Консерваторы всех мастей твердят о том, что человек принадлежит чему-то в силу сложившегося социального положения. Но если вскрыть неоднозначность и относительность его, так или иначе, напрашивается вывод, что человек обязан только тому, что, в свою очередь, имеет некоторые обязательства перед ним, и подотчётен он только тем материальным силам, которые готовы нести пред ним отчёт. Консерваторов, конечно же, такие искания мало устраивают. Они называют их громким и пугающим словом, которого, если рассуждать здраво и последовательно, вовсе не стоит бояться, — нигилизм.
Гордость и смирение отрицающего
За отрицающим человечество всегда хотело примечать лишь гордость, через решительность переходящую в гордыню. Но никто почему-то не желал замечать того, что отрицающий равно столь же возносится над окружающими его иллюзиями, сколько смиряется перед скрывающейся за ними истиной. Подчинять можно не только через унижение – ведь иногда унижение может выдать обман. К тому же тот, кого заставили думать, что красное – это чёрное, будет думать так ровно до того момента, пока заставивший его имеет силу принуждать. Как только его рука чуть ослабнет, то, что было принято считать красным, начнёт чернеть, и то, что было чёрным – покраснеет. Потому сильнее не тот, кто действует открыто, не стесняясь грубости, а тот, кто способен предъявить тебе свои суждения как твои собственные. Короче, обман далеко не всегда изначально привязан к откровенному насилию — он может быть произведён настолько тонко, что никто не посмеет заподозрить его. Преградой здесь будет не что иное, как гордость, вовсе не приниженная или покорённая, но выпестованная. Мы можем тотчас усомниться в том, о чём говорят нам соседи, друзья, тележурналисты, сайты в интернете, но мы вряд ли усомнимся в том, что явилось из нашего воспитания, из той среды, с которой мы хотели бы себя идентифицировать, из того, с чем мы себя соотносим.
Нас слишком легко обмануть потому, что мы боимся быть собой. Мы не хотим замечать мир, в котором существуем. Мы не хотим смириться с тем, что мы есть. Но с другой стороны, мы не хотим ничего преодолевать, так как преодоление здесь означает прозрение, а прозрение снова ведёт к печальному смирению с действительностью: чтобы что-то изменить, ты сначала должен признать, что это есть. В признании состоит вся суть. Не признавая, мы обрекаем себя на ночь, в которой рождаются вымученные нашим нежеланием знать реальность сны, заменяющие реальность. Для кого-то такие сны оборачиваются беспечной летаргией, но для некоторых они становятся кошмаром. В том и в другом случае эти сны бесконечны, пока человек боится смириться со своей самостью и боится возгордиться тем, чем он может быть, предпочитая испытывать гордость за то, чем никогда не станет.
Ложная гордость гнездится сейчас везде. Мы смотрим слабые кинофильмы, слушаем посредственную музыку, читаем скучные книги с банальным сюжетом и обсуждаем с упоением тривиальные мысли за авторством известных политиков и журналистов не потому, что не любим себя, а потому что себя не знаем. Мы привыкли принимать себя такими, какими нам предлагает быть культура или же контркультура, то есть мы либо заносим себя в социум и живём в соответствии с неким стереотипом, либо же живём так, чтобы опровергнуть этот стереотип. Давно уже не секрет, что протест против социальных стереотипов в современной обществе подчинён определённым правилам, каковые диктуются прежде всего рынком, и каковые образуют новые стереотипы. Так, чтобы выделиться из одной толпы ты должен пристать к другой толпе — не важно, как будет она называться: будет ли это субкультура, партия, секта или кружок – ты точно так же должен быть в этой среде нормальным в зависимости от представлений в ней о нормальности, как и в «обычном» обществе. Более того, чтобы выделяться из «обычных», ты должен как можно сильнее подчинять индивидуальное начало коллективному, насколько возможно подстраиваться под стереотип антагониста. Те допущения самости, что позволены простому человеку, для тебя уже недоступны, если ты не хочешь быть простым человеком. Так создаётся ситуация, в которой человек подчиняет начатки индивидуальности навязанной ему посторонним влиянием модели, нивелирующей индивидуальность и формулирующей вкусы и потребности для целых групп людей.
Причём речь идёт не об объективном учёте, основывающемся на социально-экономической данности, а о произвольном подчинении шаблону. За этим можно разглядеть неловкую попытку преодоления классовых противоречий. Ты остаёшься сыном заводских рабочих с городской окраины, ничего не меняется в твоей жизни, но стереотип даёт тебе ощущение иной идентичности, которая якобы реализуема в перспективе. И неважно, что перспектива эта отдалена от твоего настоящего, туманна. Ради этой перспективы ты утрачиваешь себя как такового. Твои мысли развиваются не из соприкосновения с сущим, сущее ставится под вопрос, они всецело подчинены выбранной тобой роли, они относятся не к здесь и сейчас, но к тому, что сулит тебе перспектива. И ты испытываешь невольное удовлетворение от того, что ты уже не просто один из многих: тебе позволили стать не таким, как все. Ты обменял душу на концепцию оригинальности. Уничтожив сформированные феодализмом сословные разграничения и поколебав связанные с ним ценности, капитализм столкнулся с проблемой классового самосознания. Выходом из этой проблемы стало мечтательство, театр масок. Рабу даётся право под каждой такой маской почувствовать себя господином, однако от этого цепи на его руках становятся ещё тяжелее.
Вероятно, нельзя вовсе избавиться от влияния стереотипов и контрстереотипов, равно как нельзя обрести абсолютное здоровье, но можно ходить в спортзал, поддерживать себя утренними пробежками и зарядкой, не пить и не есть что-то, что причиняет здоровью вред, и, наоборот, пить и есть то, что укрепляет здоровье. Точно так же можно ограничить себя в том, что засоряет голову, в том, что подменяет твоё реальное кем-то другим желаемым. В качестве главной защиты здесь выступает анализ, жестокий и бескомпромиссный, такой, который можно назвать тропинкой к нигилизму, с тем лишь уточнением, что нигилизм в данном случае тождественен действительности.
Я и моя тень
Способность увидеть в тени не себя, но именно свою тень представляется нам чем-то обычным, если мы имеем в виду природное наблюдение. Мы не можем вообразить, что отпечаток нашей внешности на свету есть нечто большее, нежели мы. Между тем, если речь заходит о социальном позиционировании, мы не всегда способны понять, как отличить себя от тени. Нам зачастую не хватает мужества шварцевского Ганса Христиана. В решающий момент мы не можем указать тени её место и позволяем ей и далее подчинять и поглощать нашу волю. Мы боимся вернуться к себе, отступить от собственного или заимствованного представления о своём я, так как полагаем, что самость слабее представления. Боимся того, что наша суть может уступить видимости. Страх умаляет нас, делает зависимыми от теней.
Я указал уже, что лучшим средством против чар является критическое мышление. Но критическое мышление — это сомнение равно в социальном и индивидуальном. Критиковать общество мы любим, мы не любим критиковать себя. Это звучит очень банально, можно было бы и вовсе не говорить об этом, но дело в том, что, как я уже заметил чуть выше, мы не можем ни критиковать, ни защищать себя, так как очень плохо себя знаем. Так кого же мы боимся критиковать? Мы боимся критиковать представление о себе. Оно даёт нам призрачное ощущение значимости, то, чего не может дать нам наша самость. Самость для нас есть смирение. И смирение равнозначно признанию самости. Смирение отталкивает, и это правильно, так как оно есть не конечная точка, в которой отрицание должно застыть, согласившись с раскрытой им действительностью, но точка, с которой от отрицания ложного необходимо перейти к отрицанию дурного.
Изгнанная беспощадным анализом того, что мы должны видеть, тень снова является к нам тогда, когда мы уже видим то, что есть, так как то, что есть, всегда находится в становлении, то есть всегда несовершенно, и у тени имеется шанс стать новым ложным совершенством. Смиряясь, мы допускаем, что тень снова может нами править. Тем более, теперь её задача упрощается: невидящий, но жаждущий видеть, куда сильнее, нежели узревший и на том остановившийся. Смирение перед бытием как таковым — это разочарование. Разочарованного легко привлечь новыми чарами, ведь он не знает, что делать со своим разочарованием, и готов если не отступить к предыдущему заблуждению, то увлечься новым. Заблуждение – это в таком случае успокоение. Смирение как самоцель – это не задача нигилизма — наоборот, это есть главная уловка против него. Нигилист должен идти дальше смирения, цель нигилиста – это свободное от иллюзий утверждение.
Дорога без нытья
Хороший пример того, как заблуждение восстаёт в испытавшем силу критического мышления разуме, представляет собой современное антикапиталистическое движение. Современный левый активист как будто защищён против всеобщего обаяния буржуазной демократии, общества формального политического равенства. Он критикует капитализм как господство фикций, кажется, он готов к тому, чтобы на месте обветшавшего буржуазного общества начать строить нечто качественно новое и более совершенное. Но это только так кажется. На самом деле типичный левый втянут столь же глубоко, как какой-нибудь либерал или же консерватор, в систему капиталистических отношений. Ограниченность воззрений делает из него не столько опасного критика, сколько беспомощного нытика, который может осуждать, может возмущаться, но не способен что-то делать и даже к чему-то призывать. Беда левака в том, что, выступая против буржуазных мифов, он с упорством отстаивает левые мифы. Как известно, любой мифологии приличествуют протагонисты и антагонисты. Статус антагониста не освобождает от присутствия в мифе, он лишь позволяет персонажу выстроить свою линию в отношении мифа, каковая противостояла бы мифу с одной стороны, но с другой – вписывалась в его парадигму. Нельзя разрушить спектакль, приняв в нём роль злодея (в этом, кстати, заключалось поражение Ги Дебора). Можно разрушить его, лишь приняв власть автора. Для этого герой должен действовать не так, как диктует ему сюжет спектакля, а исходя из собственных представлений о хорошем и дурном, верном и неверном. Как нечто внешнее должны быть восприняты не обстоятельства, прописанные в спектакле, но сам спектакль. Нельзя останавливаться на критике отдельных явлений, даже если они кажутся глобальными. Необходимо рассматривать саму суть происходящего, ни в коем случае не утешая себя автономным статусом, поскольку до разрешения сути проблемы такой статус может быть только мнимым, а в процессе критического осмысления автономия индивида крайне относительна.
Социальная революция невозможна, если ей не предшествует интеллектуальный мятеж. Основания для такого мятежа нельзя найти ни во вписанной в систему социальных стереотипов контркультурной среде, ни в сообществах конформистов-квазиреволюционеров. Они могут быть лишь в нас, в нашем здравом смысле. Они могут происходить лишь из стремления к живому знанию. К тому, что, определяя дистанцию между человеком, обществом и природой, не разделяет их, а подчёркивает через эту дистанцию постоянную связь между ними. Тени унимаются только тогда, когда чувствуют, что ты снова способен идти на шаг вперёд, оставляя их в капризном царстве отражений. Только тот, кто знает, откуда и куда идёт, и не останавливается на полпути, только тот, кто не боится сомневаться и отрицать, способен обогнать свою тень.
