От меланхолии к фашизму

Жестокое разочарование в гуманистических идеалах, постигшее интеллигенцию вслед за провалом проекта эмансипации человечества от стихийных сил социального рока, привело к тому, что огромная её часть перешла под прямо противоположные знамёна мизантропии и гностицизма. Некоторые из наиболее реакционных деятелей неоконсервативного движения были на заре юности коммунистами. Булат Окуджава, певший про комиссаров в пыльных шлемах и про «надежды маленький оркестрик под управлением любви», заявил, что «наслаждался» расстрелом народа на Пресне в октябре 1993 года. Есть глубокая диалектическая связь между Христом и Великим Инквизитором. Эта связь отражает и противоположность между ними, и их нерасторжимое единство. Именно в этой области лежит механизм обратного превращения Павла в Савла: гуманистической (по происхождению и по убеждениям) интеллигенции в идеологов человеконенавистничества.

Ведь когда вы принимаете решение вмазать по голубой планете Меланхолией, чтобы раз и навсегда расквитаться за грехи её обитателей, а потом выходите на улицу и видите своих жертв живыми, разгуливающими как ни в чём ни бывало, вы уже смотрите на них в амбразуру, через прицел, как на врагов. А каковы рецепты врагов человечества? Если планетой убить их не получилось, то как загнать их, недостойных жизни, в небытие – духовное и физическое?

Триер нащупал уже направление следующего шага. На своей пресс-конференции в мае он вскользь заговорил о Гитлере. Что, мол, он понимает старика Алоизыча, и сочувствует нацистам, хотя ничего не имеет против евреев. Разразился скандал, организаторы Каннского фестиваля заявили, что такие высказывания неприемлемы. Что никто не позволит и т.д. Для журналистов и кинематографической общественности вся эта история стала лишь новой эпатажной выходкой сумасбродного режиссёра. А речь на самом деле идет о фундаментальном интеллектуальном сдвиге, обозначенном одним из самых сильных и талантливых художников современности, – о повороте интеллектуалов не просто к постмодернистскому декадансу, а напрямую к фашизму. Может быть, в старых, а, может, в новых формах. Но железная закономерность с неотвратимостью приведёт Триера и многих других в лагерь сознательных и последовательных врагов гуманизма, а значит, и человечества, каким мы его знаем. Теперь его новыми союзниками станут враги рода человеческого, cатана и Гитлер.