Дмитрий ЖВАНИЯ
Ровно 90 лет назад, 29 августа 1922 года, «в горестной заброшенности» в предместье Парижа, в Булоне-на-Сене, умер парадоксальный французский мыслитель, который, когда все восхищались прогрессом, пытался понять, как в борьбе за социальное освобождение использовать иррационализм человеческой природы — Жорж Сорель.
Поиски мыслителя
Писать Сорель начал поздно, когда ему перевалило за сорок, до этого он 25 лет отработал инженером в железнодорожном ведомстве. Его интересовали, казалось бы, совершенно разные вопросы: процесс Сократа, разрушение античного мира, мирское изучение Библии, технический прогресс, капиталистическое хозяйство конца XIX — начала XX века. На него оказали влияние самые разные мыслители: Аристотель, Пьер Жозеф Прудон, Карл Маркс, Фридрих Ницше, Жозеф Эрнест Ренан, Анри Бергсон, Морис Баррес, Бенедетто Кроче, Шарль Пеги, Роберто Михельс.
Сорель находился в вечном интеллектуальном поиске и часто менял свои теоретические и политические позиции: в 1889-м — он консервативный либерал, в 1893-м — демократический социалист, в 1906-м (после издания «Размышлений о насилии») — признанный теоретик революционного синдикализма, в 1911-м — националист, в 1914-м — социалист-интернационалист, после Октябрьской революции в России — поклонник большевизма и его вождя — Ленина, а задолго до похода на Рим он отдал должное политической воле Бенито Муссолини.
Легче всего назвать Сореля путаником и успокоиться на этом. Однако французский мыслитель всё время вёл поиск в одном и том же направлении — он пытался найти путь, который выведет человечество из царства буржуазного декаданса. Советский историк философии и политолог Елена Самарская назвала Сореля «вечным еретиком». Это абсолютно точное определение. Именно широта «интеллектуальной вседозволенности» позволила Сорелю выработать идеологию, благодаря которой в начале XXI века социалистические идеи выглядят не унылой штамповкой, а интеллектуальным прорывом в будущее.
Паоло Пастори, автор книги «Революция продолжилась в Прудоне и Сореле», пришёл к заключению, что концепция Сореля — «это радикальная альтернатива и реакционному консерватизму, и псевдореволюционному прогрессизму. Пастори справедливо утверждает, что сорелевская мысль преодолевает все общепринятые политические противопоставления. И это сближает его с теоретиками и идеологами «третьего пути»: Освальдом Шпенглером, Альфредом Боймлером, Мартином Хайдеггером, Эрнстом Юнгером и другими.
Пролетарский миф
Творчество Сореля настолько оригинально, что трудно выделить во всём его многообразии что-то наиболее важное. Но скорее всего — это разработка теории пролетарского мифа. Миф, по Сорелю, — это органический синтез между рациональностью и тем, что рациональностью не является. В свой консервативно-либеральный период, в работах «Вклад в мирское изучение Библии» и «Процесс Сократа» Сорель идеализировал раннее христианство с его убеждением в неизбывности зла, идеалом мученичества. Его привлекал религиозный энтузиазм, тот сплав веры и легенды, который характерен для периодов религиозной экзальтации. Позже Сорель стремился воспроизвести в социализме тот же синтез веры, легенды и мифа. Так, когда его увлекли ревизионистские идеи Эдуарда Бернштейна, Сорель утверждал, что хотя идеи Маркса об экономическом крахе капитализма жизнью не подтверждаются, они нужны для «революционного воспитания пролетариата» и представляют собой «элементы революционного мифа».
Сорель, который незадолго до этого доказывал научность марксизма, пришёл в итоге к выводу, что научное обоснование социализма просто невозможно: социализм – не вывод из научной доктрины, а позиция, продиктованная выбором. Нельзя, считал он, принимать всерьёз то, что Фридрих Энгельс писал о научности социализма: «Энгельс очень мало читал современных философов; он имел только общие и довольно смутные представления относительно новейших работ современной науки; не нужно придавать большое значение формулам, которые он употребляет. Выражение “научный социализм” потворствовало ходячим идеям о всемогуществе науки, и оно имело успех». Марксистская рациональность, пренебрегая эмоциональными сторонами жизни, ведёт в итоге к утопии — это убеждение Сорель сохранил до самой смерти. Он неистово протестовал против рационализма в подходе к истории, неизбежно упрощавшего, по его мнению, общественное развитие, и порождавшего ложь и утопии при попытках его объяснения, а тем более предсказания.
Рациональной утопии Сорель противопоставлял социальный миф, насыщенный эмоциями. «Мифотворчество» Сореля расцвело в его синдикалистский период, когда он стал одним из идеологов «новой школы» социализма. Социальный миф призван «дать вид реальности тем надеждам, которые воодушевляют наше поведение в настоящем», пишет он в своей знаменитой книге «Размышления о насилии» (1906). Своё мнение он подтверждал множеством примеров. «Первые христиане ждали в самом ближайшем будущем второго пришествия Христа, гибели языческого мира и водворения царства Божия на земле; переворот не произошёл, и всё же мысль христиан так прониклась этим апокалиптическим мифом, что многие современные учёные держатся того мнения, что вся проповедь Христа заключалась в одной этой мысли. Надежды, возлагавшиеся Лютером и Кальвином на религиозный дух Европы, тоже нисколько не осуществились; эти отцы реформации стали скоро казаться людьми совершенно другого мира, <…> проблемы, мучившие их, занимают незначительное место в современном протестантизме. Можем ли мы на этом основании оспаривать огромное значение их мечты о возрождении христианства для человечества? С таким же основанием можно было бы утверждать, что и настоящие последствия Революции совершенно не походят на ту волшебную картину, которая рисовалась перед ослеплёнными очами её первых пророков, а без этой картины произошла ли бы сама революция?» — размышляет Сорель.
В итоге он приходит к заключению, что «совсем неважно знать, какой из мелочей, составляющих мифологическую концепцию, суждено осуществиться в ходе исторических событий; это ведь не астрологические альманахи; возможно даже, что ни одна из деталей не осуществится, как случилось с ожидаемой христианами катастрофой». «На эти мифы, — с его точки зрения, — нужно смотреть просто как на средство воздействия на настоящее, и споры о способе их реального применения к течению истории лишены всякого смысла: для нас важна вся совокупность мифологической концепции».
Сорель сообщает, что люди, которые принимают «активное участие в действительно революционном движении пролетариата» и не стремятся «попасть в буржуазию», знают, что рабочих воодушевляет идея всеобщей стачки. Именно эта идея, по его наблюдениям, превращает «смысл, надежды и значение каждого отдельного случая в единое целое». От практиков рабочего движения, синдикалистов, он узнал, что «всеобщая забастовка есть именно та мифологическая концепция, в которой заключается весь социализм; совокупность образов, способных вызвать именно те чувства, которые соответствуют различным проявлениям социалистической борьбы против современного общества».
«Стачки, — объясняет Сорель, — зародили в пролетариате самые благородные и глубокие чувства, которые всеобщая забастовка объединяет в общую картину, сообщая благодаря этому слиянию каждому из них максимум интенсивности; вызывая в рабочих наиболее жгучие воспоминания частных конфликтов, она ярко освещает все частности картины, стоящей перед сознанием». По мнению Сореля, «всеобщую забастовку нужно рассматривать как нечто целое и неделимое», отдельные её детали «не дадут ничего для уразумения социализма». Путём стачек, по мнению Сореля, созревает «представление о революции в смысле социальной катастрофы».
«Миф — пишет Сорель, — это реализация надежд через действие; но он не служит доктрине, так как доктрины и системы суть интеллигентские спекуляции, имеющие мало общего с реальной схваткой и интересами пролетариев». Как верно разъясняет Анж Сампьеру в статье «Жорж Сорель: социализм и насилие», миф, по Сорелю, — «это символический перевод реальности, который санкционирует и активизирует тотальную мобилизацию масс».
Сорель понимал миф как главное и основное духовное средство мобилизации пролетариата, а революцию – как тотальный взрыв иррационального. И в истории рабочей борьбы мы находим множество примеров, которые показывают обоснованность сорелевского мнения. Как отмечает Анж Сампьеру, Сорель понимал революцию как «радикальный творческий порыв, формирующийся на основании стачки и заключающийся в тотальной критике существующего строя».
Сорель проводил чёткое различие между всеобщей социальной стачкой, которая, с его точки зрения, «выражает собой весь пролетарский социализм», и всеобщей политической забастовкой, которой вожди парламентских социалистических партий лишь «пугают богатых и эксплуатируют их для личных выгод». Сорель не уставал обличать политиканов в тогах социалистов, которые «восстают против привилегий богатства, а сами пользуются всеми выгодами этих привилегий». «Эксплуатируя дурные инстинкты и глупость руководимой ими массы, — пишет Сорель, — они, как это ни звучит парадоксально, заставляют толпу одобрять неравенство условий во имя демократического равенства».
К самой буржуазной демократии Жорж Сорель относился с величайшим презрением. «Опыт показывает, — указывает он, — что во всех странах, где демократия может спокойно развиваться сообразно своей природе, господствует подкуп в самом бессовестном виде, причём никто не считает нужным скрывать своих мошеннических подделок». По мнению Сореля, «демократия, основанная на выборном начале, имеет очень большое сходство с биржевыми кругами; в том и другом случае приходится рассчитывать на наивность масс, покупать содействие большой прессы и создавать удачу путём бесконечных хитростей; нет большой разницы между финансистом, выступающим на рынок с блестящими предприятиями, которые рухнут в течение нескольких лет, и политиком, обещающим своим согражданам целый ряд реформ, которых он не в состоянии провести, и которые сведутся лишь к нагромождению бумаги в парламентских канцеляриях». Читая эти строки из книги Сореля «Размышления о насилии», приходишь к мысли, что буржуазная демократия заражена болезнями, которые легко передаются, но не излечиваются. Точнее — буржуазия заражает демократию неизлечимыми хворями.
«Возвышенное умерло в буржуазии, и поэтому она осуждена», — провозглашает Сорель. У него вызывают отвращение «все интеллектуальные и моральные недостатки класса, поражённого безумием». Буржуазия, полагает он, «осуждена на смерть» и «её исчезновение лишь вопрос времени». Сорель убеждает: есть лишь одно средство спасения мира от буржуазного декаданса — пролетарское насилие.
Путь насилия
Однако пролетарское насилие, по Сорелю, не имеет ничего общего с физической агрессией или, тем более, с терроризмом. Идея насилия в его концепции сопряжена с идеей всеобщей социальной стачки, которая, собственно, и является основным орудием революции. Стачка, как показывает Сорель, — самое настоящее боевое действие, во всём подобное настоящей войне. А всё, что происходит на войне, «лишено характера ненависти или мести; на войне не убивают побеждённых; не подвергают беззащитных неприятностям, которые выпадают на долю сражающихся армий; сила проявляется сообразно собственной природе».
Сорель доказывает: «чем больше распространится синдикализм», «тем больше и больше социальные конфликты будут носить характер чистой борьбы, вполне аналогичной борьбе двух враждебных армий». Сорель с презрением описывает «мстительное насилие» «революционеров 93 года» — якобинцев. Их насилие было патологическим и трусливым, так как они оказались неспособны повести за собой массы.
Миссия пролетарского насилия, по мнению Сореля, имеет высокое этическое значение — тотальное обновление мира. «Насилие пролетариата не только обеспечивает грядущую революцию, но и представляет из себя, кажется, единственное средство, которым европейские нации, отупевшие от гуманизма, располагают, чтобы вновь ощутить в себе прежнюю энергию», — утверждал Сорель. Он доказывал, что «гуманизм и мягкосердечие лишь поощряют мошенничество и хитрости, распространённые в рыночных обществах». Именно Сорелю принадлежит фраза, которая затем стала классической: «Действие — вот что нам необходимо в первую очередь». «Насилие, — подчёркивал Сорель, — это доктрина в действии, чистая воля».
И здесь Сорель делает неожиданный поворот. Он надеется, что пролетарское насилие… возродит боевой дух в буржуазии. «Возрастающее могущество рабочего класса, надлежащим образом организованного, может принудить класс буржуазии вести ожесточённую промышленную кампанию». А когда «перед лицом буржуазии, жадной до побед и богатой, встанет объединённый и революционизированный пролетариат, то капиталистическое общество достигнет высшей точки своего развития». Классовый мир, по мнению Сореля, смягчая социальные конфликты, смешивает буржуазию и пролетариат «в одном демократическом болоте», а «насилие пролетариата возвращает хозяев к их роли производителей и восстановляет таким образом классовые различия».
С точки зрения Сореля, «марксистская теория революции предполагает, что капитализм будет поражён в самое сердце, ещё когда будет вполне жизнеспособен, выполняя до конца свою историческую миссию, во время его полной промышленной жизнеспособности, когда производство ещё прогрессирует». Сорель напоминал, что все революции происходили в годы подъёма, а не упадка. Отсюда его надежды на то, что насилие пролетариата, «влияя на буржуа, разбудит в них классовое сознание», наполнит их «духом бодрости, неутомимости, неумолимости, которым отличались основатели новой промышленности». «Всё может быть спасено», если пролетариат «путём насилия» резче разграничит классовые интересы и сумеет «вдохнуть в буржуазию долю её прежней энергии», считал Сорель. Он доказывал: «чем капиталистичнее будет буржуазия, чем воинственней будет настроен пролетариат, тем больше выиграет движение». С помощью насилия пролетариат не добьётся немедленного улучшения своего материального положения, но зато он «спасёт мир от варварства». И поэтому «насилие пролетариата, понятое, как манифестация, свидетельствующая о сознании классовых интересов, является прекрасным героическим подвигом».
«У Сореля была своя излюбленная эпоха, с наступлением которой он связывал, с одной стороны, надежду на поражение утопического демократического сознания, с другой — возможность перехода к теории и практике неутопического социализма производителей. Это — эпоха расцвета индустриального капитализма и свободной конкуренции, наступившая в середине XIX века, — отмечает исследовательница Елена Самарская. — Сореля радовало то, что индустриальный капитал вышел на первое место в экономике, оттеснив торговый и ростовщический капиталы, его привлекало также и то, что экономическое развитие приобрело характер стихийного, неуправляемого в целом процесса, а промышленники добивались невмешательства государства в экономическую жизнь, следуя лозунгу “Laisser faire, laisser passer” (свобода торговли и предпринимательства граждан). Сорель видел в этом проявление того, что не разум, а бессознательные импульсы ведут экономическое развитие, он дорожил этим ощущением стихии, фатальности, слепого хода истории. Не только потому, что эта стихия ставила предел рациональному вмешательству в движение общества, но и потому, что она, по его мнению, делала возможным стихийный же социалистический переворот в результате классовой борьбы и спонтанного вызревания форм организации труда, перенимаемых социализмом у капитализма».
Однако пролетариат, руководимый умеренными парламентскими социалистами, так и не пробудил боевой дух буржуазии. Сорель так и не дождался возрождения того типа капиталистов, которые, возглавляя гигантские предприятия, заслужили звания «капитанов индустрии». И тогда он, как и почти все борцы с буржуазным декадансом того времени (Филиппо Томмазо Маринетти, Габриэле д’Аннунцио и другие), решил, что из болезненного оцепенения общество выведет глобальная война. Длительный мир, которым Франция наслаждалась с 1871 года, писал Сорель в книге «Социальные очерки», явился «причиной её нравственной и духовной слабости, так как дух предприимчивости французов пошёл на убыль». А война, по его мнению, могла бы пробудить «боевой дух французов» и способствовать преодолению умеренности и разрушению социального мира». Когда же война разразилась в 1914-м, Сорель занял, однако, интернационалистские позиции.
Мораль производителей
В отличие от большинства социалистов конца XIX — начала XX века, Жорж Сорель уделял большое значение морали. Это не значит, что он был моралистом. Как раз наоборот — он едко высмеивал утопистов, которые пытались «воздействовать на чувства богатых и светских людей, чтобы возбудить в них симпатию к тем, кого называли с чувством сострадания — обездоленными классами». По мнению Сореля, «марксисты тысячу раз были правы в своих насмешках над утопистами и в своих утверждениях, что морали не создать умилительными проповедями, остроумными идеологическими настроениями или прекрасными жестами». Но он осуждает их за то, что от насмешек над фантастической справедливостью, созданной воображением утопистов, они скатились к «грубым шуткам над самой обыденной моралью». Он подозревал, что аморализм социалистов вытекает из их желания пробраться в парламент любыми путями.
«Раз внимание сосредоточено на выборах, приходится подчиниться известным общим условиям, которые неустранимым образом выдвигаются для всех партий во всех странах и во все времена: когда господствует убеждение, что будущность мира зависит от избирательных программ, от соглашений, заключённых между влиятельными лицами, и от торговли собой, то тут уже нельзя считаться с моральными препятствиями, не позволяющими человеку идти туда, куда влечёт его несомненный его интерес», — объяснял Сорель свои догадки по поводу аморализма социалистов.
Самого Сореля волновали вопросы не обыденной морали, а возможность выработки «морали будущих производителей». Как представитель новой школы в социализме, он был убеждён, что «моральный прогресс в среде пролетариата настолько же необходим, как и материальный прогресс в сфере орудий производства». Иначе невозможно будет «двигать современную промышленность на всё более высокую ступень развития». Сорель задавался вопросом, «как можно представить себе переход современных людей на положение свободных производителей, работающих в мастерской, в которой нет хозяина». Чтобы «не впасть в утопию», он ставил его «не для общества, ставшего уже социалистическим, а для переходного состояния, неизбежного на пути между тем и другим строем». И, ища ответ на этот вопрос, Сорель возвращается к идее всеобщей стачки, а значит — и пролетарского насилия. Исходной точкой его рассуждений являются «весьма любопытные аналогии» между в «высшей степени замечательными свойствами», выказанными солдатами революционной армии Франции, и теми качествами, которые «проявляют рабочие в результате пропаганды всеобщей стачки».
«Во время войны за освобождение каждый солдат смотрел на себя, как на личность, которой предстоит выполнить в сражении нечто очень важное, а не считал себя лишь составной частью военного механизма, вверенного верховному управлению начальствующего лица, — пишет Сорель. — Поэтому сражения нельзя было уподобить шахматной игре, в которой человек играет роль пешки; они становятся средоточием героических подвигов, совершённых отдельными личностями, которые находят побуждение для своих действий в своём собственном энтузиазме. …На поле сражения вожди подавали пример наиболее беззаветного мужества и были лишь передовыми борцами». Он указывает на «господствовавшее тогда у солдат убеждение, что малейшая неисправность последнего из солдат может дурно отразиться на успехе всего дела и подвергнуть опасности жизнь всех его товарищей», поэтому «солдат-участник войн за освобождение относился почти с суеверной добросовестностью к выполнению малейших приказаний».
Тот же дух Сорель находит «и в рабочих группах, возбуждённых всеобщей стачкой», которые «представляют себе революцию как огромное восстание». Каждый забастовщик «действует с возможно большим воодушевлением, отвечает сам за себя, не заботится почти о подчинении своих действий широкому общему плану, построенному на научных основаниях».
Сорель обращает внимание на жертвенное бескорыстие солдат революционной армии: «Никогда не было бы на войне великих подвигов, если бы каждый солдат при всех своих действиях, имеющих героический характер, рассчитывал получить награду, соответствующую его заслуге. Когда колонна идёт в атаку, то люди, находящиеся в первых рядах, знают, что их послали на смерть, и что победа достанется тем, кто по их трупам взойдёт на неприятельское укрепление, однако они не думают об этой крупной несправедливости и идут вперёд». А затем Сорель задаёт риторический вопрос: «Разве о современном производителе нельзя сказать того же?» В итоге он приходит к заключению, что «идея всеобщей стачки, постоянно обновляемая теми чувствами, какие вызывает пролетарское насилие, создаёт глубоко этическое состояние духа, и в то же время направляет все силы души в сторону осуществления идеи свободно функционирующей и необыкновенно прогрессивной мастерской».
Таким образом, не в разуме и не в науке искал Сорель обоснование социализма, а в чувстве необходимости морального обновления мира. Он считал, что главными ценностями новой морали являются труд, справедливость, ответственность, свобода и солидарность производителей; формируется же новая мораль в рабочих организациях: в профсоюзах, кооперативах, обществах взаимопомощи. Всё, что ведёт к уменьшению духа ответственности, достоинства производителя, его инициативы — должно быть, убеждён Сорель, осуждено социалистами. Главное место в сорелевской моральной концепции занимает производитель, а не просто человек как таковой.
Что касается будущего общества, то Сорель избегал описывать его, чтобы не впасть в утопизм.«Никакое усилие мысли, никакой прогресс знаний, никакая логическая индукция не разъясняет той таинственности, которая окружает социализм. Эта неясность и таинственность относятся к тем рассуждениям, при помощи которых хотят определить конечную цель социализма», — обронил он в «Размышлениях о насилии». Лишь в конце этой своей самой знаменитой книги он пытается в самых общих чертах описать своё видение будущего: «Свободный производитель в мастерской высоко развитого общества никогда не должен измерять затрачиваемых им усилий какой-либо внешней мерой; он считает посредственными все доставляемые ему образцы и хочет превзойти всё, что было сделано до него. Производство, таким образом, оказывается вполне обеспеченным в отношении постоянного улучшения — количественного и качественного; идея бесконечного прогресса находит в такой мастерской своё осуществление».
Значение вечного еретика
Как верно заметила Елена Самарская, в концепции Сореля на первом плане — идея о приоритете производства в общественной жизни, «причём производство берётся не как категория технологическая или экономическая, а как философская». Производство Сорель считает «определяющим началом человеческой жизни», насыщая её смыслом и величием. Отметим, что похожие идеи будет затем развивать Эрнст Юнгер в работе «Рабочий. Господство и гештальт». По мнению Юнгера, работа — это не просто деятельность, «это выражение особого бытия, которое стремится наполнить своё пространство, своё время, исполнить свою закономерность».
Исследователь Жорж Горили считает, что Сорель «был во Франции первым философом, который стремился не только человека поместить в историю и общество, но также поместить историю и общество в человеке, дать им значение, которое могло бы быть названо экзистенциальным». Именно благодаря тому, что Сорель был вечным еретиком, он оказал влияние на все виды радикализма – как левого, так правого, — а по сути он был идеологом третьего пути. Сам Сорель в конце жизни восхищался Лениным и большевиками. Правда, это восхищение не было обоюдным. Однако сорелевская теория социальных мифов оказала влияние на теоретиков социалистического реализма. Максим Горький, вслед за Сорелем, отказывался противопоставлять вымысел и действительность. «Миф, — писал Горький, — это вымысел. Вымыслить — значит извлечь из суммы реально данного основной его смысл и воплотить в образ, — так мы получим реализм. Но если к смыслу извлечений из реально данного добавить — домыслить — по логике гипотезы — желаемое, получим тот романтизм, который лежит в основе мифа и высоко полезен тем, что способствует возбуждению отношения к действительности — отношения, практически изменяющего мир».
Что касается влияния на фашистов, то его признал сам Бенито Муссолини. «Именно этот учитель синдикализма через свои теории о революционной тактике более всех способствовал формированию дисциплины, энергии и силы фашистских когорт» — эти слова дуче широко известны. Французский фашист, который затем перешёл на позиции национал-большевизма, Жорж Валуа (в годы Второй мировой войны он участвовал в Сопротивлении, за что нацисты бросили его в концентрационный лагерь, где он и умер от истощения и болезней) указывал на то, что фашисты «подхватили призывы Сореля к возрождению величия и героизма в противовес буржуазному декадансу».
«Размышления о насилии» были настольной книгой Муссолини, с которым Сорель встречался в 1912-м. Муссолини был тогда ещё левым социалистом и интернационалистом. «Наш Муссолини — не ординарный социалист. Поверьте мне, вы его увидите, может быть, однажды во главе священного батальона, приветствующего шпагой итальянское знамя. Это итальянец XV века — кондотьер! Его ещё не знают, но это единственный энергичный человек, способный выправлять слабости правительства», — сказал Сорель после этой встречи.
Сегодня мысли Сореля привлекают тем, что позволяют показать социализм учением о новом бытии, а не просто концепцией о перераспределении прибыли. А главное — Сорель, снимая противопоставление цели и движения, настаивая на важности того и другого, указывая на то, что цель и движение призваны стимулировать друг друга, обосновывает активистский подход к жизни. По мысли Сореля, «цель» и «движение», «миф» и «инстинкт» должны взаимодействовать, чтобы способствовать развитию единственно революционного субъекта — пролетариата.
Сорель — суровый автор. Он не обещает медовые реки и молочные берега. Философия счастья и комфорта отвратительна для Сореля. Левацкие идеологи типа Герберта Маркузе с их проповедью «отказа от труда» и «оргазмического существования» были бы опознаны Сорелем как «буржуазные утописты» и отлучены им от социализма. Вечный еретик не мыслит жизни без производства и мира работы.
25.11.13 в книжном магазине «МЫ» (СПб. Невский проспект, 20, 3 этаж) Мастерская антибуржуазной мысли провела интеллектуальное собрание на тему: «Мифы Жоржа Сореля». Модератор — Дмитрий Жвания.
