Чтобы увидеть парад человеческой глупости, нужно сходить в один из музеев мирового значения — в тот, где выставлены хрестоматийные шедевры. В этом я в очередной раз убедился, когда в последний раз побывал в Лувре и д’ Орсе.
Посетители Лувра бегут в зал, где выставлена «Джоконда» Леонардо да Винчи, не замечая фресок Ботичелли и полотен других мастеров да и самого Да Винчи. Ведь нужно первым делом запечатлеться у «Моны Лизы»! У «Джоконды» собирается толпа. Но людей волнуется не «загадочная улыбка» Моны Лизы и прочие пошлости. Им надо сфотографироваться на фоне знаменитой картины. Не зря же ходили в Лувр! «Джоконда»
Потом людей немного отпускает. И они начинают фотографироваться у других работ. Так, туристы из Латинской Америки — двое толстых парней и стройная девушка, выйдя из зала с «Моной Лизой», не пропустили ни одной картины. Им нравилось всё! Даже огромное вертикальное полотно с Георгием Победоносцем привлекло их внимание. Однако вряд ли им удалось захватить полотно полностью — оно очень высокое. Должно быть, это очень комично — запечатлеть себя на фоне змея, поражаемого копьём. Приблизительно такая же атмосфера, как у «Моны Лизы», царит рядом с Никой Самофракийской и Венерой Милосской.
Мне ещё повезло: я посетил Лувр вскоре после парижской атаки исламистов и в музее было не так много народа, как обычно. Когда я был в Лувре в первый раз — 24 года назад, я к картине вообще подойти не смог. Разглядывал её издалека.
В д’ Орсе была немного другая картина: внимание людей привлекала выставка «Блеск и нищета: образы проституток 1850-1910». Когда люди рассматривали картины Эдуарда Мане, Анри Тулуз-Лотрека и Эдгара Дега, всё было нормально. Из работы давно перестали быть предметом эпатажа: никто теперь больше не будет негодовать, обсуждая холст, на котором изображена голая девица, в компании одетых мужчин, как, например, на знаменитой картине Мане 1863 года «Завтрак на траве».
Правда, «Завтрак на траве» не включили в выставочный набор, её оставили в том зале, где она висит на постоянной основе. Видимо, по мнению кураторов выставки, женщина, которая в голом виде совершает petit déjeuner sur l’herbe, в обществе двух одетых messieurs, — это просто натуристка или натурщица (учитывая, что господа выглядят, как художники).
На выставке была представлена другая картина Мане — знаменитая «Олимпия» — тоже 1863 года. Кстати, когда «Олимпию» впервые показали зрителям, они её не повредили только благодаря тому, что администрация выставочного зала заблаговременно предприняла меры по её охране. Сейчас «Олимпию» посетители д’ Орсе рассматривают с благоговением: какая грация? кто эта одалиска? Чего говорить, если гинекологическая картина Гюстава Курбе «Происхождение мира» считается нынче шедевром! Она тоже хранится в д’ Орсе, но я её на этот раз не увидел. То ли увезли в другой музей для какой-то выставки, то ли я прошляпил.
Я не искусствовед. Я привык доверять мнению профессионалов. А они доказывают, что это шедевр. «На картине изображена покрытая волосами вульва полуобнажённой женщины, которая, раскрыв бёдра, лежит на кровати или софе, — написано в одной рецензии. — Угол зрения выбран так, что лица женщины не видно, видны только её живот и грудь с торчащим соском. Ограничение сцены бёдрами и грудью придаёт особую эротичность полотну. Натуралистическое изображение женских половых органов ещё сильнее подчёркивается мягкими линиями шелковистой материи, обрамляющей обнажённое женское тело, которая укрывает его и одновременно снимает с него этот покров. Коричневый фон полотна контрастирует с белой блестящей женской кожей. Раздвинутые округлые бёдра выражают сексуальное желание и готовность отдаться».
Курбе нарисовал этот холст в 1866-м, когда империя Наполеона III достигла пика могущества. В самой Франции царил режим разврата. Если не верите мне, почитайте Эмиля Золя — например, его великолепный роман «Деньги». Правда, Курбе рисовал «Рождение мира» не для широкой публики, а для частной эротической коллекции турецкого дипломата Халил-Бея. Но тот факт, что картины Мане и Дега зрители готовы были разорвать в клочья, говорит о ханжестве людей той эпохи. Везде царил разврат, в котором они, все эти буржуа, участвовали, а их, видите ли, возмущали нарисованные голые девицы.
Эдуард Мане, Анри Тулуз-Лотрек и Эдгар Дега были революционерами в области нравов — они тыкали буржуа в их собственные сифилитические прыщи и нарывы, которые были следствием их пристрастного общения с проститутками. Но именно они — эти великолепные художники — завели механизм деконструкции красоты, создаваемой человечеством с эпохи Античности. И последствия работы этого механизма мы пожинаем сегодня, когда идеала красоты нет, ибо, как принято думать, всё относительно.
Дерьмо на лопате и моча в бутылке в наши дни такие же арт-объекты, как Ника Самофракийская или полотно того же Мане. «Кто сказал, что существуют нормы?» — вопиёт какой-нибудь хипстерок, полагая, что выдаёт нечто оригинальное. Ладно, если человек обмазывает свои гениталии краской, а потом прикладывает их к бумаге — он хотя бы что-то избражает. Красит. Но сегодня есть художники, которые не нарисовали в своей жизни ни одной картины. Эти люди, не умея рисовать и даже не пробуя это делать, просто провозгласили себя художниками, а целый хор их друзей-приятелей этот их манифест подхватили. Чем это плохо? Да хотя бы тем, что при таком подходе парижский собор Сент-Эсташ, Софийский собор в Киеве или Казанский собор в Петербурге встают в один ряд с панельной коробкой, построенной каким-нибудь «новатором» Хрюном Моржовым. И это не пустые слова. Посмотрите, что выросло за Казанским собором и перед Сент-Эсташ. Лишь одно успокаивает — потом это можно всё снести. Но ведь то, что снесли деконструкторы, не восстановить…
В конце XIX века рисовать спившихся танцовщиц варьете и полуразложившихся шлюх, а потом вставлять эти картины на глаза буржуазной публике, которая предпочитала не замечать это разложение, несмотря на то, что сама и выделяла его миазмы, было весьма революционно. Это было борьбой против ханжества. Но сегодня всё иначе. Сегодня революционность заключается в попытке вновь отыскать, точнее — очистить идеал красоты… Но, простите, я отвлёкся от заданной вначале темы.
Так вот: когда буржуазная публика осматривала полотна Эдуарда Мане, Анри Тулуз-Лотрека и Эдгара Дега, всё ещё было ничего. Всё было привычно. Но потом, где-то с середины выставки, картины художников стали чередоваться с фотографиями голых порно-натурщиц того времени. Попадались и порно-натурщики. Было бы странно, если бы в современной Европе на выставке не была представлена и гомосексуальная тема. А люди на эти фото взирали так же глубокомысленно, как и на холсты. Не скрою: это любопытно — разглядывать женские прелести, которые давным давно разложились на атомы. Отдельный зал был отведён под порно-синиматорграф начала ХХ века. Он был забит до отказа. Я посмотрел на лица — ни одной улыбки. Публика пришла повышать свой культурный уровень. А вообще это забавно, когда люди разных полов и возрастов с серьёзным видом смотрят на экран, где один парень немудрящим образом управляется с двумя девицами… или, наоборот — как две девицы немудрящим образом управляются с одним парнем.
На самом деле то, что я наблюдал в д’ Орсе — обратная сторона медали того, чему я стал свидетелем в Лувре. Массе людей вся эта культура не нужна. Они ходят в музеи отметиться. Им, как собакам или кошкам, нужно пометить место. Что это за место, о чём эта выставка, в чём суть этой картины — их не волнует. Им это не интересно. Им это не нужно. Музеи стали такими же публичными местами, как универсальные магазины. Недаром и те и другие сегодня обозначаются одним словом — галерея.
«Города переполнены людьми, дома — жильцами, отели — приезжими, поезда — пассажирами, кафе — посетителями, улицы — прохожими, приёмные знаменитых врачей — пациентами, курорты — купальщиками, театры — зрителями (если спектакль не слишком старомоден). То, что раньше было так просто — найти себе место, теперь становится вечной проблемой», — писал испанский философ Ортега-и-Гассет в начале 30-х годов прошлого века. Он увидел, что «сейчас массам доступны удовольствия и предметы, созданные отборными группами (меньшинствами) и ранее предоставленные только этим группам. Массы усвоили вкусы и привычки, раньше считавшиеся изысканными, ибо они были достоянием немногих».
За прошедшие годы ситуация только ухудшилась. Массы не усвоили изысканные вкусы и привычки. Вовсе нет. Напротив: они навязывают свои вкусы и привычки всем окружающим. Пошлость правит миром. Массы не тянутся наверх, к красоте — её ведь нет, её развенчали, а, наоборот, пытаются опустить до своего понимания все явления нашей жизни. Если селфи делать модно, будем резвиться, делая его в Лувре. А когда массы начинают играть в изысканность, получается, как в д’ Орсе на выставке о проститутках — пошлая серьёзность.
Я не знаю, что делать с этим. Может быть, надо пускать людей в музеи после собеседования. Пусть человек ответит хотя бы на три вопроса о музее и его содержимом прежде, чем получить право купить билет в него. В конце концов, продавать билеты в музеи можно тем, кто прошёл тесты на их сайтах. Наверное, все эти предложения — глупость. Полная чушь. Но нужно что-то делать с этими толпами животных с айфонами, которые осаждают мировые музеи. Понятно, что музеи — это сегодня бизнес: больше посетителей — выше прибыль. А если всё делается ради увеличения числа, какой смысл плакать о качестве?..
Меня спросят: а сам-то ты зачем припёрся в д’ Орсе и Лувр? Отвечаю: в Лувре я хотел познакомиться воочию с популярной среди феминисток картиной неизвестного художника «Габриэла д’ Эстре принимает ванну с сестрой» (а то в прошлый раз я её не увидел) — вот она действительно загадочна, а также вновь полюбоваться знаменитым полотном Эжена Делакруа «Свобода, ведущая народ». А в д’ Орсе я пошёл, чтобы своими глазами увидеть портрет Мориса Барреса на фоне средневекового замка.
А текст я этот написал, чтобы поблагодарить администрации Лувра и д’ Орсе: по российским журналистским документам они меня пустили бесплатно. Вот это отношение к журналистам — не то что в Эрмитаже. А за деньги я бы в музеи и не пошёл. Я что — не видел, как делают селфи?
Читайте также:
