Эмма ГОЛЬДМАН – борьба и любовь

Михаэль ДОРФМАН.

Экстраординарная жизнь, борьба и любовь Эммы Гольдман помогают понять, в чём состоит необычайно влекущий одних и так пугающий других драйв революционного активизма. Даже те, кто ничего не знает об Эмме Гольдман, кроме имени, слышали историю о том, как молодая Эмма задорно плясала на какой-то революционной маёвке. Один строгий товарищ сделал ей замечание – мол, не для того здесь собрались. Эмма ответила, что ей не нужна будет революция, если ей нельзя будет там танцевать. Чем может быть интересна Эмма Гольдман современному читателю? Я спросил моих друзей, анархистов и не анархистов, что они могут сказать об Эмме Гольдман. Большинство опрошенных не знало ничего, даже имени.

Есть, по крайней мере, два пути привлечь внимание современного читателя к имени Эммы Гольдман. Первый – это рассказать о политической истории её времени, о её вкладе в анархизм, а также о её роли в истории. Это интересно, но многими уже сделано. На Amazon.com только по-английски – 949 названий книг Эммы Гольдман или о ней. Меньше, чем про Троцкого (2.370), но больше, чем про Леди Гагу (613). Есть и другой путь, по которому ходят куда реже – сосредоточиться на экстраординарной силе её бунтарства, осмыслить, в чём состоит необычайно влекущий одних (и пугающий других) азарт революционного, да и вообще радикального активизма. Анархизм помогает понять этот драйв лучше всего.

«Чувствовать» было ключевым словом Красной Эммы. Она всегда говорила, что идеология и теория анархизма второстепенны. Главное в анархизме – это «чувствовать каждым фибром, как пламя, как сжигающая лихорадка, как стихийная страсть». Это, по сути, было основой революционности Гольдман – заложенная в душе страстная вера, что чувства – это всё. Революционная деятельность для неё была борьбой против любой власти, в том числе институциональной власти семьи. Несправедливость и властное угнетение оскорбляли все её чувства, звали к борьбе в любое время, в любом месте, всеми силами. Эмма не отступила от этой простоты, которая не признавала нюансов, никогда не теряла силы.

В анархизме, больше, чем в других радикальных движениях, отводится место нравственной позиции, настроению и духу. Обычно анархизм определяют как политическую теорию, отрицающую все формы правления и государственных ограничений. Анархизм выступает за добровольное сотрудничество и свободное объединение людей и групп, которое удовлетворит все общественные потребности человека. В таком идеологическом конструкте существуют заметное разделение между анархизмом коллектива и анархизмом индивидуальным. Первый заботится о классовой борьбе, освобождении труда, об успехе коллективных проектов, коммун, предприятий во владении рабочих, внедряет экономические системы кооперативного хозяйства и социальные модели, обеспечивающие полное равенство. Вторые больше заняты внутренним освобождением человека. И те, и другие верят, что претворение в жизнь анархизма приведёт к исчезновению всего негативного в человеке — жадности, зависти, иррациональной злобы. Вместе с их исчезновением должны бы исчезнуть и социальные пороки – несправедливость, неравенство, эксплуатация. Анархизм утверждает, что если люди будут свободны и равны, то сотрудничество станет естественным порядком в обществе. И самый главный тезис анархизма – что не конкуренция, а сотрудничество является естественным человеческим стремлением.

Немногие революционеры всех поколений доходили до мысли, что революция может быть успешна, только если она включает в себя здоровое и полное самовыражение личности. Одной из этих немногих была родившаяся в 1869 году анархистка Эмма Гольдман. Её подписывают под разные определения – анархо-коммунизм, анархо-феминизм, анархо-индивидуализм, американский анархизм и т. д. Все это, может быть, и правильно, но выхолащивает главное – стремление жить и любить, яростную борьбу за освобождение любви, за право жить полной жизнью. Жить в борьбе за такой новый мир, который вознаграждает человека за полноту жизни и любви.

Жизнь в мире неволи и насилия возмущала Красную Эмму до глубины души. Ощущение угнетения толкало её на борьбу с властью во всех её формах. Жгучая ненависть к централизованному государству родилась у неё от полного неприятия того, что она считала государственным угнетением врожденного права личности жить полноценной жизнью. Революционер (в её понимании) должен был разделять эту идею. Её врагами становились те, для кого человеческая жизнь не была главной ценностью.

«Чем больше противодействия я встречала, тем больше в своей тарелке я себя чувствовала»

«У (революционера) нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей…  Всё в нём поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью – революцией». Это из первого параграфа «Катехизиса революционера», написанного Сергеем Нечаевым и собравшего мысли группы русских революционеров Николая Огарёва, Петра Ткачёва, Михаила Бакунина. Эмма Гольдман боготворила Бакунина, но данное определение (с заменой революции на бизнес) скорей подходит корпоративным менеджерам из инвестиционной банковской группы «Голдман-Сакс». Друзьями Эммы становились те, кто не требовал жертв, кто считал, что полнота жизни и есть революция. «Если ради революции революционеры отказываются от секса и творчества, — говорила Эмма, значит, они лишают себя радости. А без радости человек перестаёт быть человеком… Если бы победили мужчины и женщины, следующие «Катехизису революционера», то их мир оказался бы куда более бессердечным, чем тот, который разрушила их революция».

Убеждённость в том, что революция не исключает всей полноты жизни, подвигли Эмму на борьбу за вещи, казавшиеся странными и ненужными многим её товарищам – за сексуальную свободу, контроль над рождаемостью, реформу института брака, отказ от призыва в армию и многое другое. Большинству товарищей казалось, что социальная революция устранит все проблемы. (Сейчас мы знаем, это не так.) Товарищи критиковали её – мол, что за мелочи по сравнению с великой целью. Куда более серьёзной критикой казались обвинения в индивидуализме, в сведении анархизма к самовыражению вместо коллективной борьбы за победу революции.

Красная Эмма защищала своё понимание революции как самовыражения, независимо от того, пользовались ли её взгляды популярностью или нет. Иначе, какой толк от революции, если, в конце концов, ты не можешь сказать то, что думаешь? «Чем больше противодействия я встречала, — говорила она, — тем более в своей тарелке я себя чувствовала». Отступление от этого принципа Эмма рассматривала как политическую катастрофу и поражение революции. Попав 1919 году в революционную Россию, она первым делом поинтересовалась свободой слова. Когда поняла, что Ленин и его партия рассматривают свободу слова, как «буржуазную роскошь», то не побоялась заявить, что Русская революция проиграна.

Было ли это революцией?

Эмма Гольдман понимала по-русски, но её становление случилось в Америке. Она разделяла скептическое отношение большинства революционеров к России, как к жандарму мировой реакции. Эмма и её товарищи приехали туда окрылённые. Уж если даже в России возможно сломать всю машину старого режима, то и весь старый мир можно разрушить! Она объездила всю Россию и Украину. Разгром восставшего Кронштадта определил окончательно её неприятие революции большевиков.

Эмма Гольдман многого не поняла в Русской революции, но, по большому счёту, она оказалась права. Все попытки «обжулить Маркса» и прыгнуть в социализм только через обобществление средств производства, без демократии, власти закона и уважения прав человека, хотя бы таких, какое допускает буржуазная демократия, неизменно заканчивались провалом. Эмма не была марксисткой, но понимала это интуитивно. Анжелика Балабанова устроила ей встречу с Лениным. Они друг другу жутко не понравились. Ленин не оставил воспоминаний, а Эмма Гольдман записала: «Он (Ленин) знает, как играть на слабых сторонах людей лестью, наградами, медалями. Я осталась убеждённой, что его подход к людям был просто утилитарным, после достижения своих планов он мог избавиться от них. И его планы – действительно ли это была Революция?»

Самая опасная женщина в Америке

Красную Эмму выслали из Советской России в 1921 году по той же самой причине, по которой её выслали и из США в 1919-м. Она отказывалась молчать. Эмма настойчиво и последовательно испытывала толерантность американской демократии. Не кто иной, как бессменный глава ФБР Эдгард Гувер назвал Эмму Гольдман «самой опасной женщиной в Америке». «Я считаю за честь быть первым политическим агитатором, депортированным из Соединённых Штатов», — заявила Эмма Голдман, покидая Америку. Меняя одну страну изгнания на другую, она всегда и повсюду несла с собой своё право думать и говорить свободно. Если её пытались заткнуть, она не отступала.

Однажды её строго предупредили, что её выступление может повредить сидевшему тогда в тюрьме её многолетнему и близкому другу Александру Беркману. Эмма обещала молчать. Когда предупреждённый председатель митинга начал было говорить о том, что запланированное выступление не состоится, Эмма вышла на сцену и демонстративно засунула себе в рот носовой платок. Зал аплодировал стоя. Эмма не смолчала после возвращения из Советской России.

Эмму Гольдман не смутило, что её книга «Моё разочарование в России» (1924) вызвала отчуждение у левых друзей, зато злорадную поддержку врагов. Сказать, что думаешь, было важней. Через десять лет те же самые левые друзья и вовсе отвернулись от идеи революции после показательных московских процессов над виднейшими деятелями Русской революции. Иногда Эмма задерживалась подольше, и там, где ей не давали говорить, она создавала отделение Лиги защиты свободы слова, предшественницы Американского союза гражданских свобод (ACLU). И она умела убеждать. Создатель ACLU Роджер Болдуин так описывает свои первые впечатления:

«Когда я только окончил Гарвардский университет, к нам в город приехала с лекциями Эмма Гольдман. Меня пригласили её послушать. Меня коробило даже от предположения, что мне может быть интересна женщина, о которой говорили, что она является сторонницей терактов, свободной любви, революции и атеизма, но моё любопытство привело меня к ней. Эта лекция открыла мне глаза. Никогда прежде мне не доводилось слышать такой социальной страсти, такого смелого развенчания пороков, такой электризованности слов, такого всеразрушающего вызова всем ценностям, которые меня учили воспринимать как высшие. С того дня я стал её поклонником».

Красная Эмма была неутомима. Её сила и искренняя страсть проникали в сердца людей повсюду, – на митингах и демонстрациях, в лекционных залах, в школьных аудиториях, в церквях, частных домах, театрах, даже тюремных камерах. Неподдельная страсть была частью уникального таланта Эммы Гольдман располагать к себе, заставлять почувствовать личную боль за дело, за которое она боролась. На её лекциях люди чувствовали, как история входит в их маленький домашний мирок, окрыляет их, рождает надежды в тяжёлые времена, когда жизнь идёт вовсе не так, как должна идти. Это был природный дар, данный немногим ораторам.

Америка стала второй родиной всех бунтарей

В Америку Эмма сбежала от родителей, пытавшихся насильно выдать её замуж. Она пригрозила утопиться в реке. Ей было всего 20 лет, у неё в кармане было 5 долларов и адрес анархистской газеты. На своём первом публичном выступлении за введение 9-часового рабочего дня Эмма разволновалась и забыла текст. Потому стала говорить «от себя». Речь встретили овациями, и Эмма навсегда отказалась от покровителей. «…Случилось что-то странное… Слова, которых я никогда не говорила раньше, начали литься из меня, всё быстрее и быстрее. Они выходили со страстной интенсивностью…, — вспоминала Эмма Гольдман о своём первом выступлении. — …Аудитория растворилась, сам зал исчез, я сознавала только мои слова, мою песню экстаза».

Уже в 24 года она стала известным оратором и пропагандистом. Горе, скудность жизни под гнётом институциональной власти – стали основной темой Красной Эммы, независимо от того, о чём она говорила. Страсть горела в ней так же ярко в конце её жизни в эмиграции в Канаде, как и в начале, в провинциальном еврейском местечке Выгодичи под Ковно. Её протест родился от российской тирании, еврейской маргинальности, немецкой казёнщины в её кёнигсбергской школе, отсутствия родительской любви. Её анархизм начинался из европейского коллективистского анархо-коммунизма. С ранней молодости Эмма увлеклась идеями немецких философов-индивидуалистов, особенно Фридриха Ницше и Макса Штирнера.

Однако лишь в Америке Эмма обрела свой настоящий язык, основанный на понятиях и образах исконно американского протеста и стремления к свободе. Язык огромной выразительности и дерзкой оригинальности. Америка захватила её воображение. Её увлек скрытый, но мощный и неукротимый американский бунтарский дух. Именно Америка стала второй родиной всех революционеров и бунтарей. Здесь Эмма Гольдман поняла, как анархизм может сочетаться с исконным американским радикализмом. Она отдалась Америке и училась у неё. Она впитала идеи американских  диссидентов-нонкомформистов Генри Торо и Уолта Уитмена. Несмотря на весь гнёт капитализма, свободолюбие раз за разом подымает американские массы на борьбу за обещанные «неотчуждаемые права,  к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью». Вся жизнь Эммы Гольдман – это стремление к счастью. Её протест – не столько против нищеты и дискриминации (которых было достаточно), сколько против того, что врождённые человеческие права всегда отбирались властью. Всегда были те, кто силой власти и безо всякой причины угнетал других, не имевших свободы сбросить его. Несправедливость жизни жгла её сердце.

Освобождение еврея

Блогер и DJ fishbi4 заметил, что Эмма Гольдман отрицала всякий национализм, однако с пониманием относилась к сионизму в свете роста фашизма 1920-1930-х годов. Сегодня отношения левых и тем более анархистов к сионизму сильно изменились в связи с продолжающейся израильской оккупацией палестинского народа. В начале ХХ века воинствующий национализм был в сионизме маргинальным. Тогда же многие левые видели в сионизме, прежде всего, призыв к освобождению еврея из «свинцовой мерзости» местечковой жизни, от пут коррумпированных местечковых кагалов и антисемитизма власти, желание «создать народ, как все народы». В поселенчестве не видели ничего плохого. Анархистские, толстовские, сионистские и другие коммуны возникали повсюду, от революционной России до глубинки США, от Аргентины до Каталонии. Это сейчас поиск в «Гугле» фразы «народ, как все народы» выдаёт долгие списки ссылок на религиозно-сионистскую пропаганду, где доказывается обратное утверждение.

Новая биография Красной Эммы, написанная Вивиан Гопник «Эмма Гольдман – Революция как образ жизни», вышла в издательстве Йельского университета в серии «Биографии замечательных евреев». В 1960-70 годы новые левые вернули Эмму Гольдман в политический мейнстрим. Фильм Уоррена Бутти «Красные» (1981) завоевал три Оскара и донёс до широкой публики забытые имена Эммы Голдман, Джона Рида, Луизы Брайант и других американских революционеров. Документальный фильм «Эмма Гольдман» (2004) на PBS в хрестоматийной серии «Американский опыт» ввёл Эмму Гольдман в национальный пантеон. О ней стали рассказывать школьникам. Почему бы не вернуть в лоно еврейского народа его непокорную дочь, для которой освобождение еврея означало освобождение человечества от всякой власти и угнетения?

Тем не менее, я с подозрением открываю такие книги. Вечнозелёная мода на «выдающихся евреев» не проходит. Не то, что корней искать не надо. Откапывают еврейские мотивы у Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама, Франца Кафки, Вальтера Биньямина, Жака Деррида, Муаммара Каддафи, Осамы бин Ладена, у лауреатов Нобелевской премии, у кандидатов в Белый дом и Кремль. Зачастую нарытый материал больше говорит о малоинтересном авторе повествования, чем о его герое. Недавно я прочёл вышедшую в той же серии биографию Троцкого, где автор буквально «делает еврея» из человека, не раз заявлявшего «я интернационалист, а не еврей». Чрезмерное внимание уделено поискам еврейства в различных эпизодах детства и юности Троцкого. Зато почти не освещён самый важный период его государственной карьеры – Гражданская война.

Вивиан Гопник не пытается искать в Эмме Гольдман специфически еврейских мотивов. Хотя, несомненно, они есть. Участник нашего опроса, историк Олег Росс, критически относящийся к личности и трудам Эммы Гольдман, подметил сходство её текстов с трудами крупнейшего иудейского теолога XII века Маймонида (Рамбама). Агрессивно и несколько стандартно. Как ни парадоксально, но у меня возникло ощущение схожести её стиля со стилем Рамбама: такая же эрудированность – многочисленные цитаты (правда, у Рамбама – скрытые, без имён) на фоне агрессивных выпадов в сторону несогласных с их мнением. Например: «Брак – это неудача, которую будут отрицать разве что самые глупые люди».

Освобождение любви

«Любовь, сильнейшая и глубочайшая часть жизни, предвестник надежды, радости, экстаза. Любовь бросает вызов всем законам, всем условностям. Любовь – самый свободный, самый главный литейщик человеческой судьбы». Это и было квинтэссенцией опыта Эммы Гольдман, ставшим почти мифическим. Вивиан Гопник называет Эмму Гольдман отказницей. «Не учи меня жить» — наверное, были её первыми словами. В отстаивании своего права, права любого на радости жизни, Эмма не знала уступок: «Мне не нужна ваша революция, если мне нельзя будет там танцевать». Впрочем, с такой же лёгкостью она могла сосредоточиться и действовать.

Когда мы говорим о свободной любви, любви втроём, открытом браке и других социальных экспериментах начала ХХ века, то не задумываемся, что, по сути, речь шла об освобождении, неразрывно связанном с освобождением труда, освобождением женщины, освобождением человека, национальным освобождением, освобождением человечества. Эмма Гольдман стала одним из пионеров освобождения любви. Отдаться любви безо всякого официального утверждения стало частью её революционной страсти, её врожденным правом.

По современным меркам, когда сексуальная жизнь начинается рано, и подростки вступают в неё, насмотревшись порно в интернете, — любовные романы Эммы Гольдман выглядят довольно скромными, не превышающими количества романов многих современных женщин. Раз за разом Эмма влюблялась, разочаровывалась, возвращалась к своей старой любви, находила новую любовь. Несмотря на разочарования и любовные неудачи, секс всю жизнь был для неё силой, очеловечивающей отношения. Раз за разом любовь разбивалась, но она верила, что уж в следующий раз всё будет иначе.

Много написано о долголетних отношениях Эммы Гольдман с Александром  Беркманом. Эмма всю жизнь звала его по-русски Сашей. Они встретились, когда Беркман был уже видным анархистом, Эмма – зелёной иммигранткой и ткачихой на фабрике в городе Рочестере (штат Нью-Йорк). Их любовь началась с первого взгляда. Они познакомились в ресторанчике, и ушли оттуда вместе. Они начали вместе издавать журнал «Мать Земля», который Эмма Гольдман порой заполняла наполовину сама. Через некоторое время к их паре присоединился художник Федя. Они зажили втроём, как Маяковский с Лилей и Осипом Бриками.

Эмма была одной из видных сторонниц свободной любви на рубеже ХХ века, как танцовщица Айседора Дункан, поэтесса Эдна Сент-Винсент Миллей, фотохудожник Альфред Стиглиц, активист борьбы за легализацию контроля над рождаемостью Маргарет Сэнгер, революционерка Александра Коллонтай, драматург Юджин О’Нил, публицист Джон Рид, писатель Макс Истмен и Уолтер Липпман. Для них, как и для Эммы, любовь без брака была эталоном того, какой должна быть жизнь. Свободная любовь считалась в их кругах одним из главных отличий нового человека и профессионального революционера.

Свободная любовь толкала на ребячество и откровенность множество интеллектуалов того времени. Несколько лет назад Юрий Фельштинский опубликовал письмо Льва Троцкого жене, полное очень интимных и откровенных сексуальных подробностей. В предисловии Фельштинский с пафосом предлагал читателю «самому сделать  выводы о личности автора письма, одного  из вождей русской и мировой революции». Публикация наделала много шуму, однако не содержит ничего экстраординарного для того времени и контекста и вызывает возмущение лишь  в рамках позднейшего советского дискурса, выросшего из мещанских обычаев советской элиты, которому Ильф и Петров метко прилепили прозвище «Саванарыло».

Меньше написано о самой страстной любви Эммы Гольдман к Бену Рейтману. Если Лилю Брик называли «роковой женщиной Маяковского», то Рейтман – несомненно «роковой мужчина» Эммы. Бен и Эмма встретились в Чикаго. «Он появился после обеда… экзотическая, колоритная фигура в чёрной ковбойской шляпе, с огромной тростью» — писала через много лет Эмма в своей замечательной автобиографии «Проживая свою жизнь». Бен Рейтман был на 10 лет моложе Эммы (ему было 29, ей 39). Он сразу сделался импресарио и менеджером Эммы. Бен был импульсивным, теоретически неподкованным, инстинктивным врагом капитализма, блестящим промоутером, организатором и… бабником. Они очутились в постели в первый же вечер. «Я ничего такого раньше в жизни не знала», — записала Эмма значительно позже. Они кочевали с лекциями по Америке четыре месяца. Эмма становилась больна им. «Его примитивные ухватки лишают меня разума, делают и меня примитивной», — говорила Эмма. «Мне хочется стать зверем, впиться зубами в твоё тело и заставить тебя рычать, как раненое животное», — писала Эмма в письме Бену. Они выработали свой особый язык, их переписка полна откровенной сексуальности, игры, описаний интимнейших подробностей и переживаний. Можно тут без конца цитировать, но лучше читать саму Эмму Гольдман.

Как бывает, ложка дёгтя была в бочке меда. Рейтман не пропускал ни одной юбки. Его страсть «ходока по бабам» была навязчивой и хронической. Не было ни одной минуты в его бодрствующем состоянии, когда он не замышлял, как добыть себе в постель очередную женщину. Каждый вечер, как только Эмма шла выступать, Бен исчезал в их пикапе, и заботился только о том, чтобы вернуться назад к тому времени, когда лекция заканчивалась. У него далеко не всегда это получалось. Все окружение Эммы Гольдман ненавидело Рейтмана. Он отвадил всех её друзей. Роджер Болдуин отозвался о Рейтмане: «жуткий, невыносимый человек, невежественный собственник».

Эмма была в ужасе. Свободная любовь значила для неё совсем другие вещи. Огромная страсть была одной из них. Быстрый «дружеский секс» – не был. Тем более, сотни и тысячи «дружеских сексов». Эмма была поражена, когда поняла, что её одолевают страсти, и она совершает поступки, которые сама много раз критиковала, отрицала, верила, что свободный человек не поддастся на них ни в коем случае. Биограф Эммы Гольдман Кэндис Фалк пишет: «Женщина, которая в своих выступлениях по всей Америке провозглашала, что «…любовь, которая вспыхивает всего на мгновенье, или любовь, длящаяся вечность, есть единственная творческая, вдохновляющая и возвышающая основа для нового человечества, для нового мира» — сама окунулась в пучину скучных чувств ревности и неуверенности в себе».

Никто не даст нам искупленья

Раз за разом Эмма повторяла себе и Рейтману, что дальше так не может продолжаться, что она больше не будет терпеть унижений и хаоса, которые порождала любовь к Бену, что он унижает её достоинство, подрывает в ней всякую уверенность в себе. И раз за разом она уступала, погружалась в кипящий котёл бурных эмоций. Душераздирающие сцены, тяжёлые депрессии сменялись судорожным желанием и снова приводили её в объятья Бена.

Сексуальная страсть — это грозная сила, отражение чувств, в основе которых лежит психологическая ностальгия, уводящая так глубоко, что человек чувствует себя первобытным, заставляет «увидеть в себе» что-то такое, что избавляет от всяких доводов разума. Так случилось у Эммы и Бена. Они нашли друг в друге что-то, что обрело власть над ними, породило мучительную зависимость, создало устойчивую смесь боли и эйфории. Подлые унижения сменялись высочайшими взлётами блаженства. Вожделение опустошало и наполняло их вновь, пока страсть не исчерпала себя окончательно.

Страдания не сломили веры Эммы в «священную страсть любви». В любви она видела ту самую спасительную силу искупления, что способна освободить человечество. Такая вера разделялась не только анархистами. «Никто не даст нам искупленья…» — это из Интернационала, и далеко не все трактовали эти слова как призыв к насилию. Вера в магическую власть эротической любви разделялась тогда всей западной цивилизацией. Поэты и бизнесмены, интеллектуалы и философы, профессора и студенты верили, что свободная любовь – путь к освобождению духа на самом высоком уровне. Познать любовь означало проникнуть в тайны человеческого существования, увидеть с сияющей ясностью смысл жизни и мира –не как они есть, а какими они должны быть.

В воспоминаниях Эмма Гольдман сокрушается, что её работоспособность была подорвана непостоянством в любви и заключает: «Невозможно взобраться к звёздам тому, кто врос корнями в землю. Если возносишься ввысь, то можешь ли надеяться жить долго в захватывающих глубинах страсти и любви? Как и каждый, кто поплатился за свою веру, я тоже должна была принять неизбежное. Случайные обрывки любви, ничего постоянного в моей жизни, кроме моего идеала». Эмма не раз говорила, что если действительность разрушает идеал, то она готова разрушить действительность, но не уступить идеала. Она не могла жить без веры в идею спасения, в освобождение мира. Десятилетия конформизма, как при «развитом социализме», так и при «свободно-рыночном капитализме» доказывают, что нам тоже невозможно жить без этих идей, и что не насилие, а любовь способна спасти мир.

Огромная благодарность Ане Ивановой (Петербург), историкам Михаилу Магиду (Москва) и Олегу Россу (Тель-Авив), Suzanne La Tullipe (Connecticut), Яне Циферблат (Будапешт), Нике Дубровской (Берлин), блогерам fishbi4 (Тель-Авив) и black_robbed (Петербург) и всем, кто подтолкнул к написанию этого материала.