Фильм Джонотана Носситера «Мондовино» заставил меня, любителя красного вина, иначе посмотреть на производство этого напитка. Оказывается, в бутылках с разными этикетками можно купить одно и то же вино. Глобализм подчинил себе винный рынок! Носситер показывает, как корпорации скупают небольшие винодельческие хозяйства в Италии или во Франции и ради увеличения объёмов производства отказываются от вековых технологий изготовления вина.
Я всегда считал, что вкус вина зависит от того, что называют терруаром (фр.: terroir от terre — земля). Что это такое? Это совокупность почвенно-климатических факторов и особенных характеристик местности. На вкус вина влияют рельеф, роза ветров, среднее количество дождливых и солнечных дней, свойства почвы, наличие водоёмов, лесов, окружающий животный и растительный мир. Возьмём всем известное бургундское белое вино “Chablis” («Шабли»). На его вкус, а точнее – на вкус винограда Шардоне, из которого его производят, влияет почва, в которой много остатков морских организмов, поскольку в доисторические времена на территории, где сейчас располагаются виноградники, плескалось море.
Грузины меня предупреждали: природное полусладкое красное вино «Хванчкара» не может производиться в промышленных объёмах, ибо виноградники, из которого его производят, занимают всего несколько сот гектаров в предгорьях Рачи (регион Западной Грузии). И это – зона с весьма специфическим климатом, где даёт о себе знать, как близость Чёрного моря, так и Большого Кавказского хребта. «Хванчкарой» нельзя заполнить рынок даже такой маленькой страны, как Грузия, не говоря о большем рынке, например, украинском. Тем не менее — в каждом украинском магазине продаётся «Хванчкара»…
Я покупал вина из разных аппеласьонов (appellation) Бордо (appellation — микрозона с уникальным сочетанием климатических, почвенных, технологических и других особых условий), но вкус их был приблизительно одинаковым, усреднённым, и мало чем отличался от вкуса вин из Лангедок-Руссильона. Я полагал, что всё дело в моей невысокой потребительской способности. Откровенно говоря, я не имею возможности покупать очень дорогие вина (3000-5000 рублей за 0,75 литра). Так, я не пил вино, сделанное в хозяйстве Château Lafite Rothschild, которое возглавляет список производителей красного вина в Бордо…
Джонотан Носситер объясняет, что тратить огромные деньги на вино – настоящее безумие, так как сейчас почти все мировые винные бренды производятся по одной и той же технологии и… практических в одних и тех же условиях. Без всякой связи с терруаром. Объясняется это потребностями глобального рынка. Раньше в Китае, Индии и Японии вино не пили, а сейчас пьют. А Китай не напоить, используя дедовские методы виноделия. А ведь китайцы и другие азиатские народы тоже хотят пить вина из Бордо, Тосканы, Лангедок-Руссельона. И на их запросы отвечают винные глобалисты из США. Калифорнийские корпорации скупают старые европейские хозяйства и ставят на производство вина на поток. Чтобы молодое вино приобретало насыщенный вкус, его заливают в новые дубовые бочки, таким образом и появляются тонины.
Что касается цен на вино, то они теперь определяются по шкале Роберта Паркера, американского винного критика. Исходя из чего он начисляет баллы, никто из виноделов толком не понимает. Да и вообще, европейские виноделы недоумевают: откуда он появился, этот американский Паркер, и каким образом он стал авторитетом в их отрасли… Однако в мире виноделов находятся те, кто оказывает сопротивление этой тенденции. Они отстаивают свои небольшие винодельческие хозяйства. И они них тоже рассказывает Джонотан Носситер в «Мондовино». В новом номере журнала “Simple wine news” я обнаружил интервью с Джонотаном Носситером. Его интернет-версии нет. Так что я со спокойной душой его перепечатал. Уверен, оно должно быть интересно читателям сайта «Новый смысл».
Дмитрий ЖВАНИЯ, редактор сайта «Новый смысл»
Ветряные мельницы глобализма
Дмитрий КОВАЛЁВ
Потребительский фашизм, антиглобализм, органическое вино и авторское кино – эти термины не сходят с языка у Джонотана Носситера, американского режиссёра с левыми убеждениями, наделавшего восемь лет назад шуму своим фильмом «Мондовино», востребованным по сей день. Носситер был звездой осенней Moscow Wine Fair. Матерый антиглобалист, отрицающий мировые винные авторитеты, как никогда пригодился и для презентации российских винных проектов, в том числе и «гаражных». Впечатленные журналистки рассказывали друг другу о бравом американском режиссёре, пославшем подальше все мировое общество потребления. Обклеенное пластырями лицо придавало Носситеру мученический вид, контрастирующий с интерьерами московского «Ритца» (незадолго до поездки Джонатан всего лишь упал с мопеда).
Успех его фильма «Мондовино», богатого на винные разоблачения, был столь колоссальным, гонорары от проката так высоки, а награды — престижны, что Носситера можно было бы заподозрить в конъюнктурщине, что многие и сделали. Однако с первых минут разговора понимаешь, что он на самом деле такой — партизан-антиглобалист с пулей в голове.
— Джонатан, не знаю, как Вы лично относитесь к фильму «Мондовино», может быть, вам надоели разговоры о нем столько лет, ведь у вас масса других работ. Но мы этот фильм всегда показываем студентам нашей школы вина «Энотрия». Во-первых, чтобы дать им несколько особый взгляд на вещи. Во-вторых, потому что лет за десять это действительно лучшая винная документалистика.
— Спасибо за такую оценку. Всё правда: у меня это лишь один из проектов, я не винный режиссёр или эксперт, как меня хотят иногда представить. Но всё, что я там снял, абсолютно точно отражает мои нынешние взгляды. Но я уже сделал свой фильм о вине. Теперь хочу, чтобы молодёжь делала свои. Если я задал какую-то тональность, какую-то тенденцию — я очень рад. И я не теряю контактов с винным миром. Я очень люблю виноделов, среди них у меня есть добрые друзья. И потом — винный мир хотя бы ещё вселяет оптимизм. Потому что мир кино уже уничтожен и стандартизирован. В политике и того хуже. А тут мне впервые дали попробовать российские вина. Я не знаю, как в России обстоят дела с традициями виноделия, но могу предположить, что в советский период они были прерваны.
— Не совсем так, скорее искажены. Но сейчас активно возрождаются, причём с участием иностранных экспертов. Нет, месье Роллана (энолог – отрицательный персонаж из фильма «Мондовино» — Д.Ж.) у нас ещё нет. Но есть другие ваши герои. Патрик Леон, например.
— Патрик очаровательнейший человек (смеется). Но Роллан как консультант стоит дороже, хотя характером он похуже. Парадокс! Только дело не в них. Если люди находят ценность в каких-то местных вещах, имеющих отличные от других характеристики, будь то местная рыба, не похожая ни на какую в мире, или же вино, то это прекрасно. Такие продукты и должны создавать тот самый местный колорит и являться национальным достоянием. У вас есть понимание того, чем должно быть для России российское вино?
— Есть местные сорта, исторические народные приемы виноделия, есть и вина, известные под своими наименованиями 200-300 лет. Нет только четкого понимания, как совместить это с тем, что сегодня в моде. А в моде французские концепции шато, французские сорта, опять же, консультанты.
— Эта дискуссия в каждой стране будет звучать по-разному. Хотя проблема-то одна. Но в любом случае местный рынок должен думать, как продать местную же культуру. Выражение местной культуры, будь то вино или многовековые традиции кухни, музыки, архитектуры, — это то, что сегодня должно быть на вес золота. Мне кажется, что у России есть серьёзные проблемы с идентичностью, хотя ваши власти на словах только и делают, что противопоставляют себя Западу.
Ни для кого не секрет, что в наше время любые изменения в культуре, политике и жизни отражаются на мире вина. Перед экономикой обязательно стоит образование и социальная организация. Вы решаете, как создать местный рынок для российских продуктов, но такая же проблема стоит и в Италии. После 20 лет Берлускони многие культурные аспекты были уничтожены. Очень сложно создать оригинальный местный продукт и заставить людей его узнавать и вообще создать для него рынок. Все эти проблемы универсальны. Вино или любой другой продукт не существует сам по себе, ничто не существует в вакууме. Узнаваемость продукта формируется из многих факторов, на которые влияют духовные, социальные и политические потребности.
— Берлускони может влиять на вкусы людей?
— Нет, он лишь олицетворение системы, влияющей на вкусы. Я уверен в том, что история циклична. Для меня сейчас повторяется история 1938-1940 годов с фашизмом, оккупацией и массовым психозом. Напомню: сначала западные страны идут на сговор с Гитлером по Чехословакии. Потом на сговор с ним идёт Сталин (1939), и Гитлер медленно пожирает Польшу и всю Восточную Европу. Потом он берётся за Бельгию и Францию. Но Франции и этого мало: Париж взят, а их правительство снова идёт на сговор с Гитлером! И возникает Вишистская республика. Но в то же самое время у французов возникает и Сопротивление.
Чтобы понять, что сейчас происходит в винном мире, надо проанализировать поведение французов после того, как немцы захватили их страну. В Сопротивление ушло всего 2% населения! Но они ушли. И у этих людей не было единой идеологической базы, как, например, у партизан Тито или итальянских коммунистов. Тут были и коммунисты, и правые, и даже аристократы, как Сент-Экзюпери. И именно поэтому сопротивление казалось безнадёжным. Донкихотство! Но в итоге они победили…
В наше время людям говорят, что Petrus великое вино, что высокие технологии улучшили качество бордо, и они согласны. Но кто-то пытается оценивать вина маленьких хозяйств, борющихся с системой, или биодинамистов. Я не говорю, что биодинамика это выход, но это попытка.
— То есть Гитлер нашего времени — это глобальный рынок?
— Да. И то, что эксперты называют «потребительским фашизмом», это правда. Экономика тянет за собой политику и культуру. Одинаковые фильмы, одинаковые вина, одинаковые рестораны — винно-гастро-номический Голливуд. Одинаковые вкусы связаны с созданием и политическими решениями. Людьми с одинаковыми взглядами и одинаковой едой очень просто управлять. Но мир вёе же дает нам шанс занять свою позицию и не попасть под каток.
— Как это сделать, по-вашему?
— У каждого свой путь. Но всё начинается с того вина, которое ты пьёшь, и еды, которую ты ешь. С того, где ты тратишь деньги. Почему ты их не тратишь в стране и регионе, в которых живёшь? Не потому ли, что глобальному рынку выгодно, чтобы ты их вкладывал туда, куда укажут? Современное демократическое общество навязывает единственно правильное «общественное» мнение не хуже любого тоталитарного! Быть личностью трудно. Говоришь ли ты с детьми, журналистами или прохожими, — каждый обмен мнениями для меня как политический акт.
— Хорошо, с Францией все ясно. А как в Италии дела, тем более что фашизм там больше 20 лет был основой национальной идеологии?
— Начну издалека. Был такой режиссер — Пьер Паоло Пазолини. Он был антифашистом, коммунистом, в 1975 году его убили, и убийство до сих пор не раскрыто. Убили его в Остии, неподалеку от Рима. Это город на море, там куча зданий фашистских лет с соответствующей архитектурой, там были резиденции муссолиниевской верхушки. И вот Пазолини даёт в этом городе своё интервью (оно доступно на YouTube), показывает на все эти здания и говорит: «Я ненавижу фашизм, но это не фашистская архитектура. Она человеческая, она сделана для людей». Потому что фашисты на самом деле были просто бандитами, дорвавшимися до власти. Они не смогли изменить менталитет людей. Не смогли переформатировать его так, как это делает общество потребления. Я могу себе представить, что случилось с людьми, попавшими в это общество потребления прямо из советского строя. Шок!
— То есть советское общество было лучше?
— Напротив! Они стоят друг друга. Вчера я прочитал тут в одной газете про парня, который управлял советским общепитом. И журналист удивляется, как этот человек после стал топ-менеджером «Макдоналд-са» в России. Наивный журналист! Он думал, тут есть какое-то противоречие (смеется).
— В чём смысл органического вина? Вкратце.
— Оно нарушает правила энологии (науки о вине – Д.Ж.). Для меня это хорошо. Для меня 90% мировых вин мертвы. Я не могу их пить! Я чувствую этот вкус алкоголя, я не могу это пить! Вино должно быть живым, здоровым, честным.
— Так что в итоге с Италией и сопротивлением глобализму?
— Лет семь назад картина выглядела так, будто итальянскому вину скоро конец. Богатые люди, олигархи, если угодно, покупали винодельни в комплекте с винными критиками, которые начинали петь им дифирамбы. Вина в разных регионах становились абсолютно похожими друг на друга. Этикетки и бренды разные, а в бутылках — одно и то же вино средне-хорошего качества. И вот нашлась сотня виноделов, начавших сопротивляться. Как те 2% во Франции 1940 года. Кто-то богатый, кто-то бедный, кто-то левый, а кто-то ревностный католик. У кого-то два гектара, у кого-то 100. Они сказали обществу потребления: «Да идите-ка вы все… Хватит разрушать наши национальные традиции!» Перешли на органическое виноделие. Стали возрождать местные сорта. Изучать старинные способы виноделия. Это движение было спонтанным, а сейчас таких виноделен уже до четырёх сотен… Я назову несколько имен: Antonio Barraco — это Сицилия, Natalino del Prete — Апулия, Acino Vini — Калабрия, Cantina Giordina в Кампании, для меня это вообще одно из лучших вин.
И опять-таки всё взаимосвязано! Теперь в Италии принято заботиться об окружающей среде, хотя все смеялись над этим лет десять назад. Люди стали более сознательными политически. Теперь эти вина экспортируются в Японию, Бразилию, хотя Берлускони и итальянское ТВ хорошенько промыли мозги местным потребителям…
— Очевидно, до России такие вина не доходят?
— У России много общего с Бразилией в плане вина. Вино за €10 во Франции тут сразу будет стоить €40. Коррумпированное правительство нельзя успокоить, оно поднимает акцизы, строит торговые барьеры и не собирается останавливаться. В Бразилии вообще нет традиции потребления вина. Только очень обеспеченные люди или те, кто поддерживал всё время диктаторский режим, имеют к нему доступ. Чтобы сделать вино более демократичным, нужно научить людей пить его. Люди будут пить вино, если оно подешевеет, они будут пробовать его и начнут разбираться. В идеальном мире бразильское правительство, как и российское, будет свергнуто, а вместе с ними и эти глупые законы. (Конечно, в Бразилии есть коррупция, но всё же сравнивать Бразилию, которая скоро десять лет находится под властью Партии трудящихся, и Россию, где власть защищает исключительно интересы олигархов, не корректно – Д.Ж..)
— Получается замкнутый круг и антиглобалистские вина не доходят до потребителей?
— Нет, я же говорю, у нас Сопротивление началось чуть раньше и ситуация значительно лучше. В Париже до 50 винных баров предлагают только натуральные вина! Французы невыносимые снобы, но в этом есть хороший момент: когда они за что-то платят, они хотят получать только качественное.
— Что в этих условиях делать российским микровиноделам, для которых высоты московских баров просто недоступны?
— Тут я познакомился с отличным парнем, Янисом (Каракезиди). И был ещё Валерий (Логинов), который свои вина называет гаражными. Им никогда не удастся конкурировать с индустриальным уровнем производства. Как тогда сделать его доступным для широкого круга потребителей, как создать для него рынок? Я вижу только один выход: действовать каждому в меру своих способностей. Если каждый что-то сделает, то уже будет результат. Я сказал этим парням: «Янис, у вас 8 гектаров виноградников? У многих производителей по всему миру не больше. Но вас же таких десятки, вы можете создать ассоциацию!» Вместе у вас будет голос, вы создадите рынок.
Да, одно российское вино будет стоить €4, а что-то €40 — но это и есть рынок, это и есть возможность выбора. Я буду возвращаться в Россию, чтобы помогать этим ребятам. Есть же в Италии свои винные Антониони, винные Пазолини. А у вас должны быть свои винные Киры Муратовы (улыбается). «Астенический синдром» — один из моих любимейших фильмов! Муратова сломала в нём все правила кинематографа. И в этом смысл настоящего кино и настоящего вина.
Curriculum Vitae
1961 — родился в США. Отец Бернар Носситер, международный корреспондент “Washington Post”. Семья жила во Франции, Англии, Италии;
1979 — увидел фильм Феллини «8 1\2» и решил стать режиссёром;
1980 — закончил Dartmouth College no специальности «Древнегреческий язык». Дипломная работа — перевод на английский и сценография трагедии Эсхилла «Прометей прикованный»;
1987 — ассистент режиссёра Адриана Лайна (Англия);
1991 — первый фильм “Resident Alien” показан на фестивалях в Торонто и Берлине;
2002 — получает образование сомелье и увлекается идеей винного антиглобализма;
2004 — выходит фильм «Мондовино»: номинация на Золотую пальмовую ветвь в Каннах. Призы девяти международных фестивалей в Австрии, Канаде, Польше, Австралии, Дании;
2005 — женится на режиссёре Пауле Прандини и переезжает в Рим. У них трое детей: дочери Капиту, Миранда, сын Ноа;
2009 — президент жюри кинофестиваля в Локарно;
2010 — пятый фильм, “Rio Sex Comedy”;
