Дмитрий РАЙДЕР
В современной России слово «иммигрант» зачастую означает «рабочий» и при этом – чужак с Востока. Противопоставить этим обывательским представлениям можно не только анализ интеллектуалов, в совершенстве овладевших критической теорией, но и практику солидарности. Уже месяц в Санкт-Петербурге действует низовая инициатива – курсы русского языка и русской культуры для детей иммигрантов. Большинство волонтёров составляют студенческие и политические активисты. Мы поговорили с волонтёром курсов и участницей организации «Студенческое действие» Еленой ПАСЫНКОВОЙ.
– Как вам пришла в голову идея обучать детей иммигрантов? Давно ли вы это делаете?
– Один из создателей курсов разместил информацию о них в группе организации «Студенческое действие», в которой я состою. Я как студенческий активист – человек, который непосредственно интересуется проблемами образования – не могла остаться безразличной к этому сообщению, и теперь я – один из преподавателей. Курсы длятся месяц, завтра я проведу четвёртое занятие.
– Разве можно обучить ребёнка за месяц русскому языку?
– Задачи обучить языку за месяц перед нами не стоит. Сами курсы работают всего месяц – и мы говорим только об открытии новых групп, а никак не о закрытии! Ясно, что мы будем заниматься с каждым ребёнком до тех пор, пока он не поступит в школу, и после, если это потребуется.
– С какой частотой проходят занятия?
– Сейчас курсы в процессе создания, набираются новые группы и новые волонтёры, готовые преподавать, поэтому неизвестно, сколько занятий в неделю будет в ближайшем будущем. Пока дети приходят в центр, где мы занимаемся, три-четыре раза в неделю и почти каждую неделю бывают экскурсии.
– Хорошо, но в чём суть идеи? Почему вы вообще этим занимаетесь? Ваша инициатива политически мотивирована?
– Существуют курсы русского языка для иммигрантов из стран СНГ – но только для взрослых. Для детей, насколько мне известно, таких курсов нет, во всяком случае, сами иммигранты о них ничего не слышали. Есть подготовительные группы при школах, но количество мест в них ограничено. Даже если бы я сказала, что не вижу в этом никакой политической составляющей, она всё равно здесь присутствует. Бесплатное обучение детей, да ещё и детей иммигрантов, русской культуре в современных российских условиях, безусловно, приравнивается к политическому высказыванию.
– Вы рассматриваете это как одно из проявлений солидарности, верно?
– Конечно.
– Стоял ли кто-нибудь из десяти волонтёров, которые преподают на курсах, перед выбором: либо привносить политическое сознание в рабочий класс, либо учить детей иммигрантов русскому языку?
– Теоретически вопрос очень интересный. Но перед выбором, насколько я знаю, никто не стоял. Многие из тех политических активистов, которые преподают на курсах, уже давно являются волонтёрами сразу нескольких НКО и работают с детьми из детских домов. До сих пор это не мешало им заниматься политикой. А для меня, как студенческого активиста, это вообще необходимая практика, так как, кроме преподавания, приходится ещё и читать законы, изучать ситуацию в образовании иноязычных детей и людей без гражданства, знакомиться с психологической обстановкой в школах, где учатся дети иммигрантов и т. д.
– Не являются ли ваши курсы просто политическим жестом: мы, мол, в расистской России учим детей иммигрантов?..
– Я бы, напротив, сказала, что в курсах, на мой взгляд, слишком мало политики. Даже между собой организаторы курсов почти не говорят об их политической значимости, а ведь эта значимость огромна. Но мне это нравится, потому что мотивация участников не сводится к одному-единственному политическому сообщению. Среди нас есть активисты политических и профсоюзных организаций, волонтёры благотворительных фондов, индивидуальные активисты и совсем не политизированные люди – разношёрстная публика. И если бы мы слишком политизировали свою деятельность, то стали бы в итоге перетягивать одеяло и обязательно порвали бы его – это одеяло, которое могло бы столь многих согреть. Но если вас интересует именно моя позиция, то я, как левый и студенческий активист, любое публичное действие воспринимаю и стараюсь оформлять как политическое высказывание. Поэтому могу сказать, что для меня это, в частности, антифашистский жест, жест публичного признания «других», повод лучше изучить российскую систему образования, а также одна из точек формирования необходимой, на мой взгляд, сегодня единой леволиберальной политической платформы. Но подозреваю, что если бы вы говорили со всеми волонтёрами, это получили бы десять совершенно разных интервью.
– То есть организацией курсов занимается десять человек?
– Да, нас пока человек десять, но каждую неделю появляются новые волонтёры. Среди нас есть совершенно разные люди: профессиональные преподаватели, студенты, активисты, просто люди, которым интересно работать с детьми. Проект изначально задуман как широкое общественное движение, в котором любой может найти себе интересное и полезное дело: кто-то преподаёт, кто-то распространяет информацию среди иммигрантов, кто-то предоставляет помещение или помогает с материалами, кто-то профессионально консультирует преподавателей или предоставляет юридическую или психологическую помощь семьям детей, которым мы преподаём, и т. д.
– А где проходят занятия?
– Пока у нас есть только два помещения в центре города. В одном из них уже несколько лет занимаются с дошкольниками, а теперь вот и с детьми иммигрантов. Но надеемся, что со временем появятся и другие помещения в разных районах города.
– Каков национальный и социальный состав тех, кого вы учите? Я так понимаю, в основном это дети гастарбайтеров?
– В основном – узбеки из семей рабочих, продавцов. Есть немного таджикских детей. Другие национальности заинтересовать до сих пор не удавалось. Например, мы планируем обучать и киргизов, но их пока сложно «заманить», так как даже на чужбине между киргизами и узбеками сохраняется межнациональная вражда. Но мы надеемся, что курсы помогут решить и эту проблему. Вообще, в вопросах преодоления ксенофобии наша деятельность оказалась параллельной тому, что делают работники «Мемориала», с которыми мы наверняка будем сотрудничать в ближайшем будущем, и активисты всех антифашистских инициатив.
– Но и между узбеками и таджиками тоже был конфликт…
– На самом деле всё очень просто: до недавнего времени у нас был только переводчик на узбекский. Соответственно, объявления и листовки писались только на двух языках – русском и узбекском. Скорее всего, именно это и отпугивало киргизов и таджиков. К тому же, информация в основном передаётся методом «сарафанного радио»: объявлениям верят гораздо меньше, чем своим знакомым. А проследить, а уж тем более – предугадать такие информационные цепочки, не так-то просто. Недавно объявления перевели ещё на семь языков: китайский, вьетнамский, корейский, фарси, киргизский, казахский, таджикский. Скоро переведём на пушту. Уверена, что когда мы будем раздавать листовки на всех этих языках, люди поймут, что курсы действительно для всех иммигрантов, и ситуация сразу изменится. Что касается таджиков, которые приводят своих детей на курсы, зная, что там уже обучаются дети узбеков, то они, во-первых, каким-то образом поняли, что со стороны именно этих узбеков им не угрожает опасность, а, во-вторых, видимо, сами не испытывают неприязни к узбекам. Но это мои личные догадки. В любом случае, очень хотелось бы, чтобы среди волонтёров были психологи и специалисты по межконфессиональным отношениям. Даже не потому, что возможны конфликты в группах (опыт подобных проектов показывает, что на межэтнических курсах конфликтов как раз не бывает), а потому что это сделало бы нашу работу более профессиональной.
– А что можно сказать о родителях детей, которых вы обучаете? Какие виды на жизнь они имеют? Хотят интегрироваться в наше общество или просто приехали на заработки?
– Мы, конечно, общаемся с родителями, но за месяц сложно что-то понять. Ещё нет настоящего контакта, люди очень осторожны, иногда они вообще внезапно перестают понимать по-русски, когда слышат слишком прямые вопросы о работе и планах на будущее…
– Когда петербуржцы узнают о том, что вы учите детей иммигрантов, то как они реагируют?
– Кто-то никак, кто-то тут же становится волонтёром. Я даже пару раз рассказывала об этом русским националистам, чтобы посмотреть на их реакцию – никакого интереса.
– А вам кто-то помогает, скажем, независимые профсоюзы?
– Пока в помощи профсоюзов нет нужды. Вообще, проект чем-то напоминает движение наблюдателей – в нём могут индивидуально присутствовать люди из каких-то низовых организаций, либо нигде не состоящие. Если кто-то из волонтёров участвует в каком-то движении, то его товарищи-активисты о курсах, по крайней мере, знают – а значит, при необходимости и организации смогут участвовать. Тем более, что в Петербурге сейчас неплохо налажено взаимодействие между низовыми гражданскими организациями, профсоюзами и НКО.
– В чём сложность работы с детьми иммигрантов?
– Обучение маленьких детей всегда строится на базе фольклора, и сложность в том, что мы не можем работать с культурой, привычной детям, которых мы обучаем. И не только потому, что мы с ней плохо знакомы, но и потому, что группы мультикультурны, да и задача у нас – помочь детям освоиться именно в той среде, в которую они попали. С другой стороны, четырёх- или шестилетние дети схватывают и осознают информацию на лету. Сказку про теремок они уже бойко цитируют и всё спрашивают, когда мы, наконец, поставим по ней спектакль. Но мы всё-таки стараемся давать информацию по частям, чтобы у них не было культурного шока. Гораздо сложнее дело обстоит с подростками, которые даже на своём родном языке почти не читали книг и очень мало знают о мире. Здесь придётся работать с психологами. Для нас стало неожиданностью, что ни детей, ни их родителей совсем не пугают культурные различия. Мамам в платках нет никакого дела до моих дредов, а у детей слово «сало» в букваре вызывает не больше эмоций, чем любое другое. Но важнее всего мне кажется то, что перед преподавателями не стоит проблемы, как заинтересовать детей – они все до единого очень хотят учиться.
