Окончание рассказа о жизни и творчестве Эзры Паунда
Часть 6
Ян ПРОБШТЕЙН
В 1958 году увенчалась успехом кампания за освобождение Эзры Паунда. В течение многих лет её вели Арчибальд Маклиш, который был помощником госсекретаря во время войны и одним из ближайших сподвижников Франклина Делано Рузвельта, Роберт Фрост, в то время один из самых популярных поэтов Америки, Эрнест Хемингуэй, который заявил в 1954 году, узнав, что ему присуждена Нобелевская премия, что её нужно было вручить Паунду и что этот год весьма подходит для освобождения поэтов, Томас Стернз Элиот, который написал письмо генеральному прокурору, то бишь министру юстиции США Герберту Браунеллу-младшему, аргентинская поэтесса Габриэла Мистраль, старый парижский друг Жан Кокто, Грэм Грин, Игорь Стравинский, Уильям Сароян и даже Генеральный секретарь ООН Даг Хаммершельд, именем которого ныне названа площадь в Нью-Йорке, где располагается штаб-квартира ООН.
При этом Паунд в письмах к Маклишу сравнивал сенатора Герберта Лимана (именем которого ныне назван колледж в Нью-Йорке) с Лаврентием Берией, а ФБР с КГБ. Сам Маклиш иронично замечал: «Нельзя протянуть Эзре руку помощи, чтобы он не укусил за палец». Хемингуэй заметил, что «охотничья лицензия Паунда должна быть ограничена запретом писать о политике и заниматься ей». Фрост написал просьбу о помиловании, которая была поддержана аналогичными прошениями Элиота, Хемингуэя, Маклиша и других.
В конце концов, Паунда освободили и разрешили уехать в Италию. Он провел ещё три недели в больнице Святой Елизаветы, пакуя книги и бумаги, затем он посетил с Дороти свой старый дом в Уинкоте, больного Уильяма Карлоса Уильямса и других друзей.
30 июня 1958 года Паунд, Дороти и Марселла Спанн, техасская учительница, ставшая секретарем и очередной любовницей Паунда, сели на теплоход с символичным названием «Кристофор Колумб» и 9 июля того же года прибыли в Неаполь. Паунд явился встречавшим его друзьям и репортёрам, выкинув руку в фашистском приветствии.
Первые годы жизни в Италии, живя попеременно то в Рапалло, то в Брюнненбурге, где у его дочери от Ольги Радж, Мэри, и её мужа, князя Бориса де Ракевилтца, происходящего из австрийской знати, был на склоне итальянских Альп небольшой замок XII века, Паунд был довольно активен. Он подготовил к изданию очередную часть “Cantos” — «Престолы», как оказалось, последнюю законченную часть; многие “Cantos” появились на страницах периодических изданий. Позже он скажет в интервью молодому поэту Дональду Холлу, что «Престолы в «Раю» Данте — место душ людей, создавших хорошее правительство. Престолы же в “Cantos” — попытка уйти от эгоизма и дать некое определение порядка, возможного или по крайней мере мыслимого на земле». Затем, заметив, что он сорок лет писал поэму, которую немногие могут понять, и знал, что не сможет её завершить, Паунд подвел итог: «Трудно написать рай, когда все внешние признаки говорят о том, что ты должен писать апокалипсис. Очевидно, что на земле гораздо легче найти обитателей ада или даже чистилища».
Он сопротивлялся и упорствовал, когда нужно было выжить и работать в условиях психиатрической больницы-тюрьмы. Когда же нечеловеческое давление и напряжение исчезло, он начал думать и подводить итоги.
Приехав в Италию, он с воодушевлением заметил в письме к Бриджит Пэтмор, «что сейчас, кажется, большее оживление чем когда бы то ни было с 1919 года». Через несколько лет он скажет: «Я, очевидно, последний американец, переживающий трагедию Европы». Он сопротивлялся и упорствовал, когда нужно было выжить и работать в условиях психиатрической больницы-тюрьмы. Когда же нечеловеческое давление и напряжение исчезло, он начал думать и подводить итоги. Он бунтовал против Бога, против косности в искусстве и литературе, против социальной и экономической несправедливости. В конце жизни Паунд взбунтовался против самого себя.
Аллену Гинзбергу он сказал, что “Cantos” — бессмыслица, везде тупость и невежество, что он слишком многое в поэме непоправимо испортил, по недомыслию впустив в текст политику, и что самой худшей ошибкой было его «тупое провинциальное предубеждение против евреев, которое одно все испортило». Когда летом 1960 года Мэри поместила его в больницу в Мерано и какой-то репортёр спросил Паунда, знает ли он, где находится, тот ответил: «В аду». «В каком аду?» — настаивал журналист. «Здесь, здесь», — отвечал он, показывая рукой на сердце.
Глубоко раскаиваясь в содеянном, сказанном и написанном, уже начиная с 1960-х годов Паунд стал подвержен продолжительным и тяжёлым депрессиям, которые, по свидетельству Дороти, сопровождались суицидальными наклонностями [13]. Его сын от Дороти, Омар, писал доктору Оверхользеру в больницу Святой Елизаветы, что его «отец считает 13 лет, проведенных в Св. Елизавете, мученичеством, а труд всей жизни “Cantos” — бесцельным».
Полон отчаянья, раскаяния и боли, он жаловался Элиоту, и тот, пытаясь ободрить старого друга, писал, что Паунд был уже одним из бессмертных в поэзии и по крайней мере значительная часть его трудов останется. Ободрённый, Паунд вновь начинал работать и читать, но вскоре опять наступала длительная депрессия. Когда его спрашивали: «Как поживаете?» — он отвечал: «В маразме».
Он бунтовал против Бога, против косности в искусстве и литературе, против социальной и экономической несправедливости. В конце жизни Паунд взбунтовался против самого себя.
Наступали периоды длительного молчания, когда он в буквальном смысле ни с кем не разговаривал. «Это не я достиг молчания, это оно настигло меня». Дороти вернулась в Англию, а Паунд провёл последние годы жизни с другой своей возлюбленной, Ольгой Радж, в Венеции, где и умер 1 ноября 1972 года через два дня после своего 87 дня рождения. Мятущийся бунтарь и мятежный язычник похоронен на кладбище Сан Микеле в любимой им Венеции. Чуть поодаль, на православном кладбище, находятся могилы Сергея Дягилева и Игоря Стравинского. 20 лет назад появилась ещё одна — Иосифа Бродского.
По сути своей Паунд был идеалистом и эстетом, божеством которого была красота, как сказал Ричард Олдингтон. В душе он так и остался романтиком и бунтарем, подобно Перси Биши Шелли. Когда Паунд служил поэзии, она помогала ему найти выход даже из, казалось бы, ошибочных положений, как было с некоторыми идеями Эрнеста Феноллозы. Когда Паунд был полон любви, любовь помогала ему найти выход из тяжелейших жизненных ситуаций, как после фиаско в Крофордсвилле.
Уильям Батлер Йейтс писал о Паунде в предисловии к «Оксфордской антологии современной поэзии»:
«Рассматривая его поэзию в целом, я нахожу в ней больше стиля, чем формы; временами больше стиля и больше осознанного благородства и средств его воплощения, нежели у любого из известных мне современных поэтов, но этот стиль постоянно прерывается, ломается, искажается, превращается в ничто своей прямой противоположностью, нервной одержимостью, кошмаром, нечленораздельной сумятицей; он экономист, поэт, политик, злобно неистовствуя, он создаёт невнятные персонажи и мотивы, гротескных героев из детских сказок о чудовищах. Подобная потеря самоконтроля, присущая революционерам, редка — Шелли был подвержен этому в некоторой степени — для людей такой культуры и эрудиции, как у Эзры Паунда».
Ненависть разрушала его. Он дорого заплатил за свои иллюзии, заблуждения и ошибки. Остались стихи и – пусть незавершенный — памятник современной эпической поэзии, источник, откуда до сих пор черпают англоязычные поэты. Излишне что-либо доказывать тем, кто, взяв на вооружение собственную фразу Паунда о том, что в “Cantos” «всё рассыпается, ничего не вяжется» (“It does not cohere”), отрицают этот эпос XX века, считая его чуть ли не заумным бредом (не в том же ли в своё время обвиняли Велимира Хлебникова?). Для того, чтобы отвергать или принимать какое-либо произведение, нужно прежде всего это произведение прочесть, а не брезгливо перелистывать. Если же это невозможно осилить без комментариев и словарей, как в случае “Cantos” или «Поминок по Финнегану» Джеймса Джойса, что ж, следует обратиться к комментариям и словарям.
В некрологе на смерть Элиота Паунд писал: «Должен ли я писать о поэте Томасе Стернзе Элиоте? о моём друге “Опоссуме”? [14] Да покоится в мире. Могу лишь повторить то, что настоятельно делал пятьдесят лет назад: ЧИТАЙТЕ ЕГО». Да, величественного здания «Божественной Комедии» не получилось. Таланта и величия замысла оказалось недостаточно для этого. Не доставало величия духовного усилия. Дантова Рая не получилось. «Трудно написать рай, когда все внешние признаки говорят о том, что ты должен писать апокалипсис». Политик, идеолог и экономист Паунд не состоялся. Состоялся незаурядный литературный критик, один из основоположников модернизма и теоретик искусства. Однако главное — остался поэт. Читайте его.
Примечания:
13. Из писем Дороти Паунд своему адвокату В. Муру (в Библиотеке Лилли Индианского университета).
14. Так Паунд называл Т.С. Элиота, автора «Практического руководства по котам и кошкам старого Опоссума».
Часть 1. Эзра ПАУНД — непредсказуемый пучок электричества
Часть 2. Эзра Паунд в маске трубадура
Часть 3. Эзра Паунд как «титан американского Возрождения»
Часть 4. Трудная красота Эзры Паунда
Часть 5. Как Эзра Паунд очутился в «клетке для горилл»
Читайте также:
Эзра ПАУНД: «Постигнув странные повадки людей… Не знаю, что и сказать, о други!»
