Дмитрий ЖВАНИЯ, кандидат исторических наук
Недавно я перечитал свои статьи об истории табачной промышленности в Петербурге-Петрограде-Ленинграде, написанные мною в 2000-м для «Комсомольской правды». Эти статьи заказала одна табачная компания для своей имиджевой рекламы. Она купила мощности табачной фабрики имени Моисея Соломоновича Урицкого, и ей нужно было показать, что она продолжает традиции ленинградского предприятия. Что делать? Все мы работаем на буржуазию. Но я не жалею, что написал эти статьи. Я искал информацию для них, в частности, в заводской многотиражке, а это – отличный источник по истории рабочей демократии в СССР, массового сознания пролетариата и реальной практике диктатуры пролетариата. Судите сами.
Рабочий контроль
Сразу после Февральской революции на «Лаферме» появился Рабочий комитет. Его первым председателем стал большевик Захар Гринберг. Эта организация осуществляла контроль над производством и отстаивала перед хозяевами рабочие интересы. 28 июня 1918 года Совет Народных Комиссаров издал декрет о национализации табачной промышленности, и вскоре на базе «Лаферма» возникла 1-я государственная (народная) табачная фабрика. Осенью 1918 года на предприятии избрали новое правление, в состав которого вошли рабочие и служащие, а также некоторые члены старого правления. В годы Гражданской войны красный Питер (как и вся разоренная страна) испытывал огромные трудности с продовольствием. Государство обладало монополией на ряд товаров, в частности на «изделия фабрик жёлтых табаков, махорочных, сигарных и гильзовых». Но на многочисленных толкучках курильщики могли разжиться не только крепчайшим самосадом, но и «старорежимными» папиросами и даже элитными сигарами. А советские табачные фабрики часто простаивали из-за отсутствия сырья. Дабы обеспечить производство сырьём, в 1919-м с фабрики Урицкого в места произрастания табака было отправлено несколько рабочих бригад.
В 1920-м Государственный табачный трест сконцентрировал производство на трёх фабриках, благодаря чему на 1-ё государственной фабрике было пополнено оборудование. Так, количество набивных машин Куркевича увеличилось с 375 до 435 штук. Однако технологические трудности, вызванные острой нехваткой средств: изношенные станки, дефицит качественной папиросной и упаковочной бумаги и — что самое главное! — отсутствие качественного элитного табака — обрекало на предприятие на выпуск самых простых изделий. В 1923-м 1-й государственной табачной фабрике было присвоено имя Моисея Соломоновича Урицкого.
Возрождение
Оживление советской табачной промышленности произошло в годы НЭПа. В 1923-24 годах на фабрике имени Урицкого работало 2 106 человек. Средняя выработка в день на одного работающего составляла 4 236 папирос, при общей выработке – 2 138 миллионов папирос. В 1924-25 годах на фабрике организовали Набивное отделение на 90 машин системы Куркевича. В Укладном отделении установили машины системы Фельдмана и транспортёр для передачи коробок. Благодаря этим нововведениям выработка на фабрике выросла до 4 976 миллионов папирос в день. 7 189 папирос в день на одного человека (на заводе тогда работало 2 865 человек). Ещё через год производительность на фабрике выросла более чем в два раза и составила (в 1928-29 годах) 17 952 папиросы на человека в день.
В 20-е годы на 1-й табачной фабрике продолжали производить папиросы с «лафермовскими» названиями: «Сафо», «Пушки». Конечно же, появились и новые папиросы: «Смычка» (в честь союза рабочего и крестьянина), «Пролетарские», «Красная звезда». Однако табачная отрасль, в частности — 1-я государственная табачная фабрика в 20-е годы сталкивалась с большими трудностями. Завод выдавал довольно много брака.
Укладчики жаловались, что «Гильзовое (рабочие Гильзового цеха — Д.Ж.) пропускает в машинках пустые гильзы без мундштуков, набивное же оставляет много пустых и слабо набитых папирос, которые сгибаются в машине, а от этого получается залом». Рабочие же 2-го Набивного цеха переводили стрелки на гильзовщиц: «Некоторые гильзовщицы халатно относятся к своей работе. Патроны зачастую бывают перевернуты в разные стороны, длина патронов тоже неодинаковая». В свою очередь, работницы Гильзового отделения говорили, что в браке виноват поставщик материала — Зиновьевская бумажная фабрика. «Он (материал — Д.Ж.) никуда не годится: бумажка скверная, политура скверная, хуже бумажки».
В заводской многотиражке «Красная табачница» шло откровенное обсуждение фабричных проблем. Рабочие — без всякой боязни навлечь на себя гнев начальства — писали о фактах бесхозяйственности и головотяпства. «В Моторном Укладном отделении и в Ручном не хватает ящиков, а во дворе №2 такие же ящики валяются без всякого внимания и вместо того, чтобы быть употреблёнными в дело, идут в кочегарку», — переживал один рабочий. «У нас в Моторном Укладном отделении всё хорошо: оборудован Красный угол, в нём разные газеты, журналы, игры… — писали табачники. — В обед: лекции, доклады, музыка, концерты и всякие иные развлечения. Весело и… жарко — паровое отопление работает вовсю. В отделении до сих пор не установлена вентиляция!» Рабочих раздражало также то, что из-за отсутствия душевых на заводе они «от бани до бани вынуждены таскать на теле табачную пыль».
А машинисток Моторно-укладного отделения не удовлетворял слесарь Гутерман. «Походит к нему работница и говорит, что на её машине пачки идут косые, — писали они в заводской стенгазете «Табачница Урицкого». — Гутерман берёт пачки и говорит: “Машину надо почистить”… Машина стоит чуть ли не час и ждёт слесаря Гутермана с отвёрткой. Показывается фигура, переваливающаяся с боку на бок. К машине подходит Гутерман и начинает отвёрткой подчищать машину, не делая никакой поправки. Машина пущена и в результате один брак, а Гутерман заявляет глубокомысленно, что он даже не знает, почему этот брак получается». Машинистки просили начальство «обратить внимание на таких неповоротливых слесарей».
Зато слесари 6-го Гильзового цеха работали даже в обеденный перерыв. «Хотя им и говорят, что работать в обеденный перерыв нельзя, они всё-таки ухитряются работать и мешают другим спокойно обедать», — возмущалась член комиссии по охране труда.
Старорежимное сознание
Неблагополучно обстояло дело и с социалистической сознательностью. Так, в Резальном отделении всех достала некая Ириша Шумкина. Работницы жаловались: «Одно слово Ириши ложится на всех рабочих Резального отделения как тяжёлое пятно старого наследия. У нас в отделении много женщин и её распущенность по матерно-русскому языку выходит за все возможные пределы. Что ни слово — то мат, что ни шаг — опять-таки мат, мат и мат без конца. Красноречие Ириши начинает передаваться и некоторым другим женщинам. Никакие уговоры профделегата и профуполномоченного не помогают. Администрация тоже не обращает особенного внимания». Резальщицы предлагали «этот довольно длинный язык, способный произносить только матерные слова, немного усечь».
«Красная табачница» отмечала, что «много изжито в механической мастерской: бросание тряпками, обливание водой и многие другие ненормальные шутки. Не изжили ребята лишь мат». Сознательные рабочие советовали механикам бросить «эту обтрёпанную старорежимную привычку». Мало того, что механики не «изжили мат», так они ещё вдобавок переняли мещанское, нэпмановское отношения к женщине. «Когда в ним придёшь в мастерскую, то чувствуешь себя, девушка, очень скверно, — жаловалась со страниц многотиражки одна комсомолка. — У парней подымается какой-то гадкий смех, девушку критикуют со всех сторон и смотрят на неё не как на товарища, а определённо “ничего товарец”. А взрослые товарищи тоже не отстают от молодёжи».
Школ по ликвидации неграмотности не хватало, поэтому неграмотных работниц «прикрепляли» к пролетарским студентам для прохождения домашнего ликбеза. «К сожалению, некоторые работницы начинают посмеиваться, отпуская циничные шутки и делая различные грязные предположения, — негодовала «Красная табачница». — Такое отношение со стороны части работниц приводит к печальным результатам. Некоторые записавшиеся отказываются от учёбы».
В конце 20-х на заводе многие рабочие 1-й государственной табачной фабрики любили заложить за воротник. Так, член Антиалкогольной ячейки (!), рабочий 7-го Набивного цеха, комсомолец Медушев-Косоручкин «в пьяном виде подрался и получил ножевую рану, из-за которой гулял по бюллетеню». А работницы Укладного и Набивного цехов, члены ВКП (б) А.Иванова и Е.Лудженник беспробудно пили в течение всего двухнедельного отпуска. «Красная табачница» честно писала, что в Гильзовом отделении «эпидемия пьянства глубокого пустила свои корни»: «Чуть ли не каждый день снимают с работы регулировщиков, явившихся в нетрезвом виде». Заводской сатирик Антон Горемыка в стихотворении «Наши люди» писал без обиняков: «Слесарям лишь в пивнухе напиться. Да в грязи, как свинье, полежать».
Пили не только рабочие, но служащие. А где пьянство — там и прогулы. В конце 20-х из-за прогулов фабрика ежедневно недорабатывала 4,5 миллионов папирос.
«Дайте папирос и всё сделаем»
До проведения в Советском Союзе поголовной коллективизации основным поставщиком сырья на табачные фабрики оставался частник. Чтобы ускорить процесс заготовки сырья, осенью 1929 года фабрика имени Урицкого послала в места произрастания табака — в Абхазию, Майкопский район и на побережье Крыма — рабочие бригады. «Мы в Сухуми, — сообщали командированные. — Условия для работы, видимо, будут нелегки. В некоторых сёлах не всё благополучно. Хозяином положения является кулак. Нам в практической работе приходиться с этим считаться. Трудность работы обуславливается ещё и тем, что села населены разными национальностями: армяне, грузины, греки, абхазцы, турки».
В начале 30-х — в разгар коллективизации — разразился табачный кризис, о котором эмоционально поведал нарком пищевой промышленности Анастас Микоян: «Рабочий, крестьянин изнывают в труде и просят: “Дайте хоть немножко покурить”. Трактористы, шахтёры хотят покурить — ведь без этого тяжело… На лесозаготовках говорят: “Дайте махорки!” На уборке — то же самое. Зернотрест прямо заявляет: “Хотите наладить уборку — папирос дайте”. Инженеры, приезжая с новостроек, говорят: “Всё сделаем, дайте только папирос”. Нам заявляют: “Нужно заготовить масло, яйца и так далее — дайте папирос и всё сделаем”. Вот какое орудие теперь для экономической политики государства — папиросы… А без махорки даже воевать нельзя. Махорка — это оборона. Это, правда, не пушка, не аэроплан, но без неё и на фронте трудно. После хорошего боя надо хорошо закурить».
В конце 20-х табака хронически не хватало, ибо основным поставщиком сырья всё ещё оставался крестьянин-частник. И табачники, чтобы удовлетворить спрос на свою продукцию, частенько добавляли в него суррогаты: хмель и кукурузный лист.
Неудивительно, что работники фабрики имени Урицкого с радостью восприняли решение ВКП (б) и советского правительства о свертывании НЭПа. «Красная табачница» запестрела заголовками типа «Направим острие самокритики против извращения классовой линии — против правого уклона!», «Долг каждой работницы, каждого рабочего помочь партии очиститься от неугодного элемента!». (Напомним, что «правые уклонисты» — фракция Николая Бухарина — ратовали за продолжение НЭПа). С восторгом отозвались табачники и на партийный призыв к индустриализации. «День индустриализации покажет всем врагам советской власти, на что способен рабочий класс, чтобы ускорить строительство социализма!», «Дружной подпиской на заём ускорим выполнение пятилетнего плана!» — кричала «Красная табачница».
И рабочие фабрики имени Урицкого откликались на эти призывы. Так, чистка партийной ячейки Гильзового цеха показала: гильзовики «непримиримы ко всякого рода шатаниям и искривлениям от правильной Ленинской линии, проводимой партией и её ЦК». А 29 августа 1929 года «Красная табачница» сообщила: рабочий силовых установок Сергеев Д., который зарабатывает 200 рублей в месяц, подписался на 3-й заём на 300 рублей. Кроме того, облигации 2-го займа на 300 рублей этот сознательный пролетарий сдал на хранение. От Сергеева не отставали 14 работниц Щипального цеха — на 3-й заём индустриализации они подписались в общей сумме 1020 рублей.
Однако помимо честных энтузиастов первой пятилетки на фабрики имени Урицкого были «липовые ударники». Например, работница 9-го Набивного отделения с красивой фамилией Бель — «настоящий шкурник, рвач» — заботилась только о заработке и «плевать хотела на пятилетний план». «Она даже не стеснялась вести агитацию против ударничества. Однажды в разговоре Бель указала, что премия — чайный сервиз — незначительная. На заводе «Севкабель» выдают пианино — там есть за что поработать!»
В первый год первой пятилетки при фабрике был создан клуб с комнатой отдыха для молодёжи, где к её услугам предоставлялся «чай, шашки, шахматы, гитара, мандолина, гармонь, газеты и журналы». В случае, если рабочий приходил в клуб прямо с завода, он мог принять в клубе душ. Два-три раза в неделю в клубе читали лекции по следующим темам: «Полярная экспедиция Красина», «Алкоголь и молодёжь», «Как расходовать получку», «Существует ли любовь». Действовали всевозможные кружки: фотокружок, кружок рабочих художников и другие. 6 сентября 1927 года на фабрике был организован Кружок Военных знаний, где учили «владеть винтовкой, револьвером, гранатой, пулемётом». Заводчане понимали: «Грузовая туча новой мировой бойни уже сгущается на горизонте». А все знают, что война — мать революции. Чтобы было проще общаться с пролетариями из других стран, рабочие 1-й табачной фабрики в сентябре 1928 года создали кружок по изучению эсперанто.
Однако посещение клуба было сопряжено с немалым риском, пока оттуда не уволили контролёра Карпенко. Во время одной из вечеринок он, будучи в нетрезвом состоянии, ударил револьвером по голове подвыпившего парня. Да так сильно, что тот потерял сознание. Но неистовый контролёр продолжал бить несчастного револьвером. В дело вмешались молодые рабочие. «Когда я и подоспевшие ребята схватили Карпенко за руки, то последний ударил лежачего и издающего стоны парня ногой так, что оторвал подошву, — сообщает участник событий. — Но этого Карпенко показалось мало. Он стал вырываться с криком: “Дайте я его застрелю!”» Рабкоры были возмущены и поведением члена фабричного Правления тов. Германович, который ежедневно приходил в заводской клуб и сад в пьяном виде и приставал к комсомолкам.
Наконец в предвоенные годы крупные табаководческие хозяйства, расположенные в южных районах СССР, начали давать столько табака, сколько требовали советские курильщики: шахтёры, крестьяне, инженеры, трактористы и солдаты. Конец 30-х годов стал периодом подъёма советской табачной промышленности. Сюда начали направляться значительные средства, что позволило резко увеличить производство самых разных изделий: от традиционных папирос, курительного табака и махорки вплоть до сигарет и сигар. В печати появилось большое количество публикаций, где популяризировались новинки табачного рынка. В частности, специалисты доказывали выигрышные свойства того или иного вида курева. Вот что в 1938-м писали о «безмундштучных папиросах» (то есть сигаретах): «Они имеют бесспорные преимущества перед мундштучными папиросами: портативны, имеют большую курку, — следовательно, обладают большей насыщаемостью для курильщиков; более гигиеничны, так как все процессы их производства полностью механизированы; они более транспортабельны благодаря занимаемому ими меньшему объёму. Кроме того, советский курильщик настолько культурно вырос, что сам очень быстро сориентируется во всех преимуществах сигарет».
Забота об этикете
Специальные издания охотно публиковали информацию о самом дорогом куреве — о сигарах, которые с 1937 гожа начала производить табачная фабрика имени Урицкого: «Это, по существу, для большинства нашего населения продукт новый. Не зная о том, что сигарой не надо затягиваться или о том, что зажигаться она должна обязательно с обрезанного конца — иначе развалится в руках — курильщик, испытав неприятности, связанные с его неосведомленностью, может после первой неудачной попытки отказаться от дальнейшего употребления сигар». Но при этом технология сигарного производства на фабрике в сравнении с дореволюционным временем была существенно упрощена.
С преодолением табачного голода табачники получили возможность обратить внимание и на оформление продукции. Полиграфическая база, которой обладал Ленинград, позволяла изготавливать высокохудожественные этикетки на уровне дореволюционных образцов, но надобность в этом появлялась не так уж часто, прежде всего потому, что дорогие изделия ввиду незначительного спроса составляли очень малый процент от общего объема производства; кроме того, печатники постоянно ощущали нехватку сырья соответствующего качества. Им приходилось довольствоваться скверной «макулатурной» бумагой. Как отмечали специалисты в 1938-м, «внешний вид и качество пачечной бумаги почти всех фабрик непригодны для печатания этикетов литографским способом, а также для изготовления готовых пачек. Применение макулатуры, забитой клеем, грязью и углём, пропитанной смолой и маслом, неизбежно сказывается на готовой бумаге». Табачники понимали, что «при выборе этикета необходимо найти лучший вариант удовлетворения вкуса публики; папироса с удачным названием и удачным этикетом сразу нравится, сразу запоминается и пользуется спросом со стороны широких масс». С другой стороны, производители табака хотели «при помощи этикета воздействовать на развитие художественного вкуса потребителя».
Вторая половина 30-х годов, эпоха великих строек социализма. Тогда-то советским курильщикам и предложили папиросы «Беломорканал». Сперва художники фабрики имени Урицкого, где был начат их выпуск, гордо прочертили на этикетке — географической карте Европы и Средиземноморья – линию недавно сооруженного Беломорского канала, а заодно обозначили здесь же крупнейшие зарубежные каналы — Кильский и Суэцкий. Однако спустя полтора десятка лет на этом рисунке осталась только карта европейской части СССР, где помимо Беломорского канала, был нарисован другой искусственный водный путь — Волго-Донский канал имени Ленина.
Оформление «Беломора», как и оформление паче других «демократических» папирос — «Север», «Байкал», «Прибой», — было весьма простым и не требовало значительных затрат. Куда наряднее выглядел «Казбек» в твёрдой картонной упаковке. Если «Беломор» курили в основном рабочие, то «Казбеком» баловали себя солидные, обеспеченные люди.
