Индустриализация очага Режи Дебре

Дмитрий ЖВАНИЯ

Текст о Режи Дебре, соратнике Че Гевары, участнике боливийского похода команданте, я написал в апреле 2010 года для сайта «Рабкор». Как я уже неоднократно сообщал, сайт «Рабкор» переделали таким образом, что в его архива исчезли мои статьи. А встреча с Дебре на меня произвела впечатление. И мне хочется им продолжать им делиться.

Когда я студентом читал книги о Режи Дебре или Антонио Негри, я и не мечтал когда-нибудь с ними познакомиться лично, да и вообще – просто увидеть живьём. После того, как Негри освободили из итальянской тюрьмы, он перебрался в Париж, где преподавал в Коллеж де Франс (le College de France) историю политики. Я очень хотел встретиться с Негри, когда находился в Париже, но в Коллеж де Франс я его не застал, а мои товарищи из французской «Рабочей борьбы» (“Lutte Ouvriere”) не поощряли мой интерес к его личности. Но мне повезло. И с тем и другим крайне левыми идеологами я пообщался, когда они приезжали в Петербург. Если Антонио остаётся одним из идеологов антикапиталистического движения (в Доме Плеханова он представлял свой труд «Множество»), то Дебре с головой ушёл в абстрактные постмодернистские рассуждения, которые он называет медиологией.

Вот мой текст о встрече с Дебре, который я для «Рабкора»:

— Передо мной на стуле сидит старик — типичный французский пожилой интеллектуал: в пиджаке, под пиджаком — тонкий свитер, ухоженный, живая мимика. Меня он подкупает ещё и тем, что смахивает на моего покойного отца. Я слушаю его размышления о культуре, масс-медиа, роли текста и роли речи. Мысли интересные и, наверное, правильные, но всё это — общие места современной западной интеллектуальной традиции. Ничего оригинального. И мне больно от этого. Ибо этот старик — Режи Дебре. Тот самый Дебре, который четыре года отсидел в боливийской тюрьме за участие в последней герилье Че Гевары. Тот самый Дебре, автор книги «Революция в революции?», которой зачитывались активисты «Красных бригад». Я надеялся прикоснуться к легенде, а оказался на лекции для умников.

Режи Дебре пригласили в Санкт-Петербург для участия в книжной ярмарке. То ли Французский институт в Петербурге пригласил, то ли какое-то другое учреждение. Художник Сергей Бугаев (Африка) организовал лекцию месье для будущих кураторов выставок в лофте «Этажи». Мне сообщили об этом приятели из числа богемных бунтарей, я отложил все дела и отправился в «Этажи». Конечно, я знал, что Дебре — давно не тот человек, который в «Боливийском дневнике» Че Гевары проходит под кличками Дантона и Француза. «Режи Дебре — наиболее яркий пример тех, кого принято называть “блудными сыновьями буржуазии”. От суда и тюремного заключения в Боливии, от критики правительства Сальвадора Альенде с крайне левых позиций до “скромного обаяния” буржуазных богемных салонов в Париже, где дамы шутливо звали его «террористом, маоистом и председателем троцкистского движения», и до поста советника в буржуазном правительстве “социалиста” Франсуа Миттерана — таков путь Режи Дебре», — писал я 20 лет назад в своём студенческом дипломе об идейных истоках левого терроризма в Италии. Кстати, «террористом, маоистом и председателем троцкистского движения» Дебре назвала актриса Катрин Шнайдер, очередная жена кинорежиссёра Роже Вадима.

И всё же, идя в «Этажи», я надеялся почувствовать энергию того поколения, которое «делало революцию». В конце концов, я не слышал, чтобы Режи Дебре публично проклинал своё прошлое, называл своё участие в боливийской герилье «ошибкой молодости». Но организаторы встречи с Дебре попросили нас, тех, кто пришёл его послушать, не задавать вопросов о Че Геваре. «А зачем тогда нужен Дебре, если его нельзя спрашивать о Че Геваре?» — подумал я. Я читал, что француз неоднократно признавал, что его личность находится во «всепоглощающей тени Че». Но когда-то он говорил об этом с гордостью. А теперь что, эта «всепоглощающая тень» начала его донимать?

В зал вошёл небольшого роста старик приятной, я бы сказал — благородной наружности. Какие-то искусствоведы, которые его привели, представили Дебре философом, создателем и разработчиком теории медиологии, публицистом, мол, он и умные книги пишет, и колонки в ведущих газетах Франции ведёт. О своей теории он и заговорил в начале встречи. Пересказывать его идеи на эту тему смысла нет. Не то чтобы они были неинтересными. Просто, чтобы додуматься до всего этого, не нужно быть Режи Дебре и проходить в энциклопедиях в качестве соратника Че Гевары.

Для меня-то Режи Дебре всегда был разработчиком и пропагандистом теории революционного очага. Помню, обсуждая с товарищами вопрос, с чего нужно начинать строительство революционной организации, я утверждал, что нужно начинать с прямых действий небольшой группы активистов, и своё мнение я подкрепил мыслью Дебре из книги «Революция в революции?»: «Партизанское войско представляет собой политический авангард в зародыше, и в результате его развития может возникнуть настоящая партия». Небольшая группа активистов в нашем случае — это аналог партизанского войска, из которого вырастет партия. «А кто такой этот Дебре?» — спросили меня товарищи. «Соратник Че по боливийской герилье», — ответил я, и этого ответа было достаточно, чтобы товарищи приняли его мнение как авторитетное.

Революционные книжки Дебре на русский язык не переведены. Чтобы понять его идеи, я читал монографии о «новых левых» и выписывал цитаты из произведений и статей Дебре, которые приводили их авторы. Идеями Дебре я подпитывался, когда предлагал товарищам не распыляться, а сосредоточиться на адресной пропаганде, мол, достаточно разагитировать один завод, чтобы он стал очагом «забастовочной заразы», которая расползётся по всем предприятиям города, а потом и страны. Ребята мне верили, а я верил Дебре. И вот Дебре сидит передо мной, рассуждая на абстрактные темы о культуре и роли телевидения.

Меня предупредили: ни слова о Че Геваре. Да пошли вы! Пригласите любого французского профессора, он охотно расскажет то же самое, что и месье Режи. Я-то знаю французских интеллектуалов! Их хлебом не корми, дай только поговорить на общие темы. Зачем было звать Режи Дебре?

Режи Дебре провёл четыре года в боливийской тюрьме, где его пытали, избивали молотком. Есть исследователи, которые считают, что именно его показания вывели боливийские спецслужбы на след Че. Легко обвинять человека в предательстве, когда сам не знаешь, что такое удар молотком по пятке. А Дебре били по пяткам молотком, а потом дали 30 лет тюрьмы. Вряд ли бы он получил такой срок, если бы развязал язык.

Режи мог бы остаться в истории героем. Недавно я посмотрел канадо-бельгийско-французский фильм «Господин Никто» (режиссёр Жако Ван Дормаль). 2092 год. Человечество представляют вечно молодые клоны. Главный герой просыпается 119-летним стариком в больнице. Он последний смертный на земле. Он не может вспомнить, кем он был. В памяти он переживает три жизни, три любви. Но какая жизнь была им прожита на самом деле — непонятно. Если бы при расставании родителей он уехал с матерью, а не остался с отцом, его жизнь имела бы одно развитие. Если бы остался с отцом — другое. И так далее. Фильм для умников, и пересказывать его смысла нет. В общем и целом, все эти «если бы» — банальность. Об этом ещё пела польская певица Анна Герман: «Представить страшно мне теперь, что ты не ту открыл бы дверь, другой бы улицей прошёл, меня не встретил, не нашёл?» А что было бы, если бы Режи Дебре забили в тюрьме до смерти? Как бы мы его сегодня вспоминали? Носили бы его портреты рядом с портретами Че?

Но Дебре выжил. Из тюрьмы он вышел досрочно, благодаря кампании за его освобождение, в которой участвовали Жан-Поль Сартр, Альберто Моравиа, Бертран Рассел и даже римский папа Павел VI.

И все эти видные заступники убили революционера. Ведь революционер — это не физическое тело, не реальная личность, это — миф, сотканный из фактов. Если бы Режи Дебре умер в тюрьме от пыток в 27 лет, его имя шло бы вторым за именем Че. А так мы имеем среднестатистического французского интеллектуала, который рассуждает о медийности, о формировании образов. А какой интеллектуал сейчас об этом не рассуждает? Правда, с мифом Че творится неладное. Его образ стал коммерческим брендом. Мог ли это предвидеть Дебре, сидя в боливийской тюрьме? Об этом я его и спросил, несмотря на просьбы кураторов встречи: «Ни слова о Че!»

«Буржуазное общество очень эластичное, гибкое, — ответил француз. — Оно благодаря традиционной ловкости буржуазного ума обладает способностью привлекать на свою сторону своих противников, превращать их в коммерческие образы, в образы общества спектакля. Личность Че была этим обществом как бы кастрирована. Но есть и другой феномен. Левым тоже нужна была своя икона, нужен был образ человека, пожертвовавшего собой, а не другими. Конечно, когда я находился в Боливии, я не мог предвидеть того, что произойдёт с образом Че. Совершенно естественно, что Латинская Америка присвоила его имя себе. Ибо он вписывается в длинный ряд борцов за свободу этого континента: Симон Боливар, Хосе Марти, Сапата и кто там ещё. Но того, как буржуазия обойдётся с Че, я не ожидал. Правда, год назад в Голливуде был снят хороший фильм о Че, который рассказывает правду».

Я не унимался и задал второй вопрос:

«Как вы думаете, в медийном пространстве ваша персона всё ещё находится во “всепоглощающей тени” Че?»

«Я провёл четыре года в боливийской тюрьме, так как был в одних рядах с повстанцами. Могу сказать, что моя нынешняя интеллектуальная и литературная деятельность не связана с этим эпизодом жизни. Но человек имеет право на один образ, и образ, который тиражируется — это его первый образ. И, конечно, трудно сделать так, чтобы все приняли, что в определённый период ты разделял идеи революционеров и был в их рядах, потом стал интересоваться историей кино, а затем историей религии. Во Франции это, кажется, приняли. Проблем нет».

Проблем нет! А если бы не приняли, то, выходит, что для Режи Дебре это было бы проблемой. После меня какая-то девица спросила Дебре, что он думает о теории морфогенетических полей в медиапространстве. Я не знаю, поняла ли она сама, о чём спрашивала, и понял ли месье, что от него хочет эта барышня. Но француз отвечал долго, как будто его спросили о чём-то серьёзном.

В конце встречи я подошёл к Дебре и попросил его оставить автограф на главе моего диплома, где речь идёт о его книге «Революция в революции?». Философ с готовностью это сделал и посмотрел на меня. И в его стариковском взгляде я что-то почувствовал, что-то, что меня тронуло. Так смотрят старые бойцы на продолжателей их дела. Наверное, мы действительно имеем право лишь на один образ.

Февраль 2010

А сейчас я бы всё же более подробно остановился на революционной теории Дебре, так как она всё ещё актуальна, несмотря на то, что её создатель занимается сейчас медиологией.

Книга Дебре «Революция в революции?», наряду с дневниками и воспоми­наниями латиноамериканских партизан, например, основателя Колумбийской армии национального освобождения Фабио Васке­са, колумбийского партизана-священника, который присоединился к этой армии и погиб в бою с коммандос Камило Торреса, венесуэльского партизана Дугласа Браво, вдохновляла западноевропейских и, в осо­бенности, итальянских ультралевых. «Наш Олимп, — вспоминал “краснобригадовец” Энцо Фонтана, — был перенаселённым. На нём находились Бакунин, Маркс, Фрейд, Юнг, а также Франц Фанон, Че Гевара, Режи Дебре, Мальком Икс, Элдридж Кливер, тупамарос и палестинцы» (1).

«Революция в революции?» Режи Дебре «вместе с другими его опубликованными трудами, вызвала значительную дискуссию, которая, возможно, в Европе и Северной Америке приняла такие же масштабы, как и в самой Ла­тинской Америке» (2).

Большая часть написанного Дебре появилась за короткий пяти­летний срок, в 1965-1970 годах, в период, в течение которого, очевидно, формировался его подход ко многим фундаментальным воп­росам революции на Кубе и других латиноамериканских странах. «Режи Дебре написал три тесно связанных между собой очерка о ре­волюции в Латинской Америке. Взятые вместе, они составляют один из самых блестящих примеров марксистско-ленинского анализа, поя­вившегося за последние годы», — писали сторонники Дебре (3), хо­тя он сам отрицал, что его статьи о Латинской Америке были чем­-то большим, чем «просто обзорными статьями, черновыми наброска­ми, предназначенными для европейских читателей» (4). Он считал их «лёгким багажом, который никогда не претендовал и не мог пре­тендовать на то, чтобы быть собранием “тезисов”, строго выведен­ных один из другого, с установленной системой окончательного определения “образца”. Такая терминология в отношении революци­онного действия настолько устрашающа, что заставляет улыбнуть­ся» (5).

Что касается работы «Революция в революции?», то Дебре её назвал «просто политическим сочинением…» (6), которое прив­лекло внимание, в основном, из-за его ареста и осуждения, и осо­бенно из-за «всепокрывающей тени Че Гевары» (7).

Дебре рассматривает опыт ряда стран Латинс­кой Америки, резко осуждая половинчатый курс так называемых коммунистических партий, что, в свою очередь, вызвало негативное к нему отношение с их стороны. Дебре объясняет: «Куба дала толчок к возникновению полусотни революционных организаций, стоящих где-то близко к коммунистическим партиям и решительно настроенных на ведение прямых действий. К настоящему моменту опыт нескольких лет революционных действий ясно показал, что од­ного героизма недостаточно, что этим организациям не хватало иде­ологической зрелости и, прежде всего, чувства политики и серьёз­ности в подготовке вооружённой борьбы, что им мешало сектантство. Слишком незрелые и созданные стихийно, воодушевлён­ные примером Кубы и ставшие пленниками кубинской модели револю­ции, эти так называемые организации фиделистов, по крайней мере, в их первоначальном виде, погибли в Колумбии, Эквадоре, Перу, Уругвае» (8).

Дебре предупреждает: его теория предназначается только для Латинской Америки. «Если бы этот комплекс новых идей был бы перенесён из одного конкретного сочетания исторических условий в другое, например, из некоторых латиноамериканских стран, откуда он вышел, в Соединён­ные Штаты Америки или Западную Европу, тогда, конечно, возникла бы опасность, что он лишился бы своего практического значения. Революционная политика в этих идеях свелась бы к пантомиме или просто романтическому радикализму», — объясняет он (9).

Несмотря на все предупреждения Дебре, в Европе появились люди, ко­торые пытались придать его идеям универсальный характер. Например, Робин Блэкберн утверждал, что сочинения Дебре «помогли новому стилю революционной политики распространиться из “третьего мира” обратно в метрополии, являющиеся оплотом импери­ализма. Такого рода непосредственное участие масс, которого мо­жет добиться стратегия “очага”, была также достигнута в действи­ях революционного движения Европы и Северной Америки — в занятии помещений предприятий и университетов, в восстаниях негров, в движениях за захват бездомными пустующих жилых домов и т.п.» (10).

Приводя подобные аналогии, многие леворадикальные авторы (Блэкберн — редактор известного леворадикального журнала “New Left Review”) изображали захват Сорбонны и других парижских зда­ний в мае-июне 1968 года как пример приложения выдвинутой Дебре теории «очага» к условиям французских городов. Студенты наxодились под таким сильным влияни­ем теории Дебре, что считали эти «оккупации» прелюди­ей освобождения или даже первым актом революции. Блэкберн, как и многие шестидесятники, по мере взросления и старения, терял свой радикализм, в чём я убедился, слушая Блэкберна в декабре 1990 года на международной конференции «За новый социалистичес­кий проект», устроителем которой была Социалистическая пар­тия России.

Своеобразным преломлением теории фокизма (от испанского слова “foco” — очаг) в современной городской реальности стали «оккупаи». Они были опробованы в Мадриде, Барселоне, Тель-Авиве, Нью-Йорке, а в опереточном виде — в Москве и Петербурге в 2011-2012 годах. Не избежали искушения прибегнуть к этой тактике и те, кто протестовал на стамбульской площади Таксим. Сценарий «оккупаев» прост. Протестующие занимают часть городского пространства, как правило – площадь в центре, где разбивают палаточный городок,  и объявляют её «освобождённой зоной», «очагом свободы и прямой демократии». В палаточные городки обычно подтягиваются пожилые хиппи со спальными мешками, которые долго лежали без дела, непризнанные поэты и любители авторской песни. Итог «оккупаев» один и тот же. Когда полиции окончательно надоедают «оккупанты», она разгоняет их лагерь. Главный изъян этой тактики — отказ от наступательности. Люди собираются в одном месте, сидят и разговаривают. И что дальше? Даже обычная забастовочная борьба более агрессивна, особенно когда забастовщики «снимают с работы» рабочих соседних предприятий.

Режи Дебре, как и многие другие левые теоретики 60-х годов, полагал, что рабочий класс перестал играть роль главной революционной силы. Пролетариат, развращённый городской жизнью, не играет значительной роли в антиимпериалистической борьбе, считал он. Дебре с надеждой смотрел на латиноамериканское крестьянство — первоначально пассивное, оно постепенно втягивается в революционный процесс, застрельщиками которого выступают студенты и интеллигенция. Классовый анализ, данный Дебре, — по сути, симбиоз идей Мао с идея­ми новых левых. Из маоизма он взял тезис о «развращающем городе» и «крестьянстве, как главной силе антиимпериалистической револю­ции», а от новых левых — утверждение генерирующей роли молодой интеллигенции в революционной борьбе. Однако не будем забывать, что сам Дебре просил не придавать его идеям универсального характера, так как они выросли исключительно из опыта антиимпериалистической борьбы в Латинской Америке, а если быть совсем точным — из опыта Кубинской революции. Очевидно, что в той же Боливии, где погиб Че, а Дебре сидел в тюрьме, главная революционная сила — шахтёры, а вовсе не крестьяне. И горняков Боливии городская цивилизация не развратила. «Условия боливийских шахтёров очень плохие. Работа в шахте трудна и опасна для здоровья. Достаточно сказать, что средняя продолжительность жизни шахтёра 40-45 лет. Многие работают на шахте с 15 лет. Спустя 30 лет они превращаются в инвалидов», — рассказывает Роберто Чевес, секретаря ФСТМБ (Союза боливийских шахтёров).

И боливийские шахтёры неоднократно создавали «очаги сопротивления», «освобождённые зоны», оккупируя свои шахты. Оккупация рабочими своего предприятия – весьма эффективный шаг. Эта тактика возникла задолго до появления теории фокизма. Вспомним «красные годы» Италии, 1919-1920, когда полмиллиона рабочих сталелитейной и машиностроительной промышленности захватывали свои фабрики и пытались самостоятельно управлять производством. «Периодом наивысшего революционного подъёма в Италии следует считать лето и осень 1920. Бушевал забастовочный психоз. Ещё в начале года разразились грозные забастовки почтово-телеграфных и железнодорожных служащих. Рабочее движение нарастало стихийно и победоносно. Пролетарские организации брали всю экономическую жизнь страны под свой контроль. Повсюду красовались портреты Ленина, звучали коммунистические призывы, — сообщает Николай Устрялов в книге «Итальянский фашизм». — 30 августа правление автомобильного завода “Ромео” выносит постановление о закрытии завода (локаут). Миланская секция металлистов в ответ даёт распоряжение о занятии рабочими всех металлургических заводов Милана и окрестностей. Распоряжение исполняется, и около трехсот предприятий захватываются вооружёнными рабочими. Создаётся рабочая охрана, потом является специальная красная гвардия (guardiа rossа). Проповедуется трудовая дисциплина, насаждаются методы чисто военной организации, внушается мысль о необходимости революционной иерархии. Жёны рабочих мобилизуются для общего дела. Первое время царит энтузиазм. На заводах развеваются красные флаги. Праздничные дни проводятся в торжествах и митингах. Движение разрастается далеко за пределы Милана и Пьемонта, перекидываясь из одного города в другой, стихийно охватывая всю страну. К металлистам присоединяются рабочие других производств, заражённые примером, увлечённые воздухом борьбы. Почтовые чиновники доставляют рабочим корреспонденцию, адресуемую фабрикантам. Железнодорожники в свою очередь всячески помогают стачке, зачастую отступаясь при этом даже от велений закона и формальных требований службы. Католическая народная партия и её организации, со своей стороны, поддерживают движение, хотя ещё не так давно, в начале года, помогали правительству справляться с аналогичными стачками».  Отметим, что и фашистская газета «Popolp d’Italia» приветствовала рабочий контроль, утверждая, что он — продолжение «революции, начавшейся в 1915» (11). Правда, позднее, Бенито Муссолини, будучи премьер-министром, вспоминая «красные годы», осуждал эти рабочие стачки и оккупации, утверждая, что они наносили ущерб национальным интересам Италии.

Европейские рабочие продолжают оккупировать заводы. Так, например, поступили 300 работников разорившегося французского предприятия “New Fabris”, занимавшегося производством автомобильных запчастей, в конце сентября 2009 года. Они не только захватили завод, но и поставили жёсткое условие: или им возместят задолженности по заработной плате — по 30 тысяч евро на человека, или предприятие взлетит на воздух (в цехах и помещениях завода находилось большое количество баллонов с газом, которые бастующие готовы были взорвать). «В здании полно баллонов с газом, и их будет вполне достаточно, чтобы всё здесь взлетело на воздух. У нас тут детонатор, и если в назначенный срок мы не получим денег, то легко тут всё взорвём», — сказал один из рабочих в эфире телеканала “Euronews”. Предприятие “New Fabris” существовало с 1947 года в округе Шательро и производило комплектующие для автомобильных компаний “Renault”, “Citroen” и “Peugeot”. С приходом финансового кризиса дела у “New Fabris” шли всё хуже и хуже, пока в июне 2009 года арбитражный суд Лилля не признал это предприятие банкротом, после чего начали увольнять рабочих. Никаких компенсаций жертвы сокращений не получили, хотя и государство должно было выплатить им пособие по безработице. В итоге наиболее активные и смелые рабочие пошли на рискованные, но вполне оправданные меры.

Беря под свой контроль предприятие, рабочие, по сути дела, вводят режим диктатуры пролетариата в миниатюре. Однако рабочие должны созреть для такого шага под воздействием социалистической пропаганды. Чтобы в сознании рабочих утвердилась идея оккупации, нужна адресная, точечная, то есть — конкретная для каждого завода, регулярная пропаганда. И тогда, может быть, со временем появятся очаги индустриального сопротивления.

Список использованной литературы:

1. Bocca G. Noi terroristi: 12 anni di lotta armata ricostruiti e discussi con i protagonisti.- Milano: Garzanti. 1985. — P.12.
2. Уоддис Джек.  «Новые» теории революции. — М.: Прогресс. 1975. — С.230.
3. New Left Review. September-October 1967. — P.8.
4. Уоддис Джек. Там же. — С.234.
5. Там же. —  С.235.
6. Там же.
7. Там же.
8. Там же. — С.236-237.
9. Там же. – 235.
10. Там же. — С.232.
11. Устрялов Н.В. Итальянский фашизм.