25 лет в России существует олигархический капитализм. И за все эти годы в стране так и не появилось мощного профсоюзного движения. Да и вообще — рабочего движения в России нет. Редкие всполохи рабочей борьбы не в счёт. Но для такой огромной страны, как наша — это маргинальные явления.
«Все профсоюзы в Петербурге и Ленинградской области, что были на автозаводах или на заводах, производящих для них комплектующие, — разгромлены. Остался только профсоюз на “Форде”. Вернее — два профсоюза Форда. В одном 200-300 членов, а в другом где-то около сотни, и они друг с другом борются. А ведь раньше у них было сильно за тысячу членов, — сообщает мне товарищ, который знаком с нашим профсоюзным движением не понаслышке. — Зарплаты не растут. “Форд” работает в одну смену вместо трёх и по четырёхдневной рабочей неделе. И собираются делать шатт-дауны (отключения конвейера — прим. Д.Ж.). Коллективный договор, которым они гордились, на следующий период заключили хуже, чем был раньше. Единственно, где есть прогресс — это калужский “Фольсваген”. Там тысяча членов».
Понятное дело, что речь идёт не о тех профсоюзах, чьё начальство сидит во дворце великого князя Николая (Дворце труда), а о тех профсоюзах, которые возникли по инициативе снизу — по рабочей инициативе. Есть ещё профсоюз докеров морского торгового порта Санкт-Петербурга, который сейчас борется за выгодное для рабочих перезаключение коллективного договора. 10 лет назад забастовка докеров наделал много шума, так как стала первым проявлением рабочего сопротивления в Петербурге после долгого периода рабочего молчания.
Два года назад, осенью 2013 года, храбро отстаивали свои права активисты МПРА (Межрегионального профсоюза работников автопрома) на заводе «Антолин». Дело было до раскола МПРА на две части. Но рабочие всё же проиграли, так как работодатель сумел привлечь штрейкбрехеров, а главное — заручился поддержкой власти: акции солидарности с профсоюзом у стен предприятия жестоко пресекал ОМОН.
Если мы посмотрим на предприятия, где были забастовки и предпринимались попытки создать профсоюз, то мы увидим, что всё это — либо по сути иностранные предприятия, либо непосредственно связанные с международными организациями и предприятиями (как морской торговый порт, например, да и сам профсоюз докеров — филиал международного докерского профсоюза). Поэтому забастовки на них приобретают интернациональное звучание, что заставляет работодателя искать компромисс со стачечниками.
На всех остальных предприятиях Петербурга царит тишь да гладь, что, правда, не означает наступления на них благодати. За последние годы промышленный потенциал Петербурга разгромлен. Снесены даже вполне успешные предприятия, построенные ещё в XIX веке. «Одна из наиболее развитых отраслей производства в Петербурге – транспортное машиностроение: “Вагонмаш” (пассажирские вагоны для ж/д, электровагоны для подвижного состава метрополитена); сборочный автобусный завод “Скания-Питер”; Петербургский трамвайно-механический завод», — читаем мы в сетевом справочнике. Эта информация сильно устарела.
«Вагонмаш» снесли в начале 2014 года — на его месте вырос квартал элитного жилья, а на там, где стояли цеха трамвайно-механического завода, образовался пустырь. Ленинградский металлический завод и «Электросила» продали часть своих территорий, а значит, потеряли свои мощности. Вместо цехов «Электросилы» мы получили очередной квартал элитного жилья (не понятно только, откуда столько элиты, что её никак не расселить). Кировский завод — жалкое подобие того могучего предприятия, которое существовало ещё в царской России. Большинство помещений завода арендуют разные фирмы, часто никак не связанные с машиностроением.
Фактов разгрома промышленного потенциала — как Петербурга, так нашей страны в целом — множество. И важно отметить, что разгром российского производства российскими же властями (или с их попустительства) не встретил рабочего сопротивления. А ведь дело не только и не столько в некой «производственной ауре», сколько в банальном уничтожении рабочих мест. Всё очень просто: уничтожается предприятие: работники — инженеры, мастера и рабочие — оказываются на улице.
Но с другой стороны — как сопротивляться рабочим уничтожаемых предприятий? Если предприниматель или государство заинтересовано в эффективной работе производства, с ними в случае конфликтной ситуации можно говорить языком стачки. А если хозяин завода хочет его снести, забастовка рабочим никак не поможет. Остаётся лишь язык прямого действия. Иногда он помогает.
В сентябре 2009 года 300 работников разорившегося французского предприятия “New Fabris”, занимавшегося производством автомобильных запчастей, ворвались в пустующее здание завода, забаррикадировали двери и поставили жёсткое условие: или им возместят задолженности по заработной плате — по 30 тысяч евро на человека, или предприятие будет взорвано. «В здании полно баллонов с газом, и их будет вполне достаточно, чтобы всё здесь взлетело на воздух. У нас тут детонатор, и если в назначенный срок мы не получим денег, то легко тут всё взорвём», — сказал один из рабочих в эфире телеканала “Euronews”.
Предприятие “New Fabris” существовало с 1947 года в округе Шательро и производило комплектующие для автомобильных компаний “Renault”, “Citroen” и “Peugeot”. С приходом финансового кризиса дела у “New Fabris” шли всё хуже и хуже, пока в июне 2009 года арбитражный суд Лилля не признал это предприятие банкротом, после чего начали увольнять рабочих. Никаких компенсаций жертвы сокращений не получили, как и пособия по безработице от государства. В итоге наиболее активные и смелые рабочие пошли на рискованные, но вполне оправданные меры.
Ещё один французский рабочий рецепт — взятие в заложники топ-менеджеров предприятия. Он доказал свою эффективность в разгар кризиса. Во Франции даже термин появился — «босснеппинг» (похищение боссов). Если бы топ-менеджеров брали в заложники отчаявшиеся одиночки, их бы наказывали за это по полной программе. Но за теми, кто занимался «босснепиннгом», стоят непреклонные рабочие коллективы и боевые профсоюзы. А их-то в России как раз и нет, как и нет такого понятия, как рабочая солидарность. Не выработалась у нас пока эта традиция. Поэтому в российском контексте рассуждения о прямом рабочем действии носят абстрактный характер.
Можно, конечно, сетовать на безынициативность русского рабочего класса. Но эти сетования не сдвинут дело с мёртвой точки. Мы живём в России и имеем дело с тем рабочим классом, который в нашей стране есть: это деморализованная, разобщённая масса, которая не имеет даже начатков классового самосознания. Однако этот вовсе не значит, что рабочие не имеют сознания вообще.
С советской поры наш рабочий класс, объявленный тогда «гегемоном общества», привык мыслить в общегосударственном, общенациональном, а не классовом масштабе. С одной стороны, это плохо, так как наши рабочие не осознают себя продавцами рабочей силы, с другой — хорошо, так как рабочих России может воодушевить глобальная идея. Сейчас рабочих, которые помнят советские времена, всё меньше, но тем не менее былой «осадок» остаётся.
Пять лет назад только и было разговоров, что о развитии в России «экономики знаний». Все чиновники важно тыкали ручками в айфоны и планшеты, чтобы поддержать тренд, заданный тогдашним президентом, а ныне — премьером. Модернизацию в тот период властная пропаганда подавала как «технологический прорыв в области высоких технологий», а «неэффективные» предприятия пусть помирают естественной смертью. Зачем нужны российские станки, если легче купить за рубежом высококачественные аналоги? Робкие замечания экспертов об «экономической национальной безопасности» трубадуры «интеллектуальной модернизации» отметали как ретроградные. Одновременно тогда же пропагандисты власти надували миф о России как «энергетической сверхдержаве».
И вот этот миф лопнул. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Если бы путинский режим вёл себя не так нагло в отношении Украины, Россия не попала бы под санкции ЕС и США, а значит, вопрос об импортозамещении так бы и не встал.
«Импортозамещение представляет собой тип экономической стратегии и промышленной политики государства и хозяйствующих субъектов, направленной на защиту внутреннего производителя путём замещения импортируемых промышленных товаров и технологий продуктами национального производства, имеет цель повышения конкурентоспособности отечественной продукции за счёт стимулирования модернизации производства, повышения его эффективности и освоения новых видов продукции с относительно высокой добавленной стоимостью», — объясняет промышленник Сергей Бодрунов, совершенно верно указывая на то, что само по себе ипортозамещение — лишь локальная задача новой индустриализации.
В свою очередь новая индустриализация подразумевает сохранение имеющегося, ещё не разрушенного, производственного потенциала России и Петербурга в частности.
И мы видим, что идея новой индустриализации объединяет рабочих с промышленниками и менеджерами-производственниками: те и другие заинтересованы в расширении собственного российского производства. Работникам этот курс выгоден, ибо он позволит не только сохранить рабочие места, но и создать новые, а предприниматели хотят сохранить свои предприятия, сделать их более эффективными, чтобы увеличить свои прибыли.
Классовые противоречия, конечно, при этом не исчезают, но они стираются в связи с тем, что новая индустриализация — общенациональная задача. А для нашего рабочего класса такая идея даже более предпочтительна, чем узкоклассовая. Наши рабочие, повторяю, привыкли мыслить в общегосударственном масштабе.
Однако не секрет, что «элита» будет проводить курс на импортозамещение непоследовательно: больше на словах, чем на деле. Наша «элита» не способна мобилизовать общество позитивной идеей. Посеять ненависть к Украине — пожалуйста. А когда она берётся «за доброе и вечное», быстро начинает фальшивить. В руках нашей «элиты» всё превращается в черепки, кроме золота.
Но именно непоследовательность нашей «элиты» в деле новой индустриализации обернётся тем, что идея возрождения промышленной мощи России станет протестной, тем самым мобилизующим мифом, о котором писал Жорж Сорель. И рабочий класс покажет себя силой, которая решает общенациональные задачи, а не только узкоклассовые.
А пока настала пора заключить «корпоративистский» (или, если угодно, — национал-синдикалистский) договор между производственной буржуазией и неравнодушными рабочими. И задача активистов — найти их — неравнодушных рабочих — в реальном секторе экономики.
На данный момент наша цель — не спекуляция на идее классовой борьбы, а продвижение идеи социального государства, где интересы работников будут сочетаться с интересами бизнеса, развивающего реальный сектор экономики.
При этом борьба за достойные коллективные договоры никуда не исчезает. Она просто перемещается из сферы протеста в область переговоров. Необходимо убедить предпринимателей из реального сектора экономики в той мысли, что рабочие, организованные в профсоюз, не их противники, а их союзники. (Ещё раз: рабочие, как и предприниматели-производственники, заинтересованы в расширении отечественной промышленности, увеличении её прибыльности.)
Можно сколько угодно кричать на митингах в окружении ОМОНа, что «Нет у нас другой судьбы, кроме классовой борьбы», и молиться на 7 ноября 1917 года. Но всё это историческая реконструкция и маргинальные развлечения. Тем более, что, кроме классовой борьбы, есть общенациональная судьба, но вершить её должен рабочий класс.
Читайте также:
Дмитрий ЖВАНИЯ. Рабочие даже не пытаются отстоять своё пространство
Акции за сохранение отечественной индустрии:
2012
На защиту путей в Европу встали «комиссары» /
На сталепрокатном заводе протестовали против «бухла» и требовали работы /
2013 год
Комиссариат социальной мобилизации продолжает протестовать против разрушения индустрии /
Петербургский ЗакС назвали «нерабочим органом» /
«Комиссары» провели акцию против разрущения ГИПХа /
Протест против разрушения «Электросилы» /
Акция против ликвидации Сестрорецкого инструментального завода имени С. П. Воскова /
Акция против сноса «Вагонмаша» /
В Петербурге мобилизовались против закрытия трамвайного завода /
2014
У бывшего «Вагонмаша» повесили вампира-банкира /
Из кирпичей «Вагонмаша» активисты соорудили мемориал завода перед КГИОПом /
На первый взгляд, аргументы убедительны и современны.Но кое-что мне, рабочему, здесь не нравится. Из многолетнего личного опыта: каждая попытка снизу оптимизировать производственный процесс упирается в сопротивление менеджмента, потому что они избегают личной ответственности и ситуаций принятия личного решения, а главной своей функцией ощущают поддержание социальной дистанции между управленцами и работягами. А главное в другом: какая может быть совместная заинтересованность в прибыльности? Где, когда и из каких соображений капиталист делился прибылью с рабочими? ЗАЧЕМ ему делиться? Чем недостаточней почасовой тариф, тем больше ФАКТИЧЕСКИЙ рабочий день, тем больше прибавочная стоимость. Так кому адресована статья, кому предлагается потрудиться для утверждения «мобилизующего мифа»: массовому рабочему, неким активистам, низовому менеджменту, собственно хозяевам — держателям акций?Какие общие интересы? Классовый интерес наёмного работника — это перестать им быть любым способом, или через переход в другую страту, или через трансформацию общества в бесклассовое. Поддержание и относительное повышение комфортности существования рабочего затемняет эту цель, мешает её личному осознанию. Ради будущего я соглашаюсь сейчас на «чем хуже — тем лучше». А промышленность мы потом восстановим. Первые пятилетки СССР доказали, что освобождённый человек может всё.(Чтобы возможные оппоненты огульно не зачислили меня в примитивные сталинисты, поясняю, что считаю Советский Эксперимент не идеальным и в значительной части не коммунистическим, но ряд его эпизодов выполнен с абсолютной доказательностью, из них социалистическая индустриализация особенно наглядна и впечатляюща).