Живёт в России, а точнее – в Москве, замечательная женщина – француженка Карин Клеман. Редкая гражданская акция или мероприятие активистов социальных движений в столице обходится без её участия. Вся информация о протестном движении скапливается на интернет-ресурсе Института коллективного действия, который она возглавляет. Однако, наблюдая за Карин, волей или неволей задаёшься вопросом: а нужно ли было уезжать из Франции, где политическая активность населения порой зашкаливает, в Россию, где пока лишь горстка людей превратилась из обывателей в активистов? Интервью у Карин взял её коллега и товарищ, а заодно – сотрудник Артели аналитиков Александр ЛЕХТМАН.
Александр Лехтман: Карин, когда ты начала заниматься общественной деятельностью?
Карин Клеман: Впервые участвовала в демонстрации в маленьком городе в Лотарингии, где я училась в школе. Это было в 1986 году — бунт школьников во всей Франции против так называемой «реформы Деваке» — по фамилии министра образования в правительстве Жака Ширака (Алена Деваке, фр.: Alain Devaquet), который агитировал за проведение обязательного вступительного экзамена в ВУЗы. Мы шли несколькими сотнями школьников по улицам городка, крича: «Нет конкурсу!», «Деваке в отставку!». Мне было приятна сама атмосфера, а также то, что мы прогуляли уроки. В дальнейшем я не была особо активной, просто среди друзей оказалось немало активистов, и я с ними ходила на некоторые мероприятия. (Студенты победили – реформа была отменена – S.N.)
— А. Л.: Как ты воспринимала тогда активизм? Что он для тебя значил?
— К. К.: Нельзя сказать, что я понимала смысл активизма до того, как попала в Россию. Для меня это тогда было слишком абстрактная деятельность, оторванная от реального положения дел. Ну, скажем, зачем защитить права студентов нашего ВУЗа, — я тогда училась в Парижском элитном Институте политических наук, — если и так у них всё более-менее хорошо? Не хватало жизненного опыта, наверное, и эмоционального стимула для вовлечения. Это всё пришло в России.
— А. Л.: Когда ты приехала в Россию? Что это было за время? Какое у тебя сложилось впечатление о нашей стране в тот момент?
— К. К.: Первый раз я приехала в 1994 году, и за вычетом каких-то периодов, когда возвращалась во Францию, вот уже 15 лет, как я живу в России. То есть большая часть моей взрослой жизни прошла здесь. Так что я скорее сейчас отождествляю себя с Россией, чем с Францией. Приехала я собирать материалы для написания диссертации о рабочих и трудовых отношениях на промышленных предприятиях. Нельзя сказать, что я ожидала увидеть Россию Достоевского или Толстого, но какая-то доля романтизма была, вызванная, в частности, загадкой коммунизма и что с ним стало в стране «реального коммунизма», а также иллюзиями насчёт «демократической революции» 1989 года. Но, столкнувшиеся с действительностью, все мои иллюзии быстро развеялись.
Середина 90-х — это время, когда люди боялись вообще выходить из дома после 20.00. И огромное недоверие. Это депрессивная атмосфера растерянных и разочарованных людей. О теплоте и русской душе оставалось только мечтать (если не учитывать студенческие посиделки и застолья в узком кругу). А при ближайшем знакомстве с тогдашней жизнью рабочих (я же ездила по регионам, посещала предприятия, брала интервью у рабочих) вообще становилось скверно на душе. Не получают зарплату несколько месяцев и ходят на работу! Как рабы! И нулевая самооценка: «Мы ничего не можем», «Мы скот», «Мы батраки», «Мы люди подневольные». На экране телевизора то же самое — рабочие «лишние», «лентяи», «пьяницы», «постоянно бастуют и не работают». И это притом, что как раз не бастовали, а покорно ходили работать за бесплатно.
— А. Л.: Эти поездки по регионам, встречи с рабочими как-то повлияли на твоё мировоззрение, на твоё желание продолжить работу в России?
— К. К.: Ну, спокойно выдержать все это я не смогла. Просто смотреть со стороны, безучастно наблюдать, анализировать — я не смогла. Вот и поднялся во мне позыв что-то делать, чтобы работяги прекратили самобичевание, чтобы работодатели — под давлением истеблишмента, интеллигенции, политиков и прочих голосов из телевизора — прекратили издеваться над людьми. Я уже тогда во многом случайно (иногда просто у проходных) познакомилась с некоторыми профсоюзными активистами. Они, в свою очередь, познакомили меня со своими товарищами. Я искала людей, которые не смирились, которые пытались защитить свои права, своё человеческое достоинство, в конце концов.
Сначала не знала, что делать. Не было ни опыта, ни легитимности (кто я такая была?). Решила начать с того, что наиболее осуществимо и логично для меня — старалась установить связи между западными социальными движениями и российскими активистами. Поскольку тогда бурно развивалось так называемое «антиглобалистское», или альтерглобалистское движение на Западе, и у меня были знакомые в этом движении, я сначала стремилась подключить российских активистов к этому всемирному движению, чтобы они получили возможность набрать опыт и связи. Я участвовала в организации нескольких коллективных поездок российских активистов на европейские и всемирные форумы, участвовала в создании подобных альтерглобалистских организаций в России.
Но достаточно быстро я поняла, что это не совсем то, что надо — слишком оторвано от реального положения дел в России: местные социальные и профсоюзные движения были малоразвиты, слабы, им надо было в первую очередь набрать силы там, где они действовали, с людьми, которые там живут и работают. Поэтому я постепенно прекратила эту свою международную деятельность. Начался период Института «Коллективное действие».
— А. Л.: Когда ты создавала Институт «Коллективное действие», в чем ты видела его задачу тогда?
— К. К.: ИКД мы с товарищами создали в мае 2004 года, не без подсказки моего тогдашнего спутника жизни Олега Шеина. Только что прошли очередные выборы, начался второй путинский срок, и мы ожидали очередной виток антисоциальных реформ. Идея была в том, чтобы создать информационное, коммуникационное и аналитическое пространство, где различные общественные организации, профсоюзы, движения, инициативные группы, могли найти объективную информацию о грядущих реформах, где они могли представить свою, альтернативную, точку зрения, обмениваться опытом и наладить связи. Кроме того, сайт ikd.ru должен был популяризировать различные социальные инициативы, знакомить с ними общество, тем более, что мы прогнозировали подъём социального протеста в связи с реформами и хотели способствовать структурированию и координации мобилизации, чтобы шли общественные кампании с шансом на успех. То есть ИКД был задуман как рупор социальных движений, а также как аналитический и организационный ресурс для них.
— А. Л.: ИКД сейчас является, наверное, одним из самых влиятельных и уважаемых ресурсов в среде социальных движений. Как удалось добиться этого влияния? Какой был отклик в общественной и политической на работу Института, когда он только начал действовать?
— К. К.: Тогда шла подготовка к монетизации льгот, и дискуссии уже начались среди общественных организаций — потенциальных жертв монетизации (организации инвалидов, чернобыльцев, ветеранов, профсоюзы и прочее), и мы в этом стали активно участвовать, способствуя взаимодействию между организациями, помогая в организации встреч, обсуждений, составлении плана совместных действий. В итоге мы были среди ключевых координаторов предварительной кампании — летом 2004 года, за поправки в законопроект, а затем уже за его отмену. Благодаря проведению этой кампании, — она включила многие различные общероссийские организации, — мы уже набрали немало контактов, как и в Москве, так и в регионах. Когда начались уже массовые, — вначале стихийные (когда люди массово стали выходить на улицу только после того, как гром уже грянул) выступления, мы искали контакты с тем или иным инициаторами, выходили на контакт, устанавливали связи — в общем, пытались создать общую динамику, чтобы воздействовать на федеральную власть.
В итоге у нас уже в начале 2005 года образовалась достаточно широкая сеть контактов с общественно активными людьми. Мы последующие месяцы продолжали отслеживать ситуацию, и нам стало очевидно, что люди ощущают необходимость встретиться, познакомиться друг с другом. Поэтому мы стали одним из главных инициаторов первого Российского социального форума, который прошёл в Москве в апреле 2005 года. На форум съехались представители организаций и движений самой разнообразной направленности: от радикальных политических до экологических и правозащитных. В общей сложности собралось около тысячи человек более чем из 40 регионов страны. Главным итогом стало решение о сотрудничестве, а также создание коалиции самых активных региональных граждански-протестных структур, сформированных во время выступлений против монетизации — Союз координационных советов России (СКС). Фактически ИКД стал техническим координатором этого Союза. Далее — стали разворачиваться жилищные и городские «битвы» с конца 2005 года вследствие изменений в жилищном и градостроительном законодательстве, а также в связи с либерализацией строительной сферы и ЖКХ.
Стало формировать нечто похоже на жилищное движение — объединенное против ультралиберальной и антисоциальной жилищной и градостроительной политики, проводимой властями всех уровней вкупе с бизнес-структурами. И мы активно способствовали развитию этого движения, во-первых, через СКС, которые инициировал проведение кампании «За народную жилищную политику» (за капремонт за счёт государства), но также через аналитические и просветительские материалы о сути реформы, о возможностях самоорганизации и жилищного самоуправления.
— А. Л.: То есть Институт старался оказывать, скажем так, идеологическое или политическое влияние на создававшееся движение. Что вы пыталась донести до социальщиков в смысле идей, методов работы, взаимодействия с чиновниками?
— К. К.: Мы никогда не стояли на позициях — «Всё долой» и протест ради протеста. Там, где посчитали, что есть возможность перехитрить власть и бизнес, пусть в рамках тех законов, которые они принимают, мы это сделали. Надо чтобы люди не только смогли протестовать и махать плакатами, надо ещё, чтобы они научились работать конструктивно во благо общего дела («конструктивно» здесь отнюдь не означает «лояльно»). То есть чтобы они приобрели навыки самоорганизации и самоуправления, создали вокруг себя сообщества активных людей, пытались хотя бы немножко контролировать то, что происходит у них вокруг — в своём доме, на своей придомовой территории, в своём квартале, в своём цеху, на своём предприятии. Поэтому мы пропагандировали идею жилищного самоуправления и организации всевозможных коллективных структур.
Думаю, нам удалось повлиять на развитие движения тогда — оно не ограничилось чисто протестным моментом, но ещё и пыталось перехватить инициативу. Кстати, хочу сразу отметить, что искусственно и вредно разделить протест и «конструктивную» общественную деятельность. По моему глубокому убеждению, не бывает эффективного протеста без готовности взять ответственность за реальную альтернативу, так же как не бывает «конструктивной» деятельности без протеста, поскольку самостоятельная деятельность низовых граждан совершенно не нужна ни власти, ни бизнесу. Эту позицию мы пытались передать, и думаю, мы были услышаны, по крайне мере теми, кто способен на реальные действия.
— А. Л.: Несколько лет назад ИКД оказался в центре внимания СМИ. Во-первых, тогда произошла серия нападений на тебя. Кроме того, депутатом от «Единой России» Сергеем Железняком было инициировано протокольное поручение, в котором говорилось об организациях, которые стремятся «использовать социальный протест в условиях финансово-экономического кризиса с целью дестабилизации политической ситуации в стране». К таким организациям был отнесен и Институт «Коллективное действие». С чем ты связываешь эти события?
— К. К.: В течение нескольких лет мы постоянно расширяли сеть наших контактов, активно звонили в регионы, старались познакомиться с новыми инициативам, профсоюзами, коллективами и познакомить их между собой — посредством сайта, а также приглашая их на всевозможные межрегиональные конференции и прочие социальные форумы. Информация стала к нам притекать стихийно из регионов, что облегчала нашу работу по поддержке новостной ленты. Мы, насколько я могу судить по отзывам, стали узнаваемы в активистской среде — а для некоторых активистов стали даже ориентиром, когда мы указывали на перспективы, проблемы роста или призывали участвовать в каком-то мероприятии или кампании. С этим, возможно, связаны проблемы, которые мы испытали в конце 2008 года — нападения на меня с целью устрашения и депутатское расследование о связях, которые ИКД якобы имеет с западными финансистами и «заказчиками оранжевой революции» в России.
Я, кстати, ещё раз хочу подчеркнуть — я яростный противник «оранжевой революции», то есть действий, направленных на то, чтобы свалить существующую команду у власти, чтобы в итоге пришли к власти из другого клана истэблишмента. Я за изменение властных отношений в целом — чтобы общество не функционировало по принципу господства-подчинения (или «я начальник, а ты — дурак»), а каждый чувствовал себя обладателем хоть какой-то власти — хоть у себя в доме, хоть на предприятии, в городе или в стране. На основании того, что он живёт здесь, работает, голосует и прочее — то есть участвует в общественной, хозяйственной или политической жизни страны.
— А. Л.: Как бы ты в целом оценила развитие и динамику социальных движений со времени запуска ИКД?
— К.К.: О динамике развития социальных движений мы писали целую огромную книгу, так что буду лишь в общих чертах характеризовать общий тренд. Во-первых, и это главное для меня, стали всё больше участвовать в этих движениях «обыватели», то есть обычные люди, не профессионалы, которые не мыслили себя «бунтарями» или даже мирными общественными деятелями. Это уже начало той тихой низовой революции, о которой я только что сказала. Во всех сферах общественной жизни люди организуются: в родительские комитеты, в студенческие советы, в домовые комитеты, в инициативные группы против уплотнительной застройки, в экологические движения, в садовые сообщества, в реальные профсоюзы, в ветеранские организации, ассоциации мелких предпринимателей и так далее.
Во-вторых — и не без нашего участия — «брэнд» социальных движений уже прочно состоялся. Журналисты уже не путают их выступления с партийным или бюрократическим мероприятием. Очевидна новая энергия, новые лидеры — динамичные, харизматичные, симпатичные, воодушевляющие. Буквально в последнее время и творческая интеллигенция стала на это новое явление, наконец, обращать внимание — спасибо Юрию Шевчуку и Артемию Троицкому. Даже статусные социологи, наконец, стали изучать этот феномен. Да и сами активисты себя теперь чувствуют частью одного целого. Пришлось даже Путину с его «народным фронтом» делать вид, что и у него есть поддержка активных граждан. Впрочем, единственным результатом этой его затеи станет пополнение рядов оппозиционно настроенных граждан.Одним словом, социальные движения теперь уже ни раздавить, их нельзя ни игнорировать, ни манипулировать ими — они слишком живучие, гибкие, низовые, протестные, мобильные, неформальные.
— А. Л.: Расскажи, какими ты видишь перспективы социальных движений в контексте предстоящих больших политических событий — парламентских выборов 2011 года и президентских 2012?
— К. К.: Сначала скажу, что я считаю необходимым, чтобы социальные движения занимались политикой. Потому что безразличие (или отвращение) к политике позволяет политикам делать с ними что угодно, говорить от их имени, что вздумается, украсть их голоса. Это уже было много раз. И в начале 90-х, когда команда Ельцина узурпировала стремления к демократии, исходящие от всех многочисленных движений эпохи поздней Перестройки. И в конце 90-х — напоминаю, что тогда были крупные выступления трудящихся за спасение заводов и предприятий, вплоть до перекрытия транссибирской магистрали и организации городских протестных лагерей, в том числе у Белого Дома, — когда в ответ на требования выплаты зарплаты, наведения порядка и наказания олигархов люди получили Путина с его «диктатурой закона».
Поэтому социальщикам необходимо выработать свою программу, чётко обговорить свои взгляды — какую демократию они хотят, какую справедливость, через какие механизмы. Иначе на волне протеста вновь придут во власть и установят свой «порядок» персонажи типа Немцова или Касьянова, которые никогда не работали вместе с людьми, не жили их ожиданиями и притязаниями. А сейчас в голове у большинства социальных активистов политическая каша по принципу — все, кто против «этой» власти, «этих» чиновников, вместе с нами. Я считаю, что такая ситуация опасна — или очередной узурпацией голоса социальных движений со стороны циничных политиков, или приходом во власть самых демагогических и экстремистских сил типа националистов. Объективно, общий проект социальных и профсоюзных движений должен быть левым, основанным на левых идеях солидарности, самоорганизации, самоуправления, отрицания эксплуатации и угнетения.
— А. Л.: Но откуда он возьмётся этот левый — социалистический или социальный, как угодно, и демократический — проект, если левое движение сейчас очень слабо в России?
— К. К.: Оно, к счастью, развивается. Причём, что радует, всё больше левых активистов работают в социальных и профсоюзных движениях. Но их влияние не выдержит никакого сравнения с другими политическими организациями, за которыми либо большие ресурсы (правые либералы), либо громкие и простые истины (националисты). Кроме того, мешает развитию левого движения существование КПРФ, которая, чем дальше, тем больше отказывается от левой идеологии и практики. При этом есть новые левые, и пусть их горстки людей, их задача — работать бок о бок с социальными и профсоюзными активистами, не брезговать их идеологической неразборчивостью, дискутировать с ними, дискутировать и с политическими оппонентами в присутствии социальных активистов, помочь им уточнить идеологические значения их активистской практики, вместе с ними, в конце концов, выработать новую левую идеологию.
В целом же не хватает дискуссионного пространства, мало времени и сил, чтобы поднять голову над самыми срочными делами и проблемами, остановиться и думать, подумать о будущем, о видении желаемого общества. Подавлена способность мечтать, делать ставку на желаемое будущее. А вот это необходимо для сознания себя и своей силы, для развития движения в целом и достижения качественных общественных изменений. Сказанное выше, в том числе, я отношу к себе. Я заметила за собой феномен атрофии мысли о будущем. Во Франции вроде бы я этим не страдала. А здесь жизнь, как сказать, заставила… Это неправильно, надо вернуть себе способность свободно мыслить, не чувствовать себя угнетённым, не думать только о завтрашнем дне. Надо мечтать. Поэтому, собственно, я намерена переформатировать ИКД в сторону более аналитической и исследовательской деятельности. Намерена больше участвовать в политических дебатах. Возвращаясь к более приземлённым вопросам, я бы ещё добавила, что не надо бояться участвовать в той институциональной политике, какой бы неидеальной она не казалась (я тут не о себе говорю уже).
— А. Л.: Почему не надо бояться? В социальной среде довольно распространено предубеждение относительно участия, как ты выразилась, в институциональной политике.
— К. К.: Во-первых, потому что парламентские партии — это всё же ресурсы, возможности участвовать в законотворческой работе, повлиять на общий политический курс. Согласна, это ограниченная возможность, но всё же надо её использовать. Но не идти к партиям исключительно как просители помощи, а разговаривать с ними с позиции силы, с позиции состоявшихся организаций и движений, которые имеют социальную базу и мобилизационный потенциал. На партнерских отношениях и при условиях, что партия соглашается продвинуть проекты, согласованные внутри движения.
И надо идти избираться! Есть всегда риск, когда неопытный человек «снизу» сталкивается с громадной силой институциональной системы — он может оторваться от своих товарищей, растеряться, поступиться своими принципами, но тогда либо человек слишком слабый, либо движение слишком слабое. При сильном движении и контроле снизу его представитель в политической системе не может делать, что хочет. Есть ещё другое соображение — слишком часто активисты ограничиваются негативными лозунгами типа «Долой!». А после «долой» что будет?
Не надо думать, что когда-нибудь настанет такое прекрасное будущее, в котором все люди с благими намерениями смогут без проблем осуществить свои проекты и работать во благо народу. В реальном мире есть куча ограничителей и противоречий, и, чтобы влиять на действительное положение дел, хорошо иметь опыт, даже неудачный, конкретной работы в политических институтах, будь-то городских советах, парламентах, муниципалитетах. Это ответственность за конкретное дело, уменье последовательно продвигать какое-то дело и преодолеть препятствия. Что касается предстоящих выборов я бы тоже советовала социальным и профсоюзным движениям идти на выборы по спискам парламентских партий, опять-таки с позиции сильного и со своими условиями.
А в целом я поддерживаю лозунг «За кого угодно, только не за «Единую Россию!». Это политический минимум. И, судя по растущему недовольству «партией жуликов и воров», есть шанс на массовую кампанию и на результат, по крайне мере, если будет хоть какой-то независимый контроль над выборами. Представляете, какая может быть победа гражданского общества, если «едросы», которые себя считают выше законов и не замечают свой народ, вдруг получат такую пощечину?
А. Л.: А что ты думаешь о президентских выборах?
К. К.: О президентских выборах что я могу сказать? В идеале нужно было выдвигать своего кандидата от народа, совершенно нового человека, не из истеблишмента, из среды новых лидеров-активистов. И всем движениям его поддержать и вести кампанию. Без шанса на успех, но зато с пользой для продвижения активистской идеологии. Но этого вряд ли можно добиться, это мало реализуемо. В остальном эти выборы — не наши выборы. Да и, скорее всего, выборов не будет. Даже если допустить, что Медведев пойдёт на них, что он не является просто марионеткой, за годы своего правления он растерял искры надежды, которые он поначалу вызвал в среде активистов своими реверансами в сторону «активных, самостоятельных и изобретательных граждан». Ведь никаких конкретных действий он не предпринимает, чтобы опереться на них против гниющей чиновнической машины.
А. Л.: Что ты думаешь о будущем существующей российской политической системы? Насколько, по-твоему, она стабильна?
К. К.: Я думаю, что существующая — монолитная, закрытая, коррумпированная — система очень не устойчива. Слишком большой бюрократический контроль не даёт возможность для контроля «снизу». Слежки, запреты, закрытость, попрание собственных законов и авторитарное вписывание всех в единый фронт «власти-народа» вызывает всё больше недовольства и порождает оппозиционно настроенных граждан. Рано или поздно эта система взорвётся или распадётся. Весь вопрос в том, а что придёт взамен? Готовы ли активные и организованные граждане взять судьбу страны в свои руки? Или возьмут вверх всякие демагоги, фашисты, реваншисты? Я лично надеюсь, что окажут наибольшее влияние социальные и профсоюзные движения с левой — солидаристской, социальной, гуманистической — идеологией, и я пытаюсь помочь этому, чем могу.
А. Л.: Как твои друзья и родственники отнеслись к тому, что ты значительную часть своей жизни и деятельности проводишь в России? Понимают ли они тебя?
К. К.: Они так и не успели сильно задуматься. Дело в том, что не было такого решения — я остаюсь в России и всё! Это происходило постепенно. Сначала один год стажировки (в МГУ), далее ещё один год, раз предложили работу (во французском колледже при МГУ), далее — полевые работы для исследования. И друзья прибавились, и любовь нашлась. И товарищи — как же я уеду и их оставлю? В общем, так постепенно стало понятно, что я скорее живу в России. Отец к этому времени уже умер. Мама переживает — сначала по поводу еды, кушаю ли хоть нормально, потом насчёт карьеры, не становлюсь ли неудачником, а затем и по поводу безопасности — после нападений на меня в конце 2008 года. Я её успокаиваю, как могу, но она не делает попыток убедить меня вернуться, знает, что все равно сделаю, как считаю нужным. Остальные родственники и друзья, скорее, принимают меня как чудака, подкалывают, но в целом есть симпатия и даже некоторое уважение.
А. Л.: Чуть раньше ты сказала о том, что тебе нужно снова научиться мечтать? В чём ты это видишь, кроме реформ в ИКД?
К. К.: Пока я только хочу заново научиться мечтать, то есть думать не только о том, что сегодня весит на сайте ИКД, всем ли я звонила и пригласила на очередное мероприятие. Поднять голову, смотреть на небо или на природу и наслаждаться. Думать о том, что жизнь бывает тяжёлая, но она щедра в разных возможностях и неожиданных поворотах. Признать, что люди — не ангелы, но бывают же ситуации, когда они ведут себя, словно ангелы, и что почти все люди способны тебя удивлять. Считать, что должен делать, что должен, но при этом не насиловать себя и улыбаться жизни, найти время для «бесполезных» с точки зрения сиюминутной эффективности занятий. В общем, поднять голову над линией фронта. Думать о будущем, о его возможностях, не только мыслить здесь и сейчас, но воображать, а что если бы…
А. Л.: С чем это связано? Какие события в твоей жизни могли повлиять на это?
К. К.: Связано, наверное, со множеством факторов. И с тем, что нести идею развития социальных движений мне уже давно не приходиться одной. И с возрастом, наверное. Также с тем, что пережила непростой период в своей жизни, и не только пережила, но и начала заново. Конечно, это связано с появлением маленькой дочери и с тем, что хочу показать ей жизнь во всей красе.
А. Л.: Может быть, у тебя появились какие-то новые интересы?
К. К.: Новые интересы у меня не появились. Просто вспомнила о старых, о тех увлечениях, которые я забросила ради других — более приземлённых дел. Это и чтение, и писание. О кино и театре я не говорю, потому что возможности нет пока ходить, надо нянчить, — я нянчу, скажу честно, с удовольствием. Дело в том, что у всех свои тараканы в голове. У меня своя достоевщина была — считала, что жить надо так, как будто несёшь ответственность за всё человечество. Я сейчас больше предоставляю возможность человечеству ответить за себя, и стараюсь больше дать себе волю. Что из этого выйдет, я не знаю. Это не значит, что я ратую за вседозволенность. Всё равно не мыслю жизни без заботы об общественном благе. Никогда не могла просто подчиняться состоявшемуся положению дел, и дальше не намерена. Мы себя делаем сами, и во многом, — Маркса забывать не стоит, — мы делаем историю, открываем новые горизонты возможностей. Раньше я в первую очередь старалась делать, теперь я больше хочу открывать.
