Речь о основании фаланги, произнесённая в Мадридском театре комедии 29 октября 1933 года
— Я не буду рассыпаться в благодарностях: просто скажу «спасибо» — это будет соответствовать военному лаконизму нашего стиля.
Когда в марте 1762 года роковой человек, которого звали Жан-Жак Руссо, опубликовал свой «Общественный договор», политическая истина перестала быть вечной ценностью. Раньше, в иные, более глубокие эпохи, государства выполняли исторические миссии, и у них на челе, как и на звёздах, были начертаны слова «правда и справедливость». Жан-Жак Руссо задумал убедить нас, что правда и справедливость — это не постоянные категории разума, а волевые решения, принимаемые на каждом шагу.
Жан-Жак Руссо полагал, что совокупность людей, составляющих народ, обладает высшей душой, иерархически отличной от каждой из наших душ, и что это высшее. «Я» одарено непогрешимой волей и способно непрерывно определять, что справедливо, а что несправедливо, что есть добро и что есть зло. А поскольку эта коллективная, суверенная воля выражается только путём голосования — что предполагает торжество большинства над меньшинством и его обожествление как высшей воли — напрашивается вывод, что голосование это фарс. Ведь когда бюллетени бросают в стеклянную урну, избиратель может в любом момент сказать нам, существует Бог или нет, действительно ли истина является истиной или не является, должна ли Родина сохраниться или будет лучше, если она в один прекрасный день покончит с собой.
Поскольку либеральное государство было служителем этой доктрины, оно перестало вершить судьбы Родины, а стало лишь наблюдать за избирательной борьбой. Для либерального государства было важно лишь, чтобы в день голосования в нём приняло участие достаточное число граждан, чтобы выборы начались в восемь часов и закончились в четыре часа и чтобы не разбили урны, хотя быть разбитыми — это лучшая судьба всех избирательных урн. А после этого спокойно ожидать, что вылезет из этих урн, как будто государства это не касается. Это означает, что либеральные правители не верят в свою собственную миссию и не следуют ей; они не верят, что обязаны выполнять свой долг, для них важно лишь, чтобы те, кто думает иначе и предлагает разрушить государство, из благих или дурных намерений, имели равное право высказаться и рассчитывать на защиту со стороны тех, чья задача — охранять государство.
Так возникла демократическая система, самая разрушительная, расточающая человеческую энергию. Человек, способный выполнять высшие государственные функции, самые благородные из человеческих функций, вынужден тратить 80, 90 или 95% своей энергии на выполнение разных формальностей, на предвыборную агитацию, на дремоту во время съездов, на лесть избирателям и на проявление стойкости перед их наглостью, потому что от избирателей зависит получение власти; он вынужден выносить унижения и насмешки тех, кто, поскольку функция управления — это почти божественная функция, рождён лишь для того, чтобы повиноваться. После всего этого ему остаётся лишь несколько часов на рассвете или несколько минут беспокойного отдыха, чтобы человек с талантом правителя мог серьёзно подумать об основных функциях деятельности в этом качестве.
В результате было утрачено духовное единство народов. Поскольку система работала на достижении большинства, каждый, кто хотел управлять системой, должен был завоевать большинство голосов, отобрав их у других партий, не гнушаясь при этом клеветой, обвиняя их во всех смертных грехах, умышленно искажая истину, пуская в ход любые виды лжи и унижая человеческое достоинство противников. И хотя «братство» — один из лозунгов, которые либеральное государство пишет на своём фасаде, никогда не было такой коллективной жизни, при которой люди, ругаясь друг с другом, будучи врагами друг другу, в меньшей степени чувствовали бы себя братьями, чем в беспокойной и неприятной жизни либерального государства.
И, наконец, либеральное государство навязывает нам экономическое рабство, потому что трудящимся с трагическим сарказмом говорят: «Вы вольны выбирать любую работу, какую хотите; никто не может навязывать вам те или иные условия, но, поскольку мы богачи, мы предлагаем вам условия, которые нам выгодны: вы, свободные граждане, если вы не хотите, не обязаны их принимать, но вы, бедные граждане, если не примете условия, которые мы вам предлагаем, умрёте с голода, сохранив своё либеральное достоинство». И в странах с самыми блестящими парламентами и с самыми развитыми демократическими учреждениями достаточно лишь на несколько сот метров удалиться от роскошных кварталов, и вы увидите грязные лачуги, в которых трудящиеся со своими семьями живут в почти нечеловеческих условиях. И вы можете увидеть сельских тружеников, которые от зари до зари обрабатывают землю, когда солнце обжигает им спины, и зарабатывают за целый год, благодаря свободной игре либеральной экономики, подённую плату в три песеты за 70 или 80 дней.
По этой причине родился социализм, и его рождение было исторической справедливостью (мы не отвергаем никакую истину). Трудящиеся вынуждены защищаться от этой системы, которая даёт им права и обещания, но не заботится о том, чтобы обеспечить им в равной мере справедливую жизнь.
Сегодня социализм, который был законной реакцией против либерального рабства, сбился с пути, потому что, во-первых, впал в материалистическую интерпретацию жизни и истории, во-вторых, прибегает к репрессиям и, в-третьих, провозгласил догму классовой борьбы.
Социализм, прежде всего, тот, что был выдуман в прохладных кабинетах бесстрастными социалистическими апостолами, в которых верят трудящиеся бедняки, о том какими они были, нам уже рассказал Альфонсо Гарена Вальдекасис; социализм, понимаемый таким образом, видит в истории только игру экономических сил; духовность он подавляет, религию считает опиумом для народа, а родину — мифом, придуманным для того, чтобы эксплуатировать обездоленных. Всё это говорит социализм. Нет ничего, кроме производства и экономической организации. Из рабочих надо выдавить их души, чтобы в них не осталось ни одной капли духовности. Социализм не стремится восстановить социальную справедливость, нарушенную плохим функционированием либеральных государств; он надеется на репрессии и доведёт несправедливость до такой степени, что она превысит несправедливость либеральных систем. Как было сказано, социализм провозглашает чудовищную догму классовой борьбы, догму, согласно которой борьба между классами неизбежна, она естественно происходит в жизни и никакое примирение невозможно. И социализм, который начал со справедливой критики экономического либерализма, тянет нас иным путём к тому же, что и экономический либерализм: к распаду, ненависти, расколу, забвению любых братских связей и солидарности между людьми.
В результате, когда мы, люди нового поколения, открываем глаза, мы видим мир в моральных развалинах, мир, раздираемый всеми видами противоречий и, что нас трогает ближе всего, мы видим такую же моральную разруху в Испании, раздираемой ненавистью и конфликтами всех видов. И нам остаётся только плакать в глубине души, когда мы проезжаем мимо селений нашей чудесной Испании, тех селений, где до сих пор под самым жалким рубищем можно обнаружить людей, по-деревенски элегантных, которые не любят ни лишних жестов, ни праздных слов, людей, живущих на земле, которая кажется иссохшей, но удивляет нас своим плодородием, обилием винограда и пшеницы. И когда мы проезжаем по этим землям и видим этих людей, зная, что их мучат мелкие касики (местные вожди — Ред.), что их позабыли все партии, что они разделены, отравлены хитроумными проповедями, мы можем подумать об этом народе то же самое, что он сам пел о Сиде, видя его блуждающим по полям Кастилии после изгнания из Бургоса:
«Боже! Как был бы хорош вассал, будь у него хороший сеньор!»
Мы хотим обрести его в движении, которое сегодня начинаем, законного сеньора Испании, но такого, как сеньор Сан Франсиско де Борха — сеньора который вечно будет жив в памяти. А для этого он не должен быть рабом интересов никакой группы и никакого класса.
Движение, которое мы сегодня начинаем, — это не партия, мы могли бы даже назвать его «антипартией», отдавая себе отныне отчёт в том, что оно не правое и не левое, потому что, в сущности, правые стремятся сохранить нынешнюю экономическую организацию, хотя она несправедлива, а левые хотят её разрушить, несмотря на многие её хорошие стороны. И те, и другие используют в качестве украшения ряд духовных ценностей. Пусть все, кто нас слушает и верит нам, знают, что наше движение заключает в себе все эти духовные ценности, но оно ни за что не свяжет свою судьбу с интересами какой-либо группы или класса, которые гнездятся под поверхностным делением на правых и левых.
Родина — это абсолютное единство, включающее в себя все личности и все классы: Родина не может находиться в руках наиболее сильного класса или лучше других организованной партии. Родина — это трансцендентный, неделимый синтез, с собственными целями, которых нужно достичь. И мы хотим, чтобы движение, которое родилось сегодня, и государство, которое будет создано, стали эффективными, авторитарными орудиями на службе тому неоспоримому, постоянному и непреложному единству, которое называется Родиной.
Таковы стимулы наших будущих действий и нашей нынешней позиции, потому что мы были бы просто ещё одной партией, если бы провозгласили программу с конкретными решениями. Подобные программы никогда не выполняются. Если же взамен этого у нас есть чувство постоянной ответственности перед историей и перед жизнью, это чувство само подскажет нам решения до того, как возникнет конкретная ситуация, подобно тому, как любовь подсказывает нам, когда ссориться, а когда обниматься. Настоящая любовь не составляет программу-минимум объятий и ссор.
Вот что требует наше чувство безграничной любви и к Родине и к государству, которым мы должны служить:
— Чтобы все народы Испании, сколь бы разными они ни были, гармонично сочетались в нерушимом единстве судьбы.
— Чтобы исчезли политические партии. Никто не родится членом политической партии; мы все родимся членами семьи, соседями по муниципальному округу, работниками одной армии труда. Если таковы наши естественные объединения, если мы живём в рамках семьи, муниципального округа, корпорации, то зачем нужны такие промежуточные и вредные механизмы, как политические партии, если не затем, чтобы объединять нас в искусственные группы и разъединять нас в наших подлинных реалиях?
Мы хотим, чтобы было меньше либеральной болтовни и больше уважения к глубинной свободе человека, потому что только тогда уважается свобода человека, когда она считается, как мы её считаем, носителем вечных ценностей, воплощением души, способной к покаянию и спасению. Только когда человек смотрит на неё подобным образом, можно сказать, что он действительно уважает свою свободу, даже когда она включается, как мы требуем, в систему власти, иерархии и порядка.
Мы хотим, чтобы все чувствовали себя членами одного сообщества. Можно выполнять самые разные функции: одни занимаются физическим трудом, другие умственным, третьи обучают нравственности и утонченности. Но в сообществе, которое мы хотим создать, знайте отныне, не должно быть ни гостей, ни лодырей.
Мы хотим, чтобы не воспевались личные права тех, кто не может ими воспользоваться, например, голодающих, кроме тех, что даны каждому человеку, каждому члену политического сообщества самим фактом принадлежности к нему, в частности, права добиться своим трудом справедливой и достойной человеческой жизни.
Мы хотим, чтобы религиозный дух, ключ к высшим подъёмам нашей истории, уважался и поддерживался, но чтобы государство не вмешивалось в функции, ему не принадлежащие, как оно не раз делало, руководствуясь иными интересами, нежели интересы истинной религии, в функции, которые религиозные организации могут выполнять сами.
Мы хотим, чтобы Испания снова обрела чувство своей культуры и истории.
И, наконец, мы хотим, чтобы в том случае, если для достижения наших целей потребуется насилие, нас не удерживали от насилия. Кто сказал: «Все, что угодно, только не насилие?» Кто сказал, что любезность занимает высшее место в иерархии моральных ценностей? Кто сказал, что, когда оскорбляют наши чувства, мы, прежде чем реагировать как мужчины, обязаны быть любезными? Да, диалектика — первое орудие общения. Но нет иной приемлемой диалектики, кроме диалектики кулаков и пистолетов, когда оскорбляют справедливость или Родину.
Вот что мы думаем о будущем государстве, которое намереваемся построить.
Но даже движение не будет до конца понятно, если будут считать, что это всего лишь образ мыслей. Это не образ мыслей, а образ жизни. Мы не должны заниматься только политическим строительством. В нашем отношении к жизни, в каждом нашем действии должна проявляться глубокая человечность. Это будет деятельность в духе служения и самопожертвования, аскетическом и военном. Пусть никто не думает, что здесь собрались искатели синекур; пусть никто не думает, что мы собрались здесь для того, чтобы защищать привилегии. Я хотел бы, чтобы этот микрофон, который я держу перед собой, донёс мой голос до самых отдалённых уголков, до жилищ рабочих. Да, мы носим галстуки, да, могут сказать, что мы барчуки. Но мы одержимы духом борьбы за то, что не интересует нас как барчуков; мы будем сражаться за то, что потребует от многих представителей нашего класса тяжёлых, но справедливых жертв; мы будем сражаться за то, чтобы тоталитарное государство принесло благо и сильным мира сего, и простым труженикам. Мы такие, потому что такими всегда были на протяжении всей истории испанские барчуки. Они создали подлинную иерархию господ, потому что в отдалённых землях и у себя на родине они умели смело идти навстречу смерти и брать на себя самые трудные миссии ради того, что для них, как для барчуков, не имело никакого значения.
Я верю, что сегодня мы подняли знамя. Теперь мы будем защищать его радостно, поэтически. Некоторые думают, что революционное движение, чтобы его воля была единой, нуждается в рациональной организации; они считают, что надо исключить из пропаганды всё, что может вызвать эмоции, побудить к энергичной деятельности. Какое заблуждение! Никто так не волнует народы, как поэты. Кого не поднимет поэзия, которая разрушает, которая обещает?!
В нашем поэтическом движении мы возрождаем страстные устремления Испании, мы приносим себя в жертву, мы отрекаемся от благ и мы победим, победим — излишне об этом говоришь — не на ближайших выборах. На этих выборах голосуйте за тех, кто кажется вам наименьшим злом. Не на этих выборах родится наша Испания, и нам на них не место. Они проходят в мутной атмосфере усталости, как в таверне после пьяной ночи. Это не для нас. Да, я выступаю в качестве кандидата, но делаю это без веры в успех и без уважения к парламенту. Из-за того, что я говорю теперь, я могу потерять все голоса, но для меня это ничего не значит. Мы не собираемся спорить с теми, кто привык питаться объедками непристойного пиршества. Наше место вне парламентских стен, хотя мы не раз там бывали. Наше место на свежем воздухе, в ясную ночь, с оружием в руках и звёздами в вышине. Другие пусть предаются своим радостям, а мы, вне парламентских стен, в напряжённой, лихорадочной и уверенной бдительности уже встречаем зарю, радуясь всем своим существом.
