18 января — день прорыва блокады Ленинграда. Одним из событий, которое укрепила волю ленинградцев к сопротивлению, приблизило освобождение города от вражеского кольца, стал футбольный матч между ленинградским «Динамо» и командой Ленинградского металлического завода 31 мая 1942 года. В связи с этим публикуем тест Марины Мелкой «Футбол на грани дистрофии», который впервые увидел свет 15 ноября 2002 года в газете «Смена», незадолго до смерти его главного героя, участника блокадного матча в составе «Динамо» Евгения Улитина. В Сети текст появляется впервые.
Марина МЕЛКАЯ
Эта игра спасла блокадный Ленинград
Весной 1942-го немецкие самолёты сбросили над частями Красной армии чёрные листовки: «Ленинград — город мёртвых. Мы не берём его пока, и только потому, что боимся трупной эпидемии. Мы стёрли этот город с лица земли». В горкоме ВКП (б) Ленинграда узнали, что истощённые бойцы окончательно деморализованы этим сообщением. И тогда кто-то предложил неожиданный выход: сыграть футбольный матч на стадионе «Динамо», передавая его трансляцию в тыл противника. Евгений Улитин был одним из тех, кого отозвали на футбольное поле прямо с линии фронта.
Чулок и касторка
— Я ещё дошколенком был, а в дворовую команду ребята допустили. Играли серьёзно — все руки исколоты были, потому что… каждый день шили новый мячик. По очереди таскали из дома кто иголку, кто чулок, собирались в уголке и прошивали трикотажное изделие по периметру, а потом пинали корявого уродца, пока он не превращался в труху. Вместо щитков под правый чулок «Алгебру» запихивали, под левый – «Геометрию». Как-то раз чей-то отец пожалел то ли нас, то ли наших мамаш (шутка ли — все чулки в доме на одну ногу!) и подарил шантрапе потёртый, но крепкий и настоящий кожаный мяч. Событие всех ошеломило: берегли сокровище пуще глаза, каждый день касторкой натирали, чтоб кожа не трескалась. Вот в этом дворике на Васильевском острове после того, как мне стукнуло 16 лет, и нашла меня судьба в лице соседского Лёвки.
Лёвка был уже взрослый пацан, играл за команду завода имени Коминтерна и как-то раз, проходя мимо нашего двора, позвал меня поглядеть «на настоящую игру». Я пошёл и… попался под руку вездесущему случаю — в команде не хватало нападающего. Забил я им два гола, после чего тренер, недолго думая, зачислил меня игроком.
22 июня 1941-го. Тбилиси
— Рано утром мы прибыли в Тбилиси, играть с местной командой за первенство Союза. Только мы переоделись в знаменитые динамовские футболки с голубой полоской (к этому времени я уже играл за ленинградское «Динамо», в команде мастеров), вышли на стадион размяться — по трансляции голос Молотова: «Война!» Думали, что тут же домой поедем, беспокойно ведь — у всех семьи, у меня годовалый сынишка, жена. Но нет, отыграли 24-го, как положено, и только тогда выехали. Домой прибыли лишь 3 июля — пропускали военные эшелоны, — а нас уже чуть ли не в дезертиры зачислили. Тренеры пошли в Большой дом с просьбой сохранить команду — получили категорический отказ: «Футбол, ребята, отменяется до конца войны». Как они ошибались!
Голод
— Команда наша разделилась: шестеро эвакуировались с тем заводом, к которому были приписаны, — каждый из нас был приписан к некоему ведомству и получал зарплату по вымышленной должности (слесаря, инженера, инструктора физкультуры, так что официально профессионального спорта в нашей стране вроде как и не было). Пятеро ушли работать в УТРО, а я и ещё восемь человек отправились воевать. Мне повезло, что попал на Ленинградский фронт, — стоял недалеко от дома. Хотел вывезти жену с Юрочкой и маленьким племянником (его родители уехали на комсомольскую стройку, а вернуться не успели) на Большую землю, но, оказалось, не судьба. Только документы оформили — у Юры дизентерия, а больных детей не берут; вроде поправился Юра — Толик заболел. А потом уж не вывозили никого — кольцо сомкнулось. Голод медленно накрывал людей серой тенью.
Я связистом в штабе работал, на морзянке выстукивать научился почище иных специалистов, и старался паёк свой подкапливать, чтоб домой отнести. Наберётся за неделю 125 граммов сахарного песку, сухарей несколько — я радостный бегу. А однажды сестрёнка-подросток (она с дядькой жила) принесла мне гостинца — студень. Из столярного клея. Вот настолько мы уже оголодали. Но мои подачки никого не спасли: 7 февраля 1942-го умер тесть, 9-го сынишка, а 11-го племянник. Несколько дней мы трупы не трогали, чтобы карточки не сдавать, а подкопить по ним хлеба. Не для себя. Для могильщиков. Собрали полтора килограмма — дольше ждать нельзя было, хоть и зима, а трупы начинали разлагаться — и денег 300 рублей.
Своими руками зашили с Зиночкой детей в простыни, погрузили всех троих на санки и повезли к Смоленскому кладбищу, а вдоль кладбища рвы зияют рваными пастями, куда всех покойников безденежных скидывали. Мы-то думали — по-человечески похороним. Думали… Могильщики запросили 3 кило хлеба и 1000 рублей. Как умоляли мы их… Напрасно. Это были уже не люди.
Матч дистрофиков
— 31 мая 1942 года я получаю телефонограмму в часть под Шлиссельбургом с приказом немедленно отбыть для участия в футбольном матче с командой Металлического завода. Раздумывать некогда — на попутках добрался до Невского, а оттуда ещё два километра пешком отшагать надо. Хоть солнце и вышло в тот день из затяжной депрессии, иду еле-еле, от голода во всех мышцах ватная слабость. Динамовский стадион во всём скорбном величии предстал: одно поле воронками изрыто, второе овощами засажено, а на третьем игра будет. Тут ребят увидел, и радость такая охватила — живы, родные! (Витю Набутова, нашего вратаря, отозвали прямо с передовой.) И майки с синей полосой нашлись, и бутсы! Кто-то из наших вспоминал, что мяч некий сапожник из сбитых солдатских подошв смастачил, но мне кажется, обычный был мяч, с острой и крепкой шнуровкой. Вышли мы на поле — Господи, кажется, ветром унесет, как же играть-то будем? «Будем играть, чтоб стыдно не было, — тренер подбодрил. — И главное — в аут не бить, чтоб в овощное поле не ударить: каждый кустик на счету. Таймы играем по полчаса — дольше не выдержим».
1-й тайм
— Сначала странное такое чувство возникло: вот я всё вижу, я чувствую, как надо ударить, куда повести пас, а тело не слушается, мозг отдаёт приказ — конечности не двигаются. Но живуч человек, и велика мышечная память — к середине тайма потихоньку приспособились, начали играть мелкими передачами.
Зрителей вот только не хватало, человек 10 из ближайшего госпиталя недоуменно так, расслабленно наблюдали, без звука, и это было страшно. Но мы двигались, входили в подобие азарта, кто-то был покрепче, кто-то послабее, но все подтягивались. Вдруг Толик Мишук — вратарь «противника» — принял мяч шнуровкой прямо на голову, не удержался, упал и… не встаёт. Мы замерли. Не встаёт. И тогда судья, тот самый, довоенный, подошёл к упавшему и тихонько потряс его за плечо: «Вставай, простудишься!» — это была его излюбленная шутка в мирное время, только не было в этот раз в его голосе жёсткой иронии. И Толик поднялся, не ушёл на «скамейку запасных», а после матча, мы узнали, что его только-только выписали из госпиталя с последней степенью дистрофии. Много позже врачи сказали Толику, что именно мощная спортивная нагрузка в тот день помогла ему избежать смерти — организм сумел полностью мобилизовать весь энергетический резерв.
2-й тайм
— В короткий перерыв нам не дали ничего, кроме глотка воды. Кто-то говорит, что пить давали малиновый экстракт и что капитан нашей команды Валентин Фёдоров усмехнулся по этому поводу: «Не жизнь, а малина», но я этого не помню. Решили на траву не садиться: если сядешь, уже не встанешь. Почти сразу и второй тайм начали. Наша команда всё-таки была сильнее: ребята из УГРО получали более полноценный паёк, чем заводские (а впрочем, «усиленное питание» заключало в себе дрожжевую баланду и кусок жмыха), и потом у «противника» не хватало игрока, и мы отдали им своего Ивана Смирнова, а в ворота встал простой полевой игрок Куренков. Кто мог знать тогда, что этот истощённый парнишка станет вскоре капитаном «Зенита», который в 1944 году завоюет Кубок СССР.
В середине матча вдруг рванули зенитки — артобстрел! Где-то писали, что снаряд разорвался прямо у кромки поля, но это неправда, вспышки были довольно далеко. Мы отказались уйти в укрытие в Вороньей горе и продолжали игру. И тут это случилось. «Мазила!» — крикнул чей-то голос с трибуны в ответ на упущенный Фёдоровым пас. И этот крик, этот мирный забытый крик разорвал безмолвие болельщиков, взорвал что-то внутри нас, и мы увидели, что зрителей уже человек 40 (все из ближнего госпиталя, раненые), что солнце щедро заливает поле, что мир обязательно когда-нибудь будет. Когда-нибудь. Будет.
Мы выиграли со счетом 6:0, но это было не важно, это был бой двух команд с одним общим противником. Позже мы узнали, что наши киевские друзья и коллеги в прямом смысле играли с немцами. В оккупированном Киеве нацисты потребовали от капитана команды киевского хлебозавода Трусевича матча против команды немцев. Это был приказ. «Будем играть как обычно», — всё, что смог сказать капитан. Наши победили. Им не дали даже переодеться: в потных майках погрузили в «воронок» и расстреляли в ближнем лесу.
После матча ко мне подошёл Гоша Московцев, наш игрок, работал в милиции, и задал вопрос: «Есть хочешь?» — «Дурак, что ли?» — ответил я. А у Гошки, оказывается, талон на обед остался, и он отвёл меня в милицейскую столовую и на этот талон выкупил несколько ложек чечевичной каши, стакан чаю и кусок хлеба. Это восхитительное блюдо — самое яркое впечатление от этого матча и этой войны.
9 мая 1945-го. Тбилиси
А потом в Ленинград пришло письмо от бойца Николая Светлова: 60 минут по рации прямо в окопе, в 500 метрах от вражеских огневых точек, наши солдаты слушали трансляцию футбольного матча и плакали. «В эту минуту каждый готов был ринуться в бой, мы вдруг ощутили, как много ещё сил. На другой день через языка узнали, что немцы на Синявинских болотах, тоже поймавшие волну, были ошеломлены и бесились в бессильной ярости. Наверно, в эту минуту они поняли, что проиграли».
Матч 31 мая заново открыл ленинградский футбол: игры повторялись периодически до конца войны: спортсменов вывезли на Большую землю. В 1945-м ленинградское «Динамо» приехало в Тбилиси, чтобы сыграть очередной матч, а утром 9 мая из того же самого динамика, откуда Молотов объявил о начале войны, вырвался торжествующий голос Левитана: «Победа!» «Вайнэ канэц! Канэц!» — трясли нас грузинские игроки. Эти милые гортанные голоса навсегда ассоциировались у меня с нашей общей победой…
…В 1991 году Евгений Улитин был приглашён на открытие мемориальной доски на стадионе «Динамо»: два игрока борются за мяч под снайперским прицелом наведенной винтовки…
Евгений Улитин — ушёл из жизни в 2002 году.
От редакции «НС». Блокадный матч, как и любое другое великое событие, породил ряд легенд и мифов. Например, не было и не могло быть прямой радиотрансляции на советские и немецкие окопы. По радио об игре рассказывали в записи.
— Никакого репортажа на вражеские окопы не было, — объясняет Кирилл Набутов. — Работала разведка. В случае прямого репортажа немцы мгновенно бы определили, где проходит матч, и спокойно могли обстрелять место скопления людей. А так выстрелы были, но далеко. В нескольких сотнях метров упал снаряд, и всё. Как всегда, реальность скромнее, чем легенды, которые ей сопутствуют. Я разговаривал с австрийским коммунистом Фрицем Фуксом. Во время блокады он работал на ленинградском радио — на немецком языке вёл пропагандистские новостные выпуски, которые транслировались на вражеские войска. Ему кто-то на радио рассказал: «Слышал? На «Динамо» вчера играли в футбол» — «Да что ты? Конечно, я об этом расскажу!» И в выпуске новостей он сообщил о матче. Блокадных матчей было много.
