Эрнст Юнгер. Der Waldgang («Уход в лес»). Продолжение
14
Основной вопрос в этих бурях звучит, можно ли освободить человека от страха. Это гораздо важнее, чем вооружить его или снабдить медикаментами. Сила и здоровье принадлежат смелому. Напротив, страх охватывает также и вооружённых до зубов — даже именно их. То же самое можно сказать о тех, которые купаются в изобилии. С помощью орудия, сокровищ нельзя изгнать угрозу. Они только вспомогательное средство.
Страх и угроза находятся в настолько тесной связи, что едва ли можно сказать, какая из обеих этих сил порождает другую. Страх важнее, поэтому нужно начинать с него, если хотите развязать узел.
Однако стоило бы предостеречь от противоположного подхода, т. е. от попытки начать с угрозы. Если попытаться стать страшнее того, кто внушает тебе страх, это не приведёт ни к какому решению. Это классическое соотношение между красным и белым, между красным и красным и завтра, вероятно, между белым и цветным. Ужас похож на огонь, который хочет сожрать мир. В то же время увеличивается страх. Как призванный к господству будет узаконен тот, который положит ужасу конец. Это тот же самый, который преодолел страх раньше.
В дальнейшем важно знать, что страх нельзя изгнать полностью. Это также не вывело бы за грани автоматизма, наоборот, это ввело бы его внутрь человека. Страх всегда останется большим партнёром в диалоге, если человек будет советоваться с самим собой. При этом страх стремится к монологу, и только в этой роли он сохраняет за собой последнее слово.
Напротив, если страх призывают к диалогу, то человек получает право голоса наравне с ним. При этом также отпадает представление о том, что ты окружён. Кроме автоматического всё ещё будет очевидно другое решение. Это значит, что есть два пути, или, другими словами, свободное решение восстановлено.
Даже если и принять наихудший случай гибели, то всё равно остаётся различие как между светом и мраком. Здесь поднимается путь в высокие царства, к жертвенной смерти или к судьбе того, кто погибает с оружием; там он опускается в низины лагерей рабов и боен, в которых примитивные убийственно объединяются с техникой. Там нет судьбы, а есть только больше цифр. Но есть ли у него судьба, или же его воспринимают только как цифру: вот решение, которое сегодня навязывается каждому, все же он должен принимать это решение только сам.
Сегодня отдельный человек точно так же суверенен, как в любом другом отрезке истории, вероятно, даже сильнее. А именно в той самой мере, в которой коллективные силы завоевывают себе пространство, отдельный человек выделится из старых, развившихся союзов и будет стоять за самого себя. Теперь он будет противником левиафана, даже его победителем, укротителем.
Мы хотели бы ещё раз вернуться к картине выборов. Выборный процесс, как мы его видели, стал автоматическим публичным выступлением, которое определяет организатор. Отдельного человека могут принудить — и принуждают — участвовать в нём. Он должен только знать, что все позиции, которые он может занять в пределах этого поля, в равной мере ничтожны. Нет никакой разницы, двигается ли дичь между красными флажками на том или на этом месте.
Место свободы это совсем не то, что простая оппозиция, также и не то, чего он мог бы добиться бегством. Мы назвали это место лесом. Там есть другие средства, помимо того «нет», которое ставят в предусмотренный для этого кружок или квадратик. Мы видели, конечно, что при том положении, до которого дела дошли, вероятно, только один из ста способен на уход в лес. Однако речь идёт не о числовых соотношениях. При пожаре в театре хватает одной ясной головы, одного сильного сердца, чтобы заставить утихнуть панику у тысячи человек, которые поддались животному страху и могут в бегстве затоптать друг друга.
Если здесь говорится об одиночке, то под этим подразумевается человек, причём без того привкуса, который приобрело это слово за два последних века. Здесь имеется в виду свободный человек, такой же, как его создал Бог. Этот человек — это не исключение, он не представляет собой элиту. Он скорее скрывается в каждом, и различия проистекают только из степени, до которой одиночка в состоянии воплотить переданную ему свободу. Для этого ему нужно помочь — как мыслящий, как знающий, как друг, как любящий.
Также можно сказать, что человек спит в лесу. В тот момент, когда он, просыпаясь, осознает свою силу, порядок снова восстановлен. Более высокий ритм истории можно вообще объяснить тем, что человек периодически открывает себя заново. Всегда есть силы, которые хотят натянуть на него маску, то тотемистические, то магические, то технические. Тогда растёт неподвижность и с нею страх. Искусства каменеют, догма становится абсолютной.
Однако с самых ранних времен повторяется спектакль, что человек снимает маску, и веселье следует за ним, ибо оно — отражение свободы.
Из-за очарования сильных оптических обманов стало привычно рассматривать человека по сравнению с его машинами и аппаратами как песчинку. Но аппараты были и остаются, тем не менее, кулисами низшего воображения. Человек произвёл их и может прекратить их работу или придать им новое содержание. Оковы техники можно сломать, причём сделать это может именно отдельный человек.
15
Осталось ещё указать на возможность одной ошибки — имеется в виду доверие к чистому воображению. При этом можно допустить, что оно ведёт к духовной победе. Между тем, это не может определяться основанием школ йоги. Оно представляется не только многочисленным сектам, но и определённому типу христианского нигилизма, который обесценивает дело. Тем не менее, нельзя ограничиваться тем, чтобы на верхнем этаже познавать истину и добро, в то время как в подвале с ближних сдирают шкуру. Этого нельзя делать и тогда, если в духовном плане находишься не только в безопасной, но и в превосходящей позиции, а именно потому, что неслыханное страдание миллионов порабощённых вопиет к небу. В воздухе всё еще ощущается запах живодерён. Вокруг таких вещей жульничать нельзя.
Поэтому нам не дано пребывать в воображении, хотя оно и даёт основную силу действиям. Борьбе за власть предшествуют сглаживание картин и падение картин. Это причина, по которой мы зависим от поэтов. Они начинают свержение, и свержение тиранов тоже. Воображение и вместе с ним пение относятся к уходу в лес.
Мы хотели бы вернуться ко второй из знакомых нам картин. Что касается исторического мира, в котором мы находимся, то он подобен быстро двигающейся повозке, которая принимает то черты удобства, то черты ужаса. Это то «Титаник», то левиафан. Так как движущееся приманивает взгляд, для большинства пассажиров корабля остаётся скрытым, что они находятся в то же время в другом царстве, в котором господствует совершенное спокойствие. Второе из этих царств настолько превосходящее, как будто бы оно содержало первое в себе подобно игрушке, как одно из тех манифестаций, которые существуют в огромном количестве. Второе царство это гавань, это родина, мир и безопасность, которую каждый несёт в себе. Мы называем это лесом.
Морское путешествие и лес — может показаться трудным объединить столь далёкие друг от друга образы в одну картину. Мифу эта противоположность более знакома — то похищенный тирренскими корабельщиками Дионис приказал виноградным лозам и плющу переплести весла и дорасти до мачт. Из их чащи вырвался тигр, который разорвал разбойников.
Миф это не предыстория; он — вневременная действительность, которая повторяется в истории. То, что наше столетие снова находит в мифах смысл, относится к добрым знакам.
Также сегодня человека мощные силы приводят далеко в море, далеко в пустыню и в их мир масок. Путешествие утратит свои угрожающие черты, если человек помнит о своей божественной силе.
16
Мы должны осознать и признать два факта, если хотим выйти из состояния сплошного цугцванга к продуманной партии. Во-первых, мы должны знать, как мы видели на примере выборов, что только маленькая доля больших человеческих масс способна сопротивляться могущественным фикциям времени и угрозе, которую они излучают. Эта доля, конечно, может быть замещающей. Во-вторых, мы видели на примере корабля, что сил современности недостаточно для сопротивления.
В обеих этих констатациях нет ничего нового. Они лежат в порядке вещей и всегда снова навязываются там, где дают о себе знать катастрофы. Тогда всегда действие переходит к избранным, которые предпочитают опасность рабству. И всегда действиям будет предшествовать размышление. Оно выражается однажды как критика времени, это значит: как осознание того, что действующие нынче ценности больше недостаточны, а потом как воспоминание. Это воспоминание может направляться на отцов и на их более близкие к первоистокам порядки. Тогда его целью будут именно консервативные восстановления. При больших опасностях спасительное будут искать ещё глубже, а именно у матерей, и в этом соприкосновении освободится стихийная сила. Чисто временные силы не смогут выдержать её.
Два качества предполагаются у партизана. Он не позволяет диктовать себе закон ни одной обладающей преобладающей мощью силе — ни с помощью пропаганды, ни путём насилия. И он думает защищать себя, не только используя средства и идеи времени, но одновременно держит открытым доступ к силам, которые превосходят силы времени и никогда не смогут полностью раствориться в движении. Тогда можно решиться на уход.
Теперь возникает вопрос о цели таких усилий. Как уже вкратце показывалось выше, эта цель не может ограничиваться завоеванием чисто внутренних царств. Это относится к представлениям, которые распространяются после поражения. Ограничение реальными целями, как например, ведением национальной освободительной борьбы, было бы так же недостаточным. Мы вскоре увидим, что речь идёт об усилиях, которые также национальная свобода венчает как присоединяющееся. Мы ведь впутаны не в одно лишь национальное крушение, а во всемирную катастрофу, при которой едва ли можно сказать себе и ещё меньше можно предсказать, кто тут, собственно, победители и кто побеждённые.
Это скорее так, что простой человек, мужчина на улице, которого мы встречаем ежедневно и всюду, осознал ситуацию лучше, чем все правительства и все теоретики. Это основывается на том, что в нём всё ещё живут следы знаний, которые достигают больших глубин, чем банальности времени. Поэтому случается так, что на конференциях и конгрессах принимаются решения, которые гораздо глупее и опаснее, чем было бы решение первого встречного, которого спросили бы, вытащив его из трамвая.
У одиночки всё ещё есть органы, в которых живёт больше мудрости, чем во всей организации. Это демонстрируется даже в самом его замешательстве, в его страхе. Если он измучит себя, чтобы найти выход, запасной путь, то он вместе с тем демонстрирует поведение, которое соответствует близости и масштабу угрозы. Если он не доверяет валютам и обращается к вещам, он ведёт себя как тот, кто знает ещё различие между золотом и печатной краской. Если он в богатых, мирных странах по ночам просыпается от ужаса, то это так же естественно как головокружение на краю пропасти. Не имеет смысла убеждать его в том, чтобы пропасти вовсе не было. И если следует посоветоваться, то хорошо, что это произойдёт всё же ещё у края пропасти.
Как ведёт себя человек ввиду и внутри катастрофы? Это тема, которая становится всё актуальнее. Все вопросы объединяются в этот один и самый важный. Также и внутри народов, которые, кажется, готовят планы друг против друга, в принципе, размышляют над той же самой угрозой.
Во всяком случае, полезно внимательно следить за катастрофой, а также за тем способом, которым можно впутаться в неё. Это духовное упражнение. Если мы правильно к этому приступим, страх уменьшится, и в этом будет уже первый, значительный шаг к уверенности. Воздействие будет не только персонально благотворным, но и профилактическим, так как в той же самой степени, в какой в одиночке уменьшается страх, убавляется вероятность катастрофы.
Продолжение следует
Предыдущие главы:
Эрнст Юнгер. Der Waldgang («Уход в лес»). Главы 1-6
Эрнст Юнгер. Der Waldgang («Уход в лес»). Главы 7-11
Эрнст Юнгер. Der Waldgang («Уход в лес»). Главы 12-13
P.S.
