Начинаем публикацию исследования Анатолия Железняка «Жизнь и смерть ГКО (в общем контексте криминальной экономики России)». Выделение жирным шрифтом и курсивом — авторские.
История тихой жизни и громкой смерти российских ГКО (государственных краткосрочных облигаций) рассматривается в широком контексте криминальной экономики посткоммунистической России. Система ГКО характеризуется, с одной стороны, как высшее (и потому чрезвычайно интересное) «достижение» криминальной экономики России 90-х годов, с другой стороны, — как яркий и представительный её образец, по которому можно судить об основных свойствах и законах функционирования российской криминальной экономики в целом. При этом российский «криминализм» трактуется как совершенно особый способ хозяйствования, принципиально отличный как от западного капитализма, так и от советского социализма. Сюжетным стержнем статьи служит финансово-экономический кризис 1998 года, развязанный банкирами под предлогом остановки механизма ГКО и явившийся наглядным свидетельством криминальной природы российской экономики. Главный вывод работы состоит в том, что при отсутствии энергичных мер по системной декриминализации «17 августа» в России может повториться, причём с последствиями еще более тяжёлыми.
Предисловие: кризис 1998 года
В понедельник 17 августа 1998 года правительство России (председатель Сергей Кириенко) и её Центральный банк (председатель Сергей Дубинин) заявили в числе прочих «мер, направленных на нормализацию финансовой и бюджетной политики» о временном прекращении выплат по ГКО — государственным краткосрочным облигациям. Беспримерно криминальный механизм ГКО, в течение нескольких лет определявший финансово-экономическую и политическую жизнь страны, остановился.
Последствия этого не замеченного большинством россиян события оказались тяжелейшими и едва не привели к национальной катастрофе. В течение нескольких недель рухнула вся финансовая система страны: прекратили функционировать важнейшие банки, замерли фондовые биржи, приостановился сбор налогов, в два-три раза упал курс рубля, в полтора-два раза подскочили цены, многие тысячи людей в очередной раз лишились своих сбережений. Сильнейший удар получила экономика в целом: из-за блокирования счетов в банках и резкого уменьшения покупательной способности населения понесли огромные потери и без того полуживые предприятия, разорились тысячи мелких и средних фирм, выросла безработица, во многих городах возник ажиотажный спрос на предметы первой необходимости.
Вслед за финансовым разразился опаснейший политический кризис, чреватый гражданской войной и распадом страны: президент Борис Ельцин отправил в отставку премьер-министра Сергея Кириенко, а на его место вернул уволенного пять месяцев назад Виктора Черномырдина; но Государственная дума последнего дважды не утвердила, и обычно неуступчивый Ельцин на этот раз, к счастью, уступил и предложил приемлемую для Думы кандидатуру Евгения Примакова; в противном случае конфликт между президентом и парламентом, грозящими один другому роспуском и импичментом соответственно, легко мог бы вновь перерасти в вооружённое противостояние и всеобщую смуту. А пока центральные власти выясняли отношения, резко усилился сепаратизм в регионах — местные президенты, губернаторы и мэры боролись с финансово-экономическим кризисом по собственному усмотрению, открыто игнорируя федеральные законы.
Таким образом, августовско-сентябрьский кризис 1998 года выявил огромную роль механизма ГКО во всей финансово-экономической и политической системе России: при его остановке система начала распадаться (и едва не распалась). Как объяснить эту роль? И вообще, что такое механизм ГКО? Как он работал? Почему и как он был остановлен? В чём, собственно, причины августовского обвала? (Может быть, дело вовсе не в ГКО, а в девальвации рубля или какой-либо другой «мере», заявленной руководством страны 17 августа?) Можно ли было этот обвал предотвратить? Какие уроки можно извлечь из жизни и смерти ГКО? Чтобы ответить на эти и другие вопросы, связанные с ГКО и кризисом 1998 года, необходимо, прежде всего, сделать небольшой экскурс в историю посткоммунистической России.
Криминальная экономика России: формирование и развитие
В конце 80-х — начале 90-х годов советские чиновники (высший слой которых принято называть номенклатурой), их доверенные агенты (родственники, сослуживцы, друзья-приятели) и примкнувшие к ним ловкие проходимцы «с улицы» присвоили («прихватизировали») значительную часть народного хозяйства страны. Так появилась уникальная историческая общность людей — «новые русские». Наиболее прозорливые, хваткие и удачливые представители этого немногочисленного то ли этноса, то ли класса намертво «прихватили» федеральный бюджет и вообще государственные финансы, создав крупные, так называемые уполномоченные (т.е. близкие к государству и наделенные особыми правами и привилегиями) банки (ОНЭКСИМбанк, «Менатеп», Инкомбанк, «Российский кредит», «Империал», «Столичный», впоследствии превратившийся в «СБС-Агро», и несколько десятков других). Именно они, финансовые олигархи — вкупе с новоявленными владельцами «естественных» монополий (к которым обычно относят газовый «Газпром», электроэнергетические «ЕЭС РоссииЭ и железнодорожное МПС) — и стали истинными хозяевами российской экономики.
Пока «новые русские» приватизировали (т.е. расхватывали и растаскивали) государственную собственность, «демократические» чиновники приватизировали (тем же путём) государственную власть. Если первые присваивали заводы и колхозы, электростанции и железные дороги, природные богатства и деньги, то вторые — функции государственного управления. Чиновники новой России, в отличие от своих советских предшественников, связанных по рукам и ногам партийной и государственной дисциплиной, получили вожделенную самостоятельность и практически неограниченную свободу действий, причём действий от имени государства. И чем сильнее делались конкретные чиновники и их группировки, тем слабее становилось государство в целом.
В российской прессе можно встретить суждение о том, что, мол, номенклатура в посткоммунистической России поменяла власть на собственность. Это суждение в одном своём аспекте неточно, в другом — ошибочно. Неточно — потому что далеко не все новые российские собственники и новые российские чиновники вышли из номенклатуры (достаточно упомянуть Бориса Березовского, Владимира Брынцалова, Бориса Немцова), ошибочно — потому что «новые русские» и их чиновные собратья ничего не меняли: расхватывая и растаскивая по кускам единую собственность и единую власть тоталитарного государства, они лишь брали, брали и брали — ничего не оставляя взамен.
Скажем же, наконец, со всей определенностью: несмотря на обильное законотворчество, приватизация как собственности, так и власти в псевдодемократической России с самого начала осуществлялась неправовыми, уголовными методами. Собственность и власть у российского народа похищали — иногда путём прямого присвоения (по принципу «что охраняешь, то и имеешь»: был директором завода — стал его хозяином, был председателем колхоза — стал местным барином), иногда путём обмана (т.е. совершая мошенничество), иногда тайно (тогда такая приватизация есть не что иное, как воровство), иногда явно (такую приватизацию следует называть грабежом), иногда с применением насилия и даже оружия (что, как известно, называется разбоем). Были задействованы также подкуп, вымогательство и многие другие уголовные приемы и методы.
Между «новыми русскими», похитившими государственную собственность, и их служивыми собратьями, похитившими государственную власть, сохранялись старые и завязывались новые связи (семейные, родственные, земельные, служебные, приятельские). Налаживался взаимообогащающий (в прямом и переносном смысле) обмен кадрами: чиновники превращались в коммерсантов, коммерсанты — в чиновников; во множестве появились чиновники-коммерсанты (такой «совместитель», к примеру, мог быть большим начальником в министерстве и одновременно — входить в состав совета директоров огромной полугосударственной компании). Частное и государственное всё более совмещалось и переплеталось, бизнес и политика плавно перетекали друг в друга. Собственность давала власть, власть давала собственность, синтез собственности и власти порождал неограниченную свободу действий и невиданные ранее возможности.
В считанные годы собственность и власть, ранее принадлежавшие тоталитарному государству, были в основном расхватаны и растащены, и уже в середине 90-х годах владеющий и правящий класс новой России приступил к хищническому освоению взятых рубежей. Теперь объектами преступной приватизации были уже не столько имущество и должности, сколько живой труд людей и его результаты. И если владельцы заводов приумножали богатство и власть, присваивая зарплату своих работников, а затем произвольно «возмещая» её натуральными и денежными подачками «в счёт зарплаты», то банкиры-олигархи и чиновники-финансисты – присваивая, а затем распределяя (опять-таки, по собственному усмотрению, и, естественно, в свою пользу) «живые» государственные деньги (и в первую очередь — налоги). В 1996-1998 годах наиболее действенным способом присвоения государственных денег стало «кредитование» государства посредством ГКО — краткосрочных облигаций, изобретенных в 1993 году.
Жизнь ГКО
Система операций с ГКО представляла собой отлаженный, высокопродуктивный и, в то же время, простой, надёжный и безопасный механизм — механизм по переработке государственных денег.
Механизм ГКО работал следующим образом. Государство (а конкретно — Министерство финансов при активном участии Центрального банка) брало взаймы у коммерческих банков (но не у всяких, а только у «родных», уполномоченных — в этом-то всё и дело!) крупные суммы денег (до нескольких миллиардов новых рублей в один присест). Через положенное время (в пределах одного года), собрав налоговую дань со своих подданных (в том числе, с применением прямого физического насилия!), а также вновь заняв у банков (на этот раз, может быть, у других, но, опять-таки, у «своих»), государство отдавало долг — естественно, с обусловленными процентами. А проценты эти были неимоверно, иногда просто сказочно высоки: от 20—50 до 100 и более годовых!
И это в условиях практически подавленной в 1996—1998 годах инфляции! Но что для большинства россиян сказка, то для российских олигархов — быль. С обыденной регулярностью (размещение новых ГКО и, соответственно, погашение старых, «созревших» производилось, как правило, еженедельно) процедура перекачивания государственных денег в банковские сейфы повторялась снова и снова. Таким образом, привилегированные, «породнённые» с государством банки имели не только запредельно высокую, но и абсолютно гарантированную стабильную прибыль (что уже само по себе крайне подозрительно: обычно чем выше процент, тем рискованнее вложение).
Суммы, которые государство брало в долг у привилегированных банков, — вместе с неизбежным и неукротимым ростом числа последних (ведь соответствующую «уполномоченность» можно было получить «по блату» или приобрести за деньги!), вместе с богатством «уполномоченных» банкиров и их аппетитами (при изумительной простоте, огромной прибыльности, абсолютной надёжности и полной безопасности такого «бизнеса»!) — неизбежно и неукротимо росли. Государство же от таких «займов» неуклонно беднело, и, наконец, летом 1998 года наступило время, когда всех доходов федерального бюджета уже не хватало, чтобы погасить долги по ГКО.
Теневая (и главная!) сторона описанной «кредитно»-финансовой операции такова. Чиновники (служащие Минфина, Центробанка и родственных учреждений) от имени государства брали в долг у избранных банкиров (т.е. у своих родственников, приятелей и других доверенных лиц) большие деньги под большие проценты — но не для себя, а для государства. Соответственно, и расплачивались чиновники с «кредиторами» государственными деньгами (т.е. в основном деньгами налогоплательщиков).
Банкиры, в свою очередь, не оставались в долгу перед чиновниками, обеспечившими столь выгодную и надёжную сделку. Такой «родственный» долг мог быть возвращён как в денежно-натуральной, так и в функционально-деятельностной форме (благодарный банкир давал возможность чиновнику также провернуть выгодное дельце или заняться доходным бизнесом на стороне, способствовал продвижению по служебной лестнице, и т.д.). Кроме того, банкир мог организовать встречную услугу родственнику или, скажем, старому сослуживцу чиновника. Могли быть задействованы и более сложные схемы расчёта — с участием четырёх, пяти и т.д. лиц. Но суть от такого усложнения не меняется: «рука руку моет».
В то же время в сказочном финансовом мире России возможен и предельно упрощённый вариант «расчёта», когда обе руки принадлежат одному человеку. Так, ГКО в больших количествах покупал у государства… государственный же (а на деле — давно «прихватизированный») Центральный банк. Это означает, что чиновники-руководители этого банка (а фактически — его совладельцы) от имени государства и для государства брали в долг крупные суммы под огромные проценты… сами у себя; соответственно, и расплачивались сами с собой — но уже не своими, а государственными деньгами.
Специфичность описанной «кредитной» операции состоит, таким образом, в том, что свой процент от неё получали не только заимодавцы — т.е. банкиры со своим окружением, но и заёмщики — т.е. организовавшие сделку чиновники (причём совмещенную роль заёмщика-заимодавца, как мы видели, могли играть одни и те же чиновники-банкиры). В накладе же оставались рабочие и служащие госпредприятий, военные, врачи, учителя, пенсионеры, многодетные матери, месяцами и годами лишённые зарплат, пенсий и пособий, производители товаров и услуг, стонущие под прессом непомерных налогов, вообще, все россияне, вынужденные при покупке большинства товаров доплачивать в федеральный бюджет 15—20 процентов их цены в виде налога на добавленную стоимость (НДС). Банкиры и чиновники делались всё богаче и сильнее, народ и государство — всё беднее и слабее.
Как видим, «кредитование» государства посредством ГКО имело — наряду с экономическим — ярко выраженное уголовное содержание, и вопрос в данном контексте состоит в том, к какому виду хищений отнести указанную «деятельность» банкиров, чиновников и чиновников-банкиров? Иными словами, что же это такое — грабёж, воровство или, может быть, мошенничество? Скорее, и то, и другое, и третье одновременно.
Ведь с одной стороны, информация об уголовной подкладке ГКО в широкой прессе встречалась, причём довольно часто. С другой же стороны, эти сведения были скудны, разрозненны, противоречивы и носили характер общих фраз или малопонятных намёков. С третьей стороны, значительная часть информации о ГКО была демагогична и заведомо лжива (чиновники втолковывали народу, что займы у банкиров необходимы, чтобы рассчитаться с долгами по зарплате и пенсиям, что проценты по этим займам выплачиваются вовсе не из бюджета, а исключительно из новых займов, и т.п.).
Таким образом, «кредитование» государства через ГКО — хищение (в особо крупных размерах!) отчасти явное, отчасти тайное, отчасти совершаемое путём обмана и злоупотребления доверием. Это позволяет классифицировать извлечение выгоды посредством операций с ГКО как грабеж, воровство и мошенничество одновременно. (Кстати: после «отмены» ГКО прошло более полутора лет — количество и качество общественно доступной информации о ГКО остаются прежними.)
Однако система ГКО — это не совокупность отдельных преступлений, это преступная система, хорошо организованная и отлаженная общенациональная система грабежа, воровства и мошенничества, по своим масштабам не имевшая (и до сих пор, к счастью, не имеющая!) аналогов в криминальной экономике России. Преступен не только механизм ГКО сам по себе — преступно также происхождение большей части денег, которыми уполномоченные банки «кредитовали» государство; преступно, как правило, и применение доходов.
Деньги, которые под огромные проценты ссужались нищему государству, были в основном похищены, причём похищены преимущественно у него же (путём присвоения налогов и сборов, «ощипывания» всевозможных госфондов, госпрограмм и госпоручений, извлечения доходов из «прихватизированных» госпредприятий, растаскивания иностранных кредитов, и т.д.).
Деньги, полученные от государства в качестве платы за «кредиты», распределялись между банкирами и их окружением посредством криминальных операций и сделок (псевдокредитных, псевдоинвестиционных и других), нелегально переводились за границу, шли на подкуп чиновников и тайное финансирование избирательных кампаний; и даже такие формально законные вложения, как приобретение промышленных и транспортных предприятий или средств массовой информации совершались олигархическими банками с использованием целого букета уголовных приёмов и методов (в этом букете: деятельность через подставные фирмы, монополистический сговор, политическое давление на конкурентов, коммерческий подкуп, и т.д.).
Наконец, значительная часть вырученных средств вновь вбрасывалась в преступный механизм ГКО (причём по мере раскрутки этого механизма выручка от погашения старых ГКО постепенно становилась основным источником средств для приобретения новых). Таким образом, в системе ГКО преступно всё: происхождение начального капитала, механизм его наращивания, использование полученной прибыли. В то же время эта система — лишь звено (в течение нескольких лет — главное!) в криминальной финансово-экономической системе России 90-х годов.
Косвенным подтверждением наличия теневой, уголовной стороны механизма ГКО может служить факт, на который неоднократно обращала внимание пресса: государство, месяцами и годами удерживающее заработную плату врачам, учителям и даже военным (!), государство, постоянно нарушающее все и всяческие обязательства, государство, для которого враньё на каждом шагу является нормой поведения, ТАКОЕ государство НИ РАЗУ (до 17 августа 1998 года) за всю пятилетнюю историю ГКО не задержало свои платежи банкам! Так почему же для голодающих шахтёров, рабочих оборонных предприятий, офицеров и многих других денег в казне всегда не хватает, а для банкиров деньги всегда находились, причём в необходимом количестве и точно в срок? Интересно, почему?
Ещё одним косвенным свидетельством того, что в системе ГКО не всё чисто, служит тот факт, что к покупке этих облигаций допускались далеко не все желающие дать государству взаймы, а только избранные, специально уполномоченные на то банки (среди которых одни были «уполномоченнее» других) и их доверенные клиенты. Последние имели возможность приобретать ГКО через посредство своих банков (и только так!). Такие инвесторы-«любители», будучи своего рода субподрядчиками в хищнической деятельности банков-«профессионалов», получали, конечно, свою часть дохода; однако механизм взаимодействия в цепочке инвестор — банк — Минфин был отлажен таким образом, что львиную долю прибыли от вложенных в ГКО «сторонних» денег получали, как правило, банки-посредники.
Среди клиентов уполномоченных банков, вовлечённых ими в работу с ГКО, преобладали юридические лица — средние и мелкие банки, предприятия и организации различных форм собственности (в том числе, страховые компании и даже пенсионные фонды). Особое место среди ГКО-инвесторов занимали те федеральные внебюджетные фонды (а именно фонд социального страхования, фонд занятости населения и фонд обязательного медицинского страхования), для которых вложения в государственные ценные бумаги были предписаны законом.
В пестром обществе держателей ГКО оказались и крупные иностранные банки, взаимоотношения которых с российскими Минфином и Центробанком окутаны тайной и далеко не так однозначны, как в чисто российском варианте. (Успели ли иностранные банки поживиться на ГКО? Или они здесь, наоборот, пострадавшая сторона? Или и то, и другое? Широкая печать, увы, не дает достаточной пищи для ответов на эти вопросы.)
Что же касается физических лиц, т.е. конкретных людей, то они (за исключением «новых русских») приобретать ГКО (даже через соответствующие банки) практической возможности долгое время не имели — из-за чрезвычайно высокой (100 тысяч новых рублей) минимально допустимой суммы займа. И лишь 10 июля 1998 года, когда отказ государства от принятых обязательств уже был предрешён, минимальная сумма займа была снижена до 10 тысяч рублей (примерно 1,5 тысячи долларов), и тем самым правом дать в долг (теперь уже безвозвратный!) тонущему государству был наделён российский «средний» класс.
Почему же только «средний»? Ведь у Минфина была реальная возможность непосредственно перед «замораживанием» ГКО разместить большое количество этих по-прежнему привлекательных облигаций среди мелких и мельчайших инвесторов «с улицы» — и тем самым провести в стране куда более массовую экспроприацию! Что ж, такой радикальный шаг (если судить по отголоскам в прессе) в Минфине рассматривался. И был, к счастью, отклонён: то ли чиновники (и их подельники-банкиры) побоялись идти на дополнительные осложнения (впереди у них были сложные и рискованные «мероприятия», связанные с «замораживанием» ГКО), то ли просто не захотели «мелочиться» (указанные мероприятия должны были принести несравненно большие деньги). Впрочем, чиновники могут выдвинуть и такое объяснение: руководители Минфина, уже не уверенные в том, что государство сможет вернуть долг, решили не рисковать трудовыми сбережениями простых россиян.
Но почему же Минфин не расширил круг потенциальных владельцев ГКО раньше — например, в «благополучном» (с точки зрения власти) 1997 году? Почему вообще этот круг был ограничен, причём ограничен изначально — постановлением правительства от 8 февраля 1993 года? Почему своевольный Минфин, постоянно и остро нуждаясь в деньгах, в течение пяти лет неукоснительно следовал этому странному постановлению и продавал ГКО лишь избранным кредиторам (т.е. специально уполномоченным банкам-дилерам и — при их заинтересованном посредничестве — достаточно богатым юридическим и сверхбогатым физическим лицам)? Почему Минфин воротил нос от других покупателей? Почему он брезговал инвесторами «с улицы»? А ведь привлечением тысяч мелких «неорганизованных» кредиторов (как индивидуальных, так и корпоративных — причём без всякой на то «уполномоченности», без какого-либо посредничества и без количественных ограничений) можно было не только увеличить суммы займов, но и (главное) — за счеёт резко возросшей конкуренции между заимодавцами — уменьшить разорительный процент! Так почему же высокопрофессиональный и многоопытный (без всяких кавычек) Минфин не воспользовался такой очевидной возможностью?
Эти вопросы журналисты и экономисты (в том числе зарубежные) задавали руководителям Минфина много раз. Чиновники что-то невнятно бормотали и… не давали ответа. А ответ прост: в олигархической России покупка ГКО (как и других по-настоящему ценных государственных бумаг) — важнейшая привилегия, суть которой — в возможности перераспределять государственные деньги в свою пользу; и эта привилегия, естественно, — привилегия для немногих!
И, наконец, чтобы лучше высветить уголовную суть ГКО, остановимся на одном распространённом заблуждении. Механизм ГКО часто небрежно называют пирамидой, имея в виду, что его сущность ничем не отличается от денежных пирамид Сергея Мавроди и других выдающихся мошенников первой половины 90-х годов. Однако это не так. В строительстве пирамид мавродиевского типа были задействованы две стороны: банк и вкладчики. Банк исправно выплачивал большие проценты вкладчикам исключительно за счёт новых вкладчиков. Когда приток последних иссякал, пирамида рушилась; деньги вкладчиков присваивались банком, а вкладчики, соответственно, прогорали.
Иное дело — механизм ГКО. Здесь в процесс вовлечены не две, а три стороны: специально уполномоченные банки (в роли вкладчиков!), государство (в роли банка!) и народ-налогоплательщик (в качестве основного поставщика денег). Государство-банк исправно выплачивает огромные проценты вкладчикам-банкам, ЧЕРПАЯ ДЕНЬГИ НЕ СТОЛЬКО ИЗ НОВЫХ ЗАЙМОВ, СКОЛЬКО НАПРЯМУЮ ИЗ ФЕДЕРАЛЬНОГО БЮДЖЕТА, ОСНОВНОЙ ИСТОЧНИК ДОХОДОВ КОТОРОГО — НАЛОГИ (наибольшие изъятия из бюджета в пользу банков — и, соответственно, в ущерб бюджетникам — были сделаны весной и летом 1998 года, в период правления «рыночного» кабинета С. Кириенко, пытавшегося ограничить новые заимствования — с тем, чтобы постепенно расплатиться с госдолгами и начать «жить по средствам»). Когда бюджет иссякает (а «посредственная» политика Кириенко лишь ускорила наступление этого момента), механизм ГКО останавливается (не чиновниками, так банкирами); это означает, что все деньги налогоплательщиков, которые можно было присвоить таким способом, уже присвоены уполномоченными на то банками и правительственными финансистами.
Как видим, причины крушения денежных пирамид и причины остановки механизма ГКО совершенно разные: в первом случае иссякает приток новых вкладчиков, во втором — исчерпывается до дна бюджет. При этом желающих вложить свои деньги в ГКО — среди «не уполномоченных» на то и небогатых юридических и особенно физических лиц (лиц, не знающих о том, что созданная не для них «кормушка» иссякла и превратилась в ловушку, которая вот-вот захлопнется) — по-прежнему сколько угодно.
Главное же, принципиальное отличие механизма ГКО от пирамид первой половины 90-х годов состоит в том, что ничего не подозревающая сторона-жертва была вовлечена в его работу помимо своей воли, в то время как клиенты Мавроди и других кирпичи в их пирамиды несли осознанно и добровольно, поддавшись соблазну лёгкого и быстрого обогащения.
Каждый российский покупатель (НДС — налог на добавленную стоимость, взимаемый при покупке большинства товаров!), каждый любитель выпить (акциз — налог на спиртные напитки, взимаемый при их покупке!), каждый предприниматель (налог на прибыль!), каждый «челнок», пересекающий границу с тюком импортного ширпотреба (таможенные пошлины!), короче, каждый россиянин, сам того не подозревая, так или иначе приумножал богатство и власть немногочисленной горстки видимых и невидимых хозяев России. И хотя всем россиянам давно известно, что банкиры и чиновники оптом и в розницу расхищают страну, мало кто осознавал, что грабят, в том числе, и его лично, воруют, в том числе, и у него лично, и происходит это в каждом конкретном микрослучае буднично и незаметно — например, при покупке колбасы или водки (для справки: более половины собираемых в России федеральных налогов — это налоги с покупателей, т.е. НДС и акцизы).
Продолжение следует
