Очень пессимистичное эссе Ги Дебора о проблеме иммиграции во Франции. Написанное в 1985 году оно не только не потеряло актуальности, но, кажется, напротив, приобрело куда большую остроту. Дебор — будучи левым мыслителем, вооружённым марксистским инструментарием, имел набор эстетических установок и круг чтения, соответствующий скорее правым. Он увлекался средневековой литературой, символистами и традиционными формами организации городской жизни… Он тяжело переживал разрушение старого-доброго Парижа своей юности под натиском международного капитализма, с горечью подчеркивая, что французы потеряли свою самость и полностью пали жертвой нового театрализованного товарного общества. Это эссе — своеобразная эпитафия современной европейской цивилизации, после прочтения которого, на ум приходит лишь пара четверостиший Георгия Иванова:
Хорошо — что никого,
Хорошо — что ничего,
Так черно и так мертво,
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать.
Ги Дебор. Замечания к «вопросу об иммигрантах»
В «вопросе об иммигрантах» всё является ложью, абсолютно так же и в силу тех же самых причин, как и в любом вопросе, открыто стоящем перед современным обществом: этот вопрос был порождён экономикой (т. е. псевдоэкономической иллюзией) и истолкован спектаклем.
Обсуждают лишь всякие глупости. Иммигрантов надо защищать или уничтожать? В действительности настоящий иммигрант является не постоянным жителем своей иноземной родины, но тем, кого там воспринимают и кто воспринимает себя, как другого, тем, кто поставил своей целью покинуть родину. У многих иммигрантов и их детей французское гражданство, многие из поляков или испанцев окончательно растворились в массе населения Франции, которое было другим.
Подобно отходам ядерной индустрии или нефти в океане (так неспешно и не особо «научно» можно выявить пределы неслиянности), иммигранты (последствия того же управления современным капитализмом) останутся на века, на тысячелетия, навсегда. Они останутся вопреки всем недоброжелателям, хотя бы потому что уничтожить евреев в Германии в гитлеровские времена было намного более простой задачей, чем магрибинцев [1] и всех остальных здесь и сейчас: ведь во Франции нет ни нацистской партии, ни мифа об автохтонной расе!
Следует ли ассимилировать их или «уважать культурное разнообразие»? Бессмысленная, ложная дилемма. Мы больше никого не можем ассимилировать: ни молодёжь, ни французских рабочих, ни даже провинциалов или исконные этнические меньшинства (корсиканцев, бретонцев и т. д.), поскольку разрушенный город Париж утратил свою историческую роль, заключавшуюся в создании французов.
Что такое централизм без столицы? Концентрационный лагерь не превратил в немца никого из депортированных европейцев. Распространение концентрированного спектакля может унифицировать лишь зрителей. Простейшими рекламными фразами воспевают богатство выражения «культурного разнообразия». Какие культуры? Их больше не существует. Ни христианской, ни мусульманской; ни социалистической, ни сциентистской. Не говорите о том, чего нет. Если рассматривать это правдиво и объективно, то существует лишь общемировая (американская) зрелищная деградация всякой культуры.
В особенности никто не ассимилируется путём голосования. История демонстрирует, что голосование — это ничто, даже для французов, которые являются избирателями и никем иным (1 партия = 1 другая партия; выбор в бюллетене = противоположный ему; и с недавнего времени программа — хотя все прекрасно знали, что её не будут придерживаться — наконец перестала обманывать уже кого-либо, поскольку она более не затрагивает ни одну из важных проблем. Кто голосовал за отсутствие хлеба? [2]). Недавно огласили столь показательные данные (несомненно, подправленные в сторону уменьшения): 25% граждан в возрастной группе от 18 до 25 лет не зарегистрировались в списках избирателей просто по причине разочарования в избирательной системе. Также существуют воздерживающиеся от голосования, которых тоже можно к ним прибавить.
Некоторые выдвигают критерий «знания французского языка». Это просто смешно. Разве современные французы разговаривают на нём? Разве на французском разговаривают сегодняшние неграмотные, вроде Фабиуса («Привет, убытки!») или Франсуазы Кастро («Это живёт в тебе или это тебя касается?») или Бернара Леви? [3] Разве если бы не было ни одного иммигранта, они бы не двигались столь явно к утрате всякого членораздельного языка и способности рассуждать? Какие песни слушает современная молодёжь? Какие секты, бесконечно более нелепые, чем ислам или католицизм, с лёгкостью захватили влияние над некоторой частью современных просвещённых идиотов ( Мун [4] и т.д.)? Не говоря уже об аутистах или абсолютных дебилах, которых такие секты не рекрутируют, поскольку не видят экономической выгоды в эксплуатации такого поголовья: они оставляют их на откуп общественным властям.
Мы сами сделались американцами. Совершенно нормально, что мы обнаруживаем у себя все жалкие проблемы США: от наркотиков до мафии, от фаст-фуда до разрастания этнических групп. Например, Италия и Испания, американизированные на поверхности и даже достаточно сильно вглубь, не являются этнически смешанными. В этом смысле они преимущественно остаются европейскими (так же, как Алжир — североафриканским). У нас здесь есть все недостатки Америки, но нет её силы.
Нет никакой уверенности, что американский «плавильный котёл» всё ещё функционирует (например, в отношении чикано [5], которые имеют другой язык). Но он однозначно не может сейчас функционировать именно здесь. Поскольку это США являются центром производства современного образа жизни, сердцем спектакля, чьи пульсации достигают Москвы и Пекина; и США в любом случае не может допустить никакой независимости своих местных субподрядчиков (понимание этого, к сожалению, выявляет подчинение намного менее поверхностное, чем то, которое желают уничтожить или ослабить традиционные критики «империализма»). Здесь мы теперь являемся никем: покорённые и неспособные взбунтоваться, послушные холуи [6] зрелищного отчуждения.
Предвидя быстрое размножение иммигрантов всех цветов, что могли бы вдруг потребовать жители Франции, как если бы у нас украли что-то, что могло бы быть нашим? И что же это? Во что мы верим, или, точнее, во что мы всё ещё делаем вид, что верим? Это гордость за те редкие праздничные дни, когда безупречные рабы возмущаются тем, что понаехавшие угрожают их независимости.
Опасность апартеида? Она весьма реальна. Это больше чем просто опасность, это рок, уже нависший над этой землёй (со своими закономерными последствиями в виде гетто, столкновений на расовой почве, и однажды в виде кровавых бань). Полностью разложившееся общество, очевидно, менее способно принимать без серьёзных конфликтов большое количество иммигрантов, чем сплочённое, относительно счастливое общество.
В 1973 году уже обращали внимание на это поразительное совпадение эволюции техники и эволюции мышления: «Окружающая среда, всё более спешно перестраиваемая в целях репрессивного контроля и прибыли, одновременно становится более хрупкой и заранее провоцирует на вандализм. Капитализм на стадии спектакля перестраивает всё в поддельном виде и разводит поджигателей. Его декорации становятся столь же легко воспламеняемыми, как колледж во Франции» [7].
С присутствием иммигрантов (которые уже подсобили некоторым профсоюзным дельцам, способным разоблачить как «религиозные войны» некоторые неподконтрольные им рабочие забастовки), можно быть уверенным, что действующие власти будут благоприятствовать развитию до реальных величин тех мелких опытов конфронтации, которые мы наблюдали на сцене в исполнении реальных или подставных «террористов» или фанатов враждующих футбольных команд (не только английских).
Но совершенно ясно, почему все политические руководители (включая лидеров Национального фронта) стараются минимизировать важность «проблемы иммигрантов». Всё то, что все они стремятся сохранить, запрещает им взглянуть единственной проблеме в лицо и увидеть её в подлинном контексте. Одни изображают, что верят в то, что это всё лишь задача по вменению в обязанность «антирасистской доброй воли»; а другие — в то, что речь идёт о необходимости признания умеренных прав на «справедливую ксенофобию». И все они оказываются заодно, когда рассматривают этот вопрос, как если бы он был наиболее животрепещущим, практически единственным из всех ужасных проблем, на который общество не сможет найти ответа.
Гетто нового зрелищного апартеида (не локальная, фольклорная версия из Южной Африки) уже здесь, в современной Франции: бесконечное большинство населения здесь находится под стражей и отуплено; и всё это происходило бы так же, даже если бы здесь не было ни единого иммигранта. Кто решил построить Сарсель и Мингет [8], уничтожить Париж и Лион? Нельзя сказать, что ни один иммигрант не участвовал в этой позорной работе. Но они лишь в строгости исполняли отдаваемые им приказы: привычная беда наёмного труда.
Сколько в действительности иностранцев во Франции? (Не только по юридическому статусу, цвету кожи или чертам лица). Очевидно, их столько, что впору спросить себя: сколько же осталось французов и где они? (И что сейчас характеризует француза?) Каким образом они остаются французами? Известно, что рождаемость падает. Разве это не нормально? Французы больше не могут терпеть своих детей. Они отправляют их в школу с трёх до как минимум шестнадцати лет, где их обучают неграмотности. И прежде, чем им исполнится три года, всё большее и большее количество людей находят их «невыносимыми» и бьют их с большей или меньшей жестокостью.
Детей всё ещё любят в Испании, Италии, Алжире, среди цыган. Не так часто в современной Франции. Ни жилплощадь, ни город не созданы для детей (из чего происходит циничная реклама правительственных урбанистов на тему «открыть город детям»). С другой стороны, контрацепция распространена, аборты разрешены. Почти все дети сегодня во Франции были желанными. Но не свободно желанными! Избиратель-потребитель не знает, чего он хочет. Он «выбирает» что-то, чего он не любит. Структура его мышления более не имеет той связности, чтобы вспомнить, что он что-то хотел, когда он оказывается этим разочарованным.
В спектакле классовое общество систематически стремилось уничтожить историю. И сейчас изображают сожаление о единственном уникальном следствии присутствия такого количества иммигрантов, потому что Франция таким образом «исчезает»? Это смешно. Она исчезает в силу множества других причин быстро или медленно практически изо всех сфер.
Иммигранты имеют полнейшее право жить во Франции. Они представляют собой лишение, и лишение чувствует себя как дома во Франции, поскольку тут оно свойственно большинству, если не всеобщее. Общеизвестно, что иммигранты утратили свои культуры и свои страны, не имея возможности найти иные. Французы находятся в том же положении и едва ли менее явно.
С уравниванием всей планеты в отношении убожества новых декораций и безупречно лживого понимания всего, французы, которые приняли это без особого протеста (не считая 1968), неуместно жалуются, что они больше не чувствуют себя дома из-за иммигрантов! У них есть все причины, чтобы больше не чувствовать себя дома, безусловно, это правда. Это потому что в этом жутком новом мире отчуждения нет никого, кроме иммигрантов.
Люди будут жить на поверхности Земли и даже на этом самом месте, когда Франция исчезнет. Невозможно предсказать ту смесь народов, которая будет господствовать, как и их культуры и даже их языки. Но можно с уверенностью сказать, что главный, относящийся к самой сути, вопрос следующий: будут ли эти люди будущего господствовать посредством свободного использования над современной техникой, которая в целом является техникой симулякра и лишения? Или, наоборот, будет ли она господствовать над ними в ещё более иерархической и рабовладельческой манере, чем сейчас? Необходимо предполагать худшее и сражаться за лучшее. Франция, безусловно, заслуживает сожаления. Но сожаления напрасны.
1985
Перевод с французского Степана Михайленко специально для hylaea.ru
Примечания:
[1] Магриб — территория на Северо-Западе Африки, включающая в себя земли Алжира, Марокко и Туниса.
[2] Дебор отсылает читателя к собственной статье «Вступительное блюдо» («Abat-faim», 1985), в которой, в частности, говорится: «Итак, почти десять лет назад хлеб исчез во Франции и практически повсюду был заменён псевдо-хлебом (не хлебопекарная мука, химические дрожжи, электрические печи), но это ужасное событие не то что не вызвало никакого протестного и оборонительного движения, какое недавно было созвано ради якобы свободных школ, но буквально никто не сказал ни слова».
[3] Лоран Фабиус – премьер-министр Франции на момент написания текста. Франсуаза Кастро – фр. кинопродюсер и жена Фабиуса на момент написания текста. Бернар-Анри Леви – фр. философ и общественный деятель.
[4] Речь идёт о Церкви объединения – секте, созданной корейцем Мун Сон Мёном в 1954 г.
[5] Чикано — латиноамериканская этническая группа, проживающая на Юго-Западе США.
[6] Дебор использует алжирско-французский фразеологизм béni-oui-oui, составленный из арабского слова «сыновья» (в фр. транскрипции – béni) и французского слова «да» (oui, т.е. дословно весь фразеологизм должен переводиться в духе «сыновья со всем согласного»), обозначающий человека полностью покорного решениям властных инстанций.
[7] Цитата из сценария фильма «Общество спектакля» (пер. Э. Саттарова). Цит. по Дебор Г. За и против кинематографа. М.: Гилея, 2015. С. 124.
[8] Кварталы Парижа (Сарсель) и Лиона (Мингет), застроенные в середине XX в. многоэтажными зданиями, с большой долей мигрантов в населении.
Читайте также:
