Книга Роджера Гриффина «Модернизм и фашизм» вышла шесть лет назад, но на русский язык её пока не перевели. В России некоторые левые умники всё ещё отталкиваются от коминтерновского определения фашизма как террористической диктатуры наиболее реакционных слоёв буржуазии. Надеемся, что нашим интеллектуальным читателям будет интересно познакомиться с введением к книге «Модернизм и фашизм», в котором исследователь объясняет суть своего подхода и взгляда на феномен фашизма.
Редакция «Нового смысла»
Новые горизонты
Данная книга является результатом продолжительных попыток анализа глубокого родства, существующего между модернизмом и фашизмом. В широких кругах два этих понятия все еще считаются противоположными по своему значению, а фраза «фашистский модернизм», объединяющая эти концепции, по-прежнему рассматривается как оксюморон, особенно когда речь идет о режимах Муссолини и Гитлера. Тем не менее, во второй части книги эти режимы представляются в качестве превосходных примеров «модернистского государства». Лейтмотивом этой книги является мысль, что ключевую роль в становлении, психологии, идеологии, стратегии и практики фашизма играло «ощущение начала» — чувство того, что человечество стоит перед вратами нового мира. Это чувство опьяняющего ожидания — диалектический близнец одержимости завершением времени, которую сорок лет назад исследовал английский литературный историк Фрэнк Кермод в своем основополагающем труде о модернизме «Чувство завершения». Но если он сосредоточил свое внимание на том, какую роль играло «апокалиптическое время» в воображении модернистов, то основная тема моей книги – это попытка понять, как вера в то, что трансцендентность может быть достигнута с помощью культурного, социального и политического преобразования, влияла на идеологию, стратегию, а также практику фашизма и нацизма.
В зародыше эту мысль можно обнаружить в одном из отрывков из «Природы фашизма» – книги, которую я написал примерно 15 лет назад и в которой я попытался предложить историкам и политологам более эффективную дефиницию фашизма, чем те, которые используются в настоящее время в контексте исследования таких проблем, как связь между итальянским фашизмом, Испанией Франко, Германией Гитлера и румынской «Железной гвардией», или же перспектива послевоенного возрождения фашизма в старых и новых формах. В одной из глав я пришел к выводу, что миф о перерождении (миф о «палингенезе») является не только ключевым элементом дефиниции фашизма, но также представляет собой идею, которая — в чрезвычайных условиях межвоенной Европы – смогла наделить некоторые разновидности национализма и расизма необычайно мощной разрушительной силой. В главе также утверждается, что по своей сути фашизм далеко не антимодернистское течение — он только отвергает «якобы вырожденческие элементы современной эпохи». При этом его «стремление к реализации нового типа общества» означает лишь то, что «он является альтернативным модернизмом, но не его отрицанием» (1).
Чтобы раскрыть этот загадочный вывод я намеревался написать небольшую книгу о фашистской культуре, в которой бы делался обзор «удачных» и абортивных движений – как межвоенных, так и послевоенных (например, «Третья позиция» или европейские Новые правые) – однако мой изначальный план оказался утопией. Необходимо было действовать другим образом: уделить значительную долю внимания переосмыслению «модернизма» (Часть первая), а затем целенаправленно применить идеальный тип, выделенный в результате данного процесса, к анализу режимов Муссолини и Гитлера (Часть вторая). Выбор именно этих объектов исследования обусловлен глубокими различиями в их понимании новой национальной культуры, а также тем, что они сами представляют собой конкретные примеры не только утопических ожиданий фашизма как революционного проекта, но и практического воплощения в качестве режимов. Цель нашей книги — по-новому взглянуть как на фашизм, так и на природу современности и модернизма, и, таким образом, сформировать фундамент для будущих исследований. Он будет особенно полезен тем специалистам, чья работа пересекается с теми или иными аспектами нашей обширной темы, которые здесь неизбежно упускаются из виду или игнорируются.
Несовместимым с поставленными задачами может показаться тот «китчевый» образ, который однажды возник в моем воображении после нескольких месяцев планирования, подачи заявок на гранты и предложений рассмотреть рабочие черновики. «Осознание» рискованности проекта, которым я начал заниматься, возникло из волшебного ока компьютерного монитора. Это был вид Леонардо Ди Каприо и Кейт Уинслет, опасно возвышающихся над океаном на носу «Титаника». Они стоят на самом верху корабля вышиной с небоскреб – их волосы развеваются на сильном ветру, а сами они охвачены опьяняющим восторгом от ощущения, что они словно вспахивают тонкую белую борозду на серо-голубом поле Атлантики. Этот образ должен вызывать у нас чувство, что каждой клеткой своего естества они ощущают, что живут на острие времени и пространства, предаваясь отчасти метафизическому, отчасти эротическому чувству, что с каждым глотком воздуха их наполняет предвкушение безграничных возможностей и свободы, ожидание, что вскоре они станут хозяевами своей общей судьбы.
Будущие влюбленные стоят перед вратами невообразимого Нового Времени, стремительно приближаясь к Новому Миру – Америке, которая является скорее утопическим мифом, чем географической реальностью. Драматичность этой сцены, которую подчеркивает сентиментальная ирландская песня, звучащая также в финальных титрах, обусловлена трагико-ироничным разрывом между воодушевляющим, но чрезвычайно ограниченным «полем обзора», доступным молодой паре, и зрительским пониманием того, какая страшная судьба ждет их за кромкой горизонта. Но есть и другие интерпретации произошедшего.
После того, как 15 апреля 1912 года лайнер пошел на дно, некоторые евангельские христиане вполне предсказуемо заявили, что кораблекрушение символизирует надменность современного человека, а некоторые художники того времени наделили катастрофу еще более смутным апокалиптическим смыслом. Даже спустя столетие все еще остается соблазн интерпретировать кораблекрушение как предзнаменование неотвратимой гибели Западной цивилизации в целом, очертя голову бросившейся в двадцатилетие катастрофических войн, диктатур и массовых убийств, так беспощадно обнаживших миф неограниченного прогресса, на котором строилась либерально-капиталистическая, империалистическая цивилизация в свою «бель-эпок» (2). Вне всяких сомнений, существуют и другие грандиозные символические грани восприятия катастрофы, которые вносят свой вклад в неувядающую притягательность роковой гибели океанического лайнера. Однако тот факт, что мое воображение выхватило эту сцену из фильма, в котором историческая катастрофа была бессовестно превращена в голливудскую мелодраму, предлагает в существующем контексте два альтернативных прочтения, каждое из которых имеет непосредственное отношение к следующим двенадцати главам.
Одно прочтение можно интерпретировать как подсознательное понимание того, что намерение пересмотреть взаимосвязь между модернизмом и фашизмом является «крайне рискованным предприятием» не в последнюю очередь потому, что оно предполагает создание модели, которая ранее была стандартным продуктом академических исследований, но сейчас вызывает значительные подозрения. Речь идет о «большом нарративе» обширного и по сути многозначного феномена. Вскоре я вернусь к данному аспекту книги. Более важно то, что восторженную сцену на носу «Титаника» можно рассматривать как «tableau vivant» (фр. живая картина), демонстрирующую особое, «мифическое» переживание людьми времени, содержащего волнующий потенциал обновления и очищения. Если дистанцироваться от моего личного ощущения «отправления в плавание», обусловившего форму данного введения, то можно сказать, что важным подтекстом нашего исследования является то катастрофическое влияние на современную историю, которое может оказывать подобное переживание времени, если перевести его с языка поэзии и личных взаимоотношений на язык общественно-политических устремлений к созданию нового общества любой ценой.
Именно это настроение помогло убедить революционеров из французской Национальной ассамблеи в том, что они не просто меняют общественно-политический режим во Франции, но преобразовывают историю, создают новый тип «человека» и начинают заново само время (3). Именно это умонастроение покорило Фридриха Ницше и заставило его поверить в то, что его книги являются интеллектуальным «динамитом», пробивающим брешь в тиранической каменной стене, удерживающей его современников в существующей фазе культурной эволюции, и, таким образом, открывающим магический портал в абсолютно новый вид человеческой истории, основанной на «переоценке всех ценностей» (4). Именно это мгновение высшего состояния запечатлено в «Манифесте футуризма», в котором Филиппо Маринетти — за десятилетие до того, как он стал членом первого «Fascio» (ит. фашистское объединение) — заявил, что он «стоит на последнем рубеже столетий», и объявил о смерти «Времени и Пространства». Действительно, одним из поэтических символов, с помощью которого он описывал новое сознание, были «пытливые пароходы, пытающиеся проникнуть за горизонт» (5).
В этой книге показывается, что в межвоенную эпоху фашизм — по крайней мере, для своих наиболее преданных и идеалистически настроенных сторонников — был средством реализации безрассудного желания отвергнуть идею беспомощного наблюдения за развертыванием истории и, глядя на новый горизонт, сливающийся с новыми небесами, начать самим «творить историю». Это означало яростное преобразование слов и мыслей в дела, а также использование творческих сил человека не для создания искусства ради искусства, но для образования новой культуры в тотальном акте творения и «поэзиса». Для своих самых страстных приверженцев фашизм был — без всякого преувеличения — орудием открытия новой эры.
В конечном итоге оба движения, которым удалось встать у кормила политической власти, потерпели катастрофическую неудачу в достижении перманентной трансформации общества, которую они так страстно желали, вызвав, тем не менее, резкое преображение самой Истории. Третий Рим Муссолини продержался лишь двадцать лет, в то время как Римская империя простояла 500 лет, а Рейх, который по замыслу Гитлера должен был длиться целое тысячелетие, уже через каких-то двенадцать лет лежал в руинах. Созданная ими Ось напрямую или косвенно стала причиной смерти миллионов людей, а их собственные нации оказались погребены под осколками грез и обломками нарушенных обещаний. Однако мы никогда не сможем понять их амбиции, неудачи и преступления против человечества, если не осознаем природу мобилизации их сил — военных и гражданских: фашистские режимы сознательно убеждали общество в том, что, освободившись от оков «нормального» времени и «общепринятой» морали, граждане переживают революционный опыт пребывания на рубеже истории и могут изменить ее течение.
<…>
В своих самых различных вариациях фашизм взял на себя задачу не просто изменить государственную систему, но избавить цивилизацию от загнивания и стать стимулом возникновения новой породы людей, определяемой фашизмом не в универсальных категориях, но в терминах крайне мифологизированного национализма и расизма. Фашистские активисты поставили перед собой цель, которой был характерен иконоборческий дух «творческого разрушения», легитимированный не божественной волей, разумом, законами природы или же социально-экономическими теориями, а верой в то, что сама история достигла поворотного пункта и теперь может быть направлена по новому курсу развития посредством человеческого вмешательства, призванного восстановить нацию и спасти Запад от неминуемого краха.
<…>
В отличие от работы Кермода мое собственное исследование территории «современного апокалипсиса» сознательно направлено на раскрытие идеологической и психологической взаимосвязи между двумя областями реальности, которая продолжительное время изучалась в рамках отдельных разделов гуманитарных наук. С одной стороны, в книге исследуется роль, которую в литературном и культурном модернизме играют «апокалиптические» вымыслы об упадке современного мира, ощущении постоянного развития и распада, а также необходимости в обновлении. С другой стороны, здесь рассматриваются аналоги этих вымыслов, являющихся компонентами идеологий современных общественных и политических движений, стремящихся избавить социум от предполагаемого разложения и упадка.
Подобные мифы, вероятно, занимают центральное место в любой политической идеологии, левой или правой16, в которой целью ставится радикальное общественно-политическое восстановление из ситуации упадка не просто в риторической форме, но в подлинно революционном духе, ориентированном на перманентное изменение и улучшение общества. Однако в данной книге мы сосредотачиваемся исключительно на проектах национального, социального, расового и культурного очищения и возрождения, которые подпадают под термин «фашизм» и имеют конкретное историческое воплощение в режимах Муссолини и Гитлера. Это были мифы, порождавшие политическую стратегию и действия, нацеленные на осуществление коллективного спасения, создание нового сообщества, нового социума, нового человека. Целью обоих режимов было возрождение, «палингенез», реализуемый не силами свыше, но властью современного государства (6).
<…>
Исходная предпосылка этой книги заключается в том, что мы не сможем понять сущность двух фашистских режимов, существовавших в межвоенной Европе, если не будем принимать во внимание широко распространенное мнение о том, что сдвиги новейшей истории были агонией современного мира, построенного на основе либерального капитализма и теории разума, уходящей корнями в эпоху Просвещения. Но это было не «культурное отчаяние». Сразу после окончания Первой мировой войны не только деятели авангардного искусства, но и миллионы «обычных людей» почувствовали, что они являются свидетелями родовых схваток нового мира, возникающего под властью идеологического и политического режима, чью природу еще только предстояло выяснить.
Примечания:
1. Griffin R. The Nature of Fascism. — London: Pinter, 1991. — P. 47. Выделение мое.
2. Стивен Керн часто ссылается на метафорическое значение гибели «Титаника» и то огромное влияние, которое судьба лайнера — как символ хрупкости западного «прогресса» – оказала на современников. См. Kern S. The Culture of Time and Space 1880-1918. 2nd edition. — Cambridge, MA: Harvard University Press, 2003. В знаменитой песни Боба Дилана «Desolation Row» («Вереница печалей») с альбома «Highway 61 Revisited» (1965) образ «Титаника» используется как метафора современной цивилизации.
3. Этот «мифический» аспект Французской революции блестяще анализируется в Hunt L. Politics, Culture, and Class in the French Revolution. – Berkeley: California University Press, 1984; Ozouf M. L’Homme régénéré. Essai sur la Révolution française. — Paris: Gallimard, 1989.
4. Контекстом к данному самоописанию является следующий отрывок: «Я знаю свой жребий. Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то чудовищном — о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести, о решении, предпринятом против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что считали священным. Я не человек, я динамит». (Nietzsche F. Why I am Destiny // Nietzsche F. Ecce Homo. – New York: Vintage, 1967. — P. 326).
5. Marinetti F. The Founding Manifesto of Futurism // Apollonio U. Futurist Manifestos. — London: Thames and Hudson, 1973. – P. 21-22.
6. «Палингенез» и образованное от него прилагательное «палингенетический» — это термины, обозначающие возрождение, новое рождение, восстановление. В английском языке эти понятия обычно считаются архаизмами, которые используются главным образом в религиозном или биологическом контексте, хотя в последние десять лет данные термины стали также употребляться в политическом анализе. Кроме того, они постоянно используются в переводах работ итальянского историка Эмилио Джентиле, для которого «палингенез» является ключевым термином политического дискурса, обозначающим утопическую фантазию, характерную для общественно-политических революционеров, убежденных в том, что они ознаменовывают абсолютно новую эпоху.
Перевод с английского — Антон Шеховцов
Профессор, д.и.н., д.ф.н. А.В. Коротаев (Институт востоковедения РАН, МГУ) в своей книге «Социальная эволюция» бегло упоминает, в частности, о том, что фашизм и нацизм, кстати, в принципе нельзя отнести к реакционным движениям и режимам, ибо они не являлись возвратом к чему-то уже существовавшему. Это были новые явления и проекты переустройства мира на новых основаниях. Что, кстати, бьёт по нашим ново-левым «певцам прогресса», адептам идеи, что всё новое априори лучше старого, и что Инновация всегда лучше Традиции.
Разберитесь для начала в определениях терминов, которыми вы жонглируете.
Политическая реакция не означает буквального стремления к отмене абсолютно всех произошедших изменений, а лишь тех, которые ей выгодны для сохранения и укрепления своих позиций. Фашизм, как известно, спекулировал на техническом прогрессе и элементах социализма (или даже постсоциалистической утопии рантье), но исключительно для «избранных», «истинных арийцев». Как историческое явление фашизм, конечно, был уникальным; он не был в буквальном смысле повторением средневековых или еще каких-либо режимов. Но эта уникальность вовсе не отменяет того факта, что политически он был четко реакционным. И те ценности, на которые он ориентировался, он черпал из преодолеваемых историей реалий прошлого — угнетение народов, женщин, других меньшинств. Это все было в этой вашей «Традиции», и еще до фашизма это было поднято на флаг всякими Эволами для атаки на прогрессивные изменения, которые им не нравились.
Апологеты традиционализма намеренно смешивают конкретные позитивные моменты конкретных существующих традиций с утверждением, что ради этих позитивных составляющих традиции обязательно надлежит поддерживать в целостности вместе со всем негативным. Иными словами, они отказывают обществу в праве заменять отжившее старое новым, поскольку, согласно их идеологии, такой замене обязательно подвергнется и то из старого, что разумно было бы сохранить. То есть традиционалисты отрицают человеческий разум как прогрессивную силу, его способность анализировать и целенаправленно внедрять инновации в интересах общества, заявляя, что любые начавшиеся изменения обязательно будут тотальными, иррациональными и уничтожат абсолютно все, и ставя при этом на одну доску и рационализм, и фашизм, утверждая, что якобы сам по себе факт изменений важнее сущности этих изменений. То есть, идеология традиционалистов произвольно сфабрикована на допущениях.
Жонглирование чем-либо — это, скорее, к вам. Ваша отповедь традиционализму очень веска, но абсолютно не по делу. Во-первых, я ни слова не писал о традиционализме. Во-вторых, я лишь отметил мнение другого учёного (и, кстати, с негативной оценкой фашизма и нацизма), ибо просто пришлось к слову. В-третьих, добавил от себя, что инновации инновациям рознь (замечу также, что равно как и традиции)и не стоит впадать в крайности восторженного воспевания одного в ущерб другому, когда для устойчивого развития культуры необходимы равно и инновации, и уважение к традиции. Что же касается самой категории «прогресса» и «социального прогресса» (а, значит, и «прогрессивности») — то это вопрос дискуссионный. Хотя бы в ключе определения его объективных критериев (если это определение, в принципе, возможно). Тем более, что он примыкает к вопросу о направленности (или отсутствия таковой) самой социальной эволюции.
Данная статья представляет собой показательный пример исторической спекуляции на определениях, игнорирования эволюционного характера исторических процессов и их диалектики.
Что было в истории: сначала появился модернизм в разнообразных формах, затем футуризм как его радикальная форма (порвать с прошлым вообще, поскольку оно лезет и цепляется изо всех щелей), затем части футуристов взбрело в голову создать так называемый фашизм. Напомню, что это был конец 1910-х годов, и фашизм тогда вовсе не ассоциировался ни с нацизмом, ни с Холокостом, ни с войной. Даже антикоммунизма в нем еще было мало. Фашизм зарождался как относительно безобидная попытка возродить ряд древнеримских идеалов в современных на тот момент условиях. Это было в начале. Что произошло затем по мере эволюции фашизма и нацизма, все мы хорошо знаем. Фашизм — в том значении, которое имеет это слово в 2010-х, а не 1910-х, фашизм, который проявил себя на практике, — не свалился на Землю из космоса; точно так же как рак представляет собой мутировавшие клетки изначально здорового организма, фашизм вырос из некоторой части общества эпохи модерна, увлекшейся в каком-то смысле некоторыми авангардными идеями. Из этого, однако, вовсе не следует, что фашизм = авангард модернизма, и тем более что на этом основании якобы следует отбросить термин «политическая реакция» и отрицать таким образом саму классификацию политики на прогрессивную и реакционную, а именно этого, похоже, и добиваются авторы подобных текстов.
Модерн был общей парадигмой мышления того времени, в которую были вовлечены все получившие хоть какое-то образование. Из этого совершенно не следует, что все высказываемые в эпоху модерна идеи были по своей сути модернистскими. Некоторые стремились использовать одни достижения модерна, чтобы уничтожить другие.
Вместо того чтобы анализировать, каким образом стала возможной такая мутация, какие именно аспекты авангарда 1910-х оторвались от исходной идеи общечеловеческого прогресса и выродились в тот фашизм, который мы знаем; вместо поиска конкретных несовершенств этой универсальной идеи и способов ее актуализации автор просто берет ведро с неким веществом коричневого цвета и поливает им все подряд, и прогресс, и современность, снабжая это обильными образными ассоциациями типа «Титаника». Ничего, кроме эмоций, в этой аргументации нет; текст изобилует когнитивными искажениями, но увы, для незрелой аудитории может показаться впечатляющим («о какие эти модернисты нехорошие! а как иначе, их же авангард — настоящие фошысты!»). Можно было бы предположить, что эта писанина склонит эмоционально ориентированную часть ЦА к традиционализму, а другую, менее подверженную эмоциям, — к фашизму. Но реальнее то, что ЦА подобных опусов и так уже страдает тем и другим и ничего нового для себя не откроет.
Господи, граждане! Вас хлебом не корми, дай только поругаться. И неважно где, на сайте аналитических статей, под видео выступлений участников шоу «Голос», в комментариях к футбольному матчу…Это неважно :) Интересно, это только российская черта?…
Судя по приведённым отрывкам книжка — идеалистическая, а значит ненаучная.