Рассуждения о революции против энтропии
Александр ДОМЕРОВСКИЙ, Василий ГРАДОВ
В данной статье нам хотелось показать, что актуальной задачей русских социалистов и левых патриотов является не просто изменение социально-экономической модели России, а создание новой цивилизации, альтернативной современному модернистскому обществу. Наш анализ будет базироваться на опыте прошлых веков, истории жизни прошлых культур.
Общество является динамической системой — в нём постоянно находятся те, кто стремится изменить общественный порядок. Изменение же порядка — по сути дела, разрушение. Эта деструктивная сила направлена на социальный порядок, общественные институты и мораль, она может принимать формы радикальных политических партий, революционных организаций, движений за реформу того или иного порядка. По факту — всё это лишь аккумулирует разрушительную энергию, которую мы будем в дальнейшем именовать «энтропией».
Поскольку любое общество обладает неким подобием инстинкта самосохранения, оно пытается направлять энтропию, управлять ей. Для этого создается система согласования интересов — цивилизация. Существование цивилизации является тем самым общественным договором, описанным в трудах классиков, призванным удовлетворить интересы различных социальных групп, избежав при этом хаоса. Необходимость сдерживания энтропии приводит к усложнению социальной структуры, его большей институционализации, наблюдается прогресс форм социальной связи, увеличивается количество классов, социальных групп, сословий, государственных органов. Общество, которое движется в сторону такого усложнения, является антиэнтропийным, которое же тянется к максимальному упрощению — энтропийным.
Поскольку любое общество обладает неким подобием инстинкта самосохранения, оно пытается направлять энтропию, управлять ей. Для этого создается система согласования интересов — цивилизация.
Состояние общественной энтропии возникает, как правило, само собой. Можно сказать, что это состояние наиболее естественно. Социальные связи характеризуются полуанархической примитивностью, можно также сказать, что общество энтропии — общество хаоса. Однако энергия, человеческий потенциал, который не желает мириться с общественным хаосом, преобразовывает энтропию и начинает развиваться самоусложняющееся, антиэнтропийное общество.
Антиэнтропийное общество можно условно назвать обществом социальной эволюции. Как правило, оно возникает на устойчивом экономическом базисе, когда стабильные хозяйственные отношения позволяют социальным отношениям прогрессировать. Так, на базисе рабовладельческой экономики была создана римская культура, и построена величайшая империя от Британии до Малой Азии. Следует также допустить возможность того, что в определённый момент в силу накопления знания и развития человеческого разума оно сможет быть построено целенаправленно, опираясь на знание экономических процессов. Примером такой попытки может служить советская плановая экономика, построенная целенаправленно и концептуально, представляющая собой более сложный (антиэнтропийный) способ ведения хозяйства, чем экономика капитализма, «анархия производства».
С первого взгляда можно подумать, что антиэнтропийное общество характерно для первого этапа развития цивилизации, для её подъёма, а энтропийное общество, которое напротив стремиться к упрощению, характерно для упадка. Однако это только часть правды, на деле же социальная деградация, характерная для энтропийного общества, может сопровождаться как деградацией технологии и производительных сил, так и их подъёмом. С первого взгляда это может показаться странным — нам кажется, что социальный прогресс сопровождает прогресс технологический. По факту же производственные силы (технологические новшества) часто вступают в конфликт с социальной структурой общества, заставляя её упрощаться, в конце концов, превращая общество антиэнтропийное (общество социального прогресса) в энтропийное (общество социального упадка).
Антиэнтропийное общество можно условно назвать обществом социальной эволюции. Как правило, оно возникает на устойчивом экономическом базисе, когда стабильные хозяйственные отношения позволяют социальным отношениям прогрессировать.
Как уже было сказано антиэнтропийное общество вырастает на определённом экономическом базисе, который в свою очередь обусловлен уровнем развития производительных сил. Вся выросшая социальная пирамида покоится на технологических предпосылках. Если у власти оказываются грамотные управленцы, им удаётся до поры до времени обеспечить мирное существование новых технологий и старой социальной структуры. Куда чаще случается конфликт между экономическим базисом и социальной структурой. В марксизме это описано как революция. Социальная структура, если у неё не получается интегрировать в себя технологические новшества, пытается от них избавиться. В интересах же кругов, использующих технологии, старую структуру сломать или упростить.
Согласно марксистскому оптимистическому взгляду, подобное противостояние заканчивается уничтожением старого, непригодного для развития социального строя, и становлением нового, который основывается на новых производственных посылках. Несмотря на то, что технологии побеждают далеко не всегда в противостоянии с общественной системой, если они всё же одерживают верх, происходят глобальные изменения в культуре общества. Все сферы жизни постепенно перестраиваются под новый экономический строй. При этом данной процесс с абсолютной точностью характеризуется выплеском энтропии только на первых порах. Уровень развития производственных сил вызывает социальный хаос. Далее всё зависит от адекватности властных решений. Хаос может либо усугубляться, тогда появляется энтропийное общество, либо уменьшаться, преобразовываясь в антиэнтропийное общество. В этом смысле технологии дестабилизируют общество, делая неминуемым его кардинальное изменение в ту или иную сторону.
Теперь необходимо приложить всё, что написано выше к реальным историческим процессам. Поэтому, опираясь на вышеизложенное, мы определим, что такое модерн и выделим в нём основные тенденции. Датой рождения европейской культуры в полном смысле этого слова можно считать 476 год, год уничтожения Западной Римской Империи. Уже к этому моменту началась явственная деградация государства — границы слабели, рождаемость падала, варвары массово переселялись на территорию Империи, при этом не перенимая её культуру, а шаг за шагом навязывая свою. Ничего не напоминает? Но не будем торопить события — сходства поздней Античности и современного мира будут объяснены позже. Главное в этом процессе — разрушение имперских институтов, упадок рабовладельческой экономики. Как мы уже указали, что всё это признаки энтропийного общества, быстро несущегося в объятия хаоса. Исходя из этого, саму точку окончательного разрушения Римской Империи можно считать моментом максимальной энтропии, высшей неорганизованности.
Инициированное буржуазией противостояние социально-экономическим пережиткам Средневековья, постепенно перешло в культурную, неэкономическую плоскость. Сам процесс стал уже неподконтрольным классу, который их запустил. Борьба за свободу перешла к меньшинствам, возглавляемым левацкими социалистическими партиями.
После смерти Римской Империи мы видим реконструкцию общества на новых экономических началах — на началах феодализма. Идёт формирование новой системы, хаос постепенно отступает, а значит, общество опять вступает на путь антиэнтропии. На протяжении всего Средневековья мы наблюдаем усложнение социальной конструкции: от власти местных князьков — к централизованному абсолютистскому государству, от родоплеменной аристократии — к дворянству, от чисто экономического деления на земледельцев и воинов — к структурированным сословиям.
Всё было бы замечательно, если бы в недрах феодализма благодаря развитию торговли и усиленной централизации не вызрел капитализм. Он и спутал все карты. Одним из первых знаков, предвещавшим начало модерна, явилась буржуазная революция в Голландии, хотя первые признаки борьбы зарождающегося капитализма можно найти ещё в XII веке в борьбе городов за самоуправление, в так называемом «коммунальном движении». Далее последовала Английская, а затем и Французская буржуазная революция. Вспомним знаменитый лозунг последней «Свобода, равенство и братство». Что это означает с точки зрения нашей теоретической модели? А означает это разрушение феодальных институтов, всего того, что было выстроено за века антиэнтропийного средневекового общества. Капитализм больше в них не нуждается, капитализму нужна более примитивная социальная модель для увеличения прибыли — национальное эгалитарное сообщество. Именно процесс перехода сложной иерархической модели позднего феодализма к капиталистической нации и является тем, что мы называем «модерн».
Далее в течение нескольких столетий идёт добивание средневековых порядков. Культура Средневековья, также представляющая собой часть сложно институционализированного антиэнтропийного общества, оказывается устойчивее экономического базиса, поэтому освобождение от неё и занимает несколько веков. За ликвидацией крепостничества следует уничтожение сословий и абсолютной монархии, а в свою очередь за этим — освобождение от гнёта церкви и цензуры. Именно тогда и начинается то, что сейчас называют борьбой против дискриминации. Инициированное буржуазией противостояние социально-экономическим пережиткам Средневековья, постепенно перешло в культурную, неэкономическую плоскость. Сам процесс стал уже неподконтрольным классу, который их запустил. Теперь борьба за свободу перешла к меньшинствам, возглавляемым левацкими социалистическими партиями.
Вспомним знаменитый лозунг последней «Свобода, равенство и братство». Что это означает с точки зрения нашей теоретической модели? А означает это разрушение феодальных институтов, всего того, что было выстроено за века антиэнтропийного средневекового общества. Капитализм больше в них не нуждается, капитализму нужна более примитивная социальная модель для увеличения прибыли — национальное эгалитарное сообщество.
Когда речь идёт о «классическом капитализме», мы представляем себе буржуазную семью, твёрдое государство с сильной армией, влиятельную церковь. Всё это приправлено гражданским сознанием, патриотизмом, борьбой относительного либерализма с относительным консерватизмом. Однако оказывается, что это состояние, по сути, являлось промежуточным и крайне непрочным. Вопреки марксизму, утверждающему, стадии классического капитализма присуща определённая гармония экономических и социальных институтов, мы все стали свидетелями того, как капитализм уничтожил то, что казалось неотъемлемой его частью.
Одним из первых сигналов, говорящих о приближении конца модерна, стала радикализация консервативных сил в первые десятилетия XX века, вылившаяся в появление национал-социализма, фашизма и традиционализма. Тогда впервые романтический идеал национального государства столкнулся с идеалом общества потребления и мирного сытого мещанина. Поражение же стран Оси в Мировой войне нанесло удар по остаткам средневековой культуры. После войны по остаткам антиэнтропийной культуры был нанесен добивающий удар в виде событий 1968 года и сексуальной революции.
Стоит также отдельно отметить специфику русского модерна. Удар в виде революции 1917 года был нанесён преимущественно по социальной структуре в силу специфической направленности марксистского учения на построение «бесклассового» общества, то есть общества с идеальной энтропией. Надо отметить, что это удалось сделать русским более чем кому-либо — до сих пор ни одна страна не достигла таких впечатляющих результатов в области уравнивания продуктов социальной системы и человеческого материала. Именно ошибка в создании будущего советского человека и привела Советский Союз к краху. Экономика советского социализма и эгалитарное общество не смогли сосуществовать. Плановая модель, ставящая во главу угла не увеличение возможного потребления, а стабильное и планомерное развитие требовала чрезвычайно жёсткого отбора кадров, своеобразной элиты, которую не могла создать советская образовательная система. Что вылилось в полномасштабный луддизм, который мы все наблюдали в 90-х, — невиданное до той поры разрушение техносферы. Это позволяет нам сделать промежуточный вывод — социалистическая экономика как более сложный механизм требует более сложной, «антиэнтропийной» социальной структуры.
В США частично пострадали и социальная структура, и нормы морали, однако управляющий аппарат смог удержать данные процессы под относительным контролем, используя идеологию американской исключительности.
Мир движется к усилению энтропии. Скорее всего, этот процесс приведёт к разрушению цивилизации.
Наиболее сильный удар был нанесён традиционным институтам в странах Европы, которую и стоит рассматривать как наиболее чистый вариант победившей энтропии. На фоне низкой рождаемости коренного населения, во многих случаях недостаточной для поддержания простого воспроизводства популяции, обостряется миграционный кризис, грозящий уничтожить, варваризировать европейскую культуру, который модерн обязан своими свершениями. Происходят события, аналогичные тому, что было на конечных стадиях разрушения другого антиэнтропийного общества — Римской империи. Потоки мигрантов также привлекает нехватка дешёвой рабочей силы, источником которой традиционно являлась разрушенная деревня. Расслабленный европейский человек не в состоянии серьёзно сопротивляться в случае начала полномасштабного конфликта — в нём нет ни рыцарских идеалов Средневековья, ни идеалов служения Родине и нации модерна.
Популярные концепции постмодернистского общества часто характеризуются оптимистическим настроем, характерным для эпохи технологического подъёма XIX-XX веков. Однако мы, как люди, подошедшие к грани модерна и смотрящие в бездну, которая простирается за его пределами, более не можем использовать типично модернистские концепции, мы стоим выше ребяческого цивилизационного оптимизма, модернистское сознание в нас уже преодолено. Заглянув в глаза постмодерну, мы навсегда перестали быть наивными оптимистами, столкновение с ним дало понимание того, что будущее не будет похоже на недавнее настоящее, что человечество, шагающее вперёд от победы к победе, является не более чем мифом. Это значит, что нам надо обратиться к истории и традиции.
Проведённый нами анализ показывает, что мир движется к усилению энтропии. Поскольку у нас есть определённый исторический материал, позволяющий нам делать выводы, можно сказать, что, скорее всего, этот процесс приведёт к разрушению цивилизации. То есть на руинах энтропийного общества будут предприняты попытки построения нового антиэнтропийного общества. Проблема в том, что вместе с современным энтропийным обществом может погибнуть современная культура и технология, и это будет уже означать Новое Средневековье в лучшем случае (лучший случай, если это Средневековье будет походить на европейское, а, например, не на азиатское).
Вместе с современным энтропийным обществом может погибнуть современная культура и технология, и это будет уже означать Новое Средневековье в лучшем случае.
Разумеется, что это понимаем не только мы, многие учёные и политические лидеры осмысливают это просто в других категориях, предпочитая выражения «засилье мигрантов», «упадок морали», «общество потребления» и тому подобное. Совершаются также многочисленные попытки предотвратить цивилизационный коллапс. Из-за неполного понимания происходящих процессов такие попытки носят оборонительный и неуклюжий характер. Консерваторы, пытающиеся в XXI веке с помощью религиозных аргументов защитить традиционные ценности, поднимаются на смех. Лишний повод для зубоскальства дают и секты, стремящихся защитить традиционные ценности с помощью псевдонаучной и парапсихологической аргументации типа учения о телегонии или пагубном влиянии алкоголя и матерной лексики на ауру. Хотя следует признать, что все явления — попытки, без всякого сомнения, неуклюжие, спасти остатки антиэнтропийного общества, и тем самым вогнать общество в рамки, ради его же спасения.
Как оказалось, топливом для модерна, для его великих достижений служило всё то, что было упразднено как старое и отжившее. Энтропийное общество, общество институционального разрушения, подошло к своему концу, ибо разрушать более нечего.
Из вышесказанного становится ясно, что альтернативой энтропийному обществу может стать только общество антиэнтропийное. Принципиален только вопрос, будет ли это общество абсолютно дикое, возникшее стихийно после глобальной катастрофы, или общество, построенное с вполне чёткой целью. Единственный выход, который видим мы — сознательное строительство антиэнтропийного общества, призванного сохранить и развить достижения модерна. На практике это будет означать не хаотизацию общества, не его упрощение, а его институциональное усложнение.
Заглянув в глаза постмодерну, мы навсегда перестали быть наивными оптимистами, столкновение с ним дало понимание того, что будущее не будет похоже на недавнее настоящее, что человечество, шагающее вперёд от победы к победе, является не более чем мифом. Это значит, что нам надо обратиться к истории и традиции.
Оптимальным, на наш взгляд, является вариант социалистического меритократического общества. Как мы отметили выше, опыт Советского союза показывает утопичность эгалитарного социализма, поэтому не остается другой возможности, как создавать более сложную, многоступенчатую элитарную модель. Другими словами, социализм, как более высокая ступень управления хозяйственной сферой общества требует более сложной социальной структуры.
Актуальная задача сегодня — осознание текущих процессов, и взятие их под контроль. Используя достижения науки и техники, исторические знания мы можем сконструировать то общество, в котором мы хотим жить. В котором будут сбалансировано решены задачи текущего момента — преодоление кризиса воспроизводства, технологического застоя, деградации человеческого материала. Сегодня мы видим, что модерн умирает. Будем ли мы жить в неведении и отсталости, либо сознательно строить наш идеал решать только нам.
Читайте также:
Ален де БЕНУА. Второй лик социализма
Шарль ПЕГИ: «Наш социализм был религией мирского спасения»
