Гипотеза Бузгалина — марксизм для «креаклов»

Владимир СОЛОВЕЙЧИК

По мере ухудшения экономической ситуации в нашей стране не только усиливаются противоречия между наёмным трудом и капиталом, традиционно присущие буржуазному обществу.  Нарастают протестные настроения, поднимает голову рабочее движение, примеры забастовочной активности — вновь на слуху. В ситуации нового общественного подъёма стоит вновь вернуться к давним спорам о том, кто и в какой мере является социальной базой российских левых.

Не прояснив теоретически данный вопрос, мы можем, вновь, как уже имело место в случае с несостоявшейся «болотной альтернативой» политике Путина зимой 2011-2012 годов, оказаться в хвосте у право-либеральной оппозиции, в очередной раз упустив инициативу и тем самым не создав субъективные предпосылки для перерастания стихийного недовольства граждан в организованную и чётко политически направленную — к социализму, к демонтажу нынешней капиталистической системы — антиолигархическую революцию.

Многие левые активисты, исходя из опыта стихийных массовых «антимонетизационных выступлений» января 2005 года, утвердились во мнении, что предварительной стадией и предпосылкой для развития борьбы за социалистические цели рабочего движения в России  будет являться длительный  этап  борьбы за демократические преобразования путём народной антиолигархической революции Участие в ней могло бы пробудить политическую активность трудящихся и неразрывно связать в их сознании и, разумеется, политической практике борьбу за свержение авторитарного режима с социальными преобразованиями.

Такой подход, полагаю, вполне оправдан. Несмотря на вполне закономерный провал «болотной альтернативы», исходя из состава её инициаторов (в том числе и «теневых»), участников («новый креативный класс», они же, по терминологии московского профессора Александра Бузгалина, «люди-творцы», Homo creators, те, кого либеральная пресс прозвала «креаклами») и целей, противоречия  между либерально настроенной (и при этом достаточно социально активной) частью российского общества и авторитарными методами управления страной ныне правящей бюрократии, всё более и более впадающей в клерикализм и ищущей духовные опоры в самых разных откровенно мракобесных концепциях, не только сохраняются, но и всё более обостряются.

Мы видим, что общественный подъём зимы 2011-2012 годов крайне остро поставил вопрос о левой составляющей общедемократического движения, способной выдержать идейную конкуренцию с либералами в борьбе за влияние внутри движения. Пока этого не произошло, наоборот, либералы прекрасно перехватывали социальные лозунги левых, на словах адаптируя их к своим сиюминутным политическим нуждам, а на деле собираясь сдать в архив тут же после достижения вожделенного соглашения с Кремлем, например, в виде «второго президентского срока Дмитрия Медведева». Участие рабочих в тогдашних массовых протестах было фактически нулевым, более того, путинские пропагандисты во всю обыграли противостояние «уральских рабочих» и «московской политизированной богемы». В своих целях, разумеется.

В нашей левой среде порою приходится сталкиваться с достаточно распространенной, с руки упомянутого выше Александра Бузгалина, точкой зрения о том, что «промышленный пролетариат (наёмные рабочие при машинах) в целом не обладает достаточным потенциалом для массовой и позитивной социальной революции… следовательно, определение социальной базы левого движения как индустриального пролетариата на рубеже XX и XXI веков явно недостаточно», а «труд наёмного рабочего как придатка системы машин (индустриальной системы) на рубеже XX и XXI веков исторически уходит в прошлое подобно труду крепостного крестьянина в XIX веке».

Понятно, что прошедшие двадцать лет показали всю несоразмерность утверждений московского профессора реалиям окружающей нас русской жизни. Вспомним хотя бы самые свежие примеры: забастовки на петербургских и калужских предприятиях, развитие профсоюза МПРА, стремление региональных профсоюзов к координации усилий, в том числе и в направлении политического обеспечения прав наёмных работников, участия не просто в кампаниях профсоюзной солидарности, но и в открыто политических акциях протеста, в том числе и вместе с левыми организациями. Понятно, что до уровня сознательности и организованности русских рабочих столетней давности современным отечественным пролетариям пока ещё далеко, но потенция к этому налицо и прослеживается вполне очевидно. Списывать со счетов русских рабочих и объявлять наиболее перспективной социальной базой левого движения неких Homo creators, думается, преждевременно.

Почему появляются на свет тезисы, подобные бузгалинским, почему они имеют хождение и даже своих сторонников, прекрасно разъяснил известный учёный-марксист Борис Кагарлицкий в своей книге «Политология революции»: «Парадоксальным образом, чем менее левые организации удовлетворяют рабочий класс, тем больше их идеологи склонны сомневаться в его исторической миссии. Как бы ни была велика лояльность традиционных сторонников левых партий, она имеет пределы. Видя несостоятельность левых политиков, рабочие отказывают им в поддержке. Это нередко сопровождается деморализацией и деполитизацией самих рабочих. Неудивительно, что на таком фоне имеет успех агитация правых в рабочей среде. А это, в свою очередь, даёт основание идеологам ещё более настойчиво разъяснять, что рабочий класс утратил свою прогрессивную роль в истории. Надо искать какую-то иную социальную основу для левого движения. Известный экономист Александр Бузгалин уверен, что в России общество “не просто разделяется на собственников капитала и наёмных работников”. Не менее, а может быть, и более важно “противоречие конформистов и тех, кто способен к совместному социальному творчеству”.

Традиционные рабочие и профсоюзные организации с их скучной дисциплиной и идеологией солидарности выглядят безнадёжно принадлежащими к старому миру, а независимые интеллектуалы, напротив, провозвестниками коммунизма. И в самом деле, дисциплина капиталистической фабрики вовсе не является хорошей школой самоуправления и демократии. Но и нонконформизм отнюдь не равнозначен революционности. В обществах, где новации становятся требованием рынка, нонконформизм может быть не более чем проявлением своеобразного метаконформизма. Кооперативы и различные экспериментальные творческие и производственные ассоциации порождают собственные нормы и условности, порой не менее жёсткие, чем старая индустриальная культура. А подавляющее большинство трудящихся, обречённое на борьбу за выживание, просто не может позволить себе роскоши “свободного творчества”. Такая возможность может появиться у людей лишь непосредственно в процессе социальных преобразований, к которым они, по мнению идеологов, совершенно не готовы».

В своей критике бузгалинских воззрений Борис Юльевич, похоже, совершенно прав. «До тех пор, пока энергия и опыт социального созидания малы, и способность к социальному творчеству низка, любые попытки совершения революции приведут лишь к очевидному поражению и бессмысленным жертвам, либо к неконструктивному разрушению…» — предрекает профессор Бузгалин.

В условиях, когда  радикализация массовых настроений переходит из области политологических прогнозов в конкретные цифры социологических реалий, а исторический конфликт труда и капитала воспроизводится снова и снова, пусть и в отвечающих современной России и не всегда привычных традиционным левым формах (проблема трудовой миграции), принятие на вооружение подобных воззрений для сторонников поворота России на социалистический путь развития будет равносильно политическому самоубийству.

Очевидно, что новым слоям наёмных работников, занятым в науке, сфере услуг или интернет-технологий и не связанным, в отличие от традиционных индустриальных рабочих, ни с опытом коллективной защиты своих трудовых прав, ни с левой политикой, ближе бузгалинская надежда на то, что «социализированный частный капитализм будет расценен как более прогрессивный, нежели государственно-корпоративный», но вставать на эту точку зрения левым означает одно: передачу политической инициативы в руки либеральной оппозиции Путину. На сей раз — уже навсегда.