Вчера в очередной раз убедился, что «третий путь» — нелёгкая дорога. Коллега попросила меня сделать доклад о феминизме в молодёжном дискуссионном клубе. Я отнюдь не считаю себя большим знатоком этой темы. Традиционный левый взгляд на «женский вопрос» я изучил неплохо, ещё будучи студентом и активистом левацкой группы «Рабочая борьба», а вот с политическим феминизмом познакомился недавно.
Знаменитое произведение Августа Бебеля «Женщина и социализм» я, помню, читал по дороге в Париж в декабре 1990 года (ехал на поезде). Потом, кажется, в 1992-м, мы, активисты «Рабочей борьбы», провели в университете открытое собрание на тему «Угнетение женщин в России». Доклад делал наш тогдашний английский товарищ Дейв Крауч из Социалистической рабочей партии Британии. Он долго жил в России и сотрудничал с нами, очаровывая нас теорией «сталинского государственного капитализма», разработанной лидером его партии Тони Клиффом (ныне покойным).
Тогда же на книжном развале я купил сборник статей Клары Цеткин. «Нам нужно вести не специфическую женскую агитацию, а социалистическую агитацию среди женщин, — доказывала немецкая марксистка в речи «Социализм придёт к победе только с женщиной пролетаркой». — Не мелочные интересы женского населения в данный момент должны мы выдвигать на первый план; наша задача должна заключаться в том, чтобы включить современную женщину-пролетарку в ряды участников классовой борьбы. У нас нет никаких специфических задач для агитации среди женщин. Реформы, отвечающие интересам женщин, осуществимые в условиях существующего строя, уже включены в число требований, содержащихся в программе-минимум нашей партии. Агитация среди женщин должна быть связана со всеми вопросами, имеющими важное значение для общего движения пролетариата».
Цеткин признавала, что «агитация среди женщин — дело трудное, хлопотливое, оно требует большого энтузиазма и больших жертв, но эти жертвы окупятся, и нужно их принести, ибо если верно, что пролетариат может добиться своего освобождения лишь в том случае, если будет бороться в едином строю, не делая различий между национальностями и профессиями, то верно также и то, что он добьётся освобождения только тогда, когда он сохранит единство своих рядов, не делая различий между полами».
На мой взгляд, если честно, «неистовая Клара» слишком безапелляционна. Но в целом она права. Выделение «женского вопроса» в отдельное производство вредит общей борьбе за изменение общества.
После того, как я прочёл Бебеля и Цеткин, мне довелось побывать в Лондоне на конференции «Марксизм», созываемой Социалистической рабочей партией каждое лето. И меня несколько удивила зацикленность британских активисток на гендерной теме. Свои выступления они заканчивали словами «Я горжусь тем, что я женщина!». Лесбиянки или геи заканчивали свои речь признанием, что они гордятся своей сексуальной ориентацией, а цветных распирал от гордости только один факт того, что они не белые. По правде сказать, я тогда ещё не знал о посмодернистской моде на «политику идентичностей»… По мне, когда люди слишком сконцентрированы на проблемах своего пола, своей сексуальной ориентации или национальности, они выглядят ограниченными. Я бы даже сказал — убогими.
Но я немного забежал вперёд.
В середине 90-х годов мы с товарищами, отойдя от марксизма, да и левачества вообще, разрабатывали «теорию революционного тоталитаризма». Именно тогда, готовя статью для газеты, я познакомился с произведениями Александры Коллонтай. Заказывая её книги в Публичной библиотеке, я ожидал, что прочту что-нибудь о свободной морали, о раскрепощении женской сексуальности, о новом быте.
Да, героиня её рассказа «Любовь трёх поколений», комсомолка Женя, на секс смотрит без буржуазного лицемерия: «Они (половые партнёры Жени — Д. Ж.) мне просто нравились, и я чувствовала, что нравлюсь им… Всё это так просто. И потом, ведь это ни к чему не обязывает. Я не понимаю, мама, что тебя так волнует? Если бы я себя продавала или если бы меня изнасиловали — это другое дело. Но ведь я шла на это добровольно и охотно. Пока мы друг другу нравимся — мы вместе; пройдёт — разберёмся. Ущерба нет никакого». В 20 лет комсомолка забеременела. Но не знала, от кого точно: то ли от чахоточного мужа матери, то ли от грубоватого «товарища Абраши». Правда, такая незадача её не сильно обеспокоила — она со спокойной совестью сделала аборт.
Посвящать себя любви Жене некогда. Всё её время занято борьбой за социализм: «Мне некогда. Всё спешка, всегда мысли полны другим… некогда влюбиться». Единственно, чего Женя «боится всегда» — это венерической болезни. Поэтому, прежде чем разрешить партнёрам войти в себя, она спрашивает их с большевистской прямотой: «Товарищ! А не больны ли вы дурной болезнью?» Единственный человек, которого она любит — это вождь революции: «Это очень серьёзно. Я его люблю гораздо больше всех тех, кто мне нравился, с кем я сходилась…»
Образ Жени мне показался карикатурным. Однако публицистические статьи Коллонтай меня удивили своей проповедью тоталитаризма. В «крылатом Эросе» она видела орудие тотальной мобилизации. К семье Александра Михайловна относилась крайне скептически, полагая, что женщины должны служить интересам класса, а не обособленной ячейке общества. В статье «Отношения между полами и классовая мораль» она пишет: «Для рабочего класса большая “текучесть” меньшая закрепленность общения полов вполне совпадает и даже непосредственно вытекает из основных задач данного класса».
В отличие от либералов и многих левых, Коллонтай привнесла в «женский вопрос» понятие долга.
«С первых шагов советского законодательства было признано, что материнство — не частное дело, но социальный долг активной и равноправной гражданки государства», — писала она. Она отрицала абсолютное право женщин контролировать свою способность к деторождению и обращаться со своим телом, как им нравится. «Социальная обязанность материнства, — настаивала нарком государственного призрения, — заключается в том, чтобы, прежде всего, родить здорового и жизнеспособного ребёнка… Женщина в эти месяцы (во время беременности — Д. Ж.) перестаёт принадлежать себе — она на службе у коллектива — она “производит” из собственной плоти и крови новую единицу труда, нового члена трудреспублики. Вторая обязанность женщины, с точки зрения социальной задачи материнства, самой выкормить грудью младенца».
Коллонтай довольно жёстко спорила с феминистками. «“Женский вопрос, — говорят феминистки, — это вопрос права и справедливости”. “Женский вопрос, — отвечают пролетарки, — это вопрос куска хлеба”. Женский вопрос и женское движение, убеждают нас буржуазные женщины, возникло тогда, когда сознательный авангард борцов за женскую эмансипацию выступил открыто на защиту своих попираемых прав и интересов. Женский вопрос, отвечают пролетарки, возник тогда, когда миллионы женщин властью всемогущего Молоха — капитала — оказались выброшенными на трудовой рынок, когда, послушно спеша на унылый призыв фабричного гудка, миллионы женщин стали толпиться у фабричных ворот, перехватывая заработок у своих собственных мужей и отцов… Этих женщин гнал из дома плач голодных детей, скорбные взгляды истощенных родителей, болезнь кормильца семьи, собственная необеспеченность, нищета… Все шире и шире раскидывал капитал свои сети. Стремительно бросалась женщина в гостеприимно открывающиеся перед нею двери фабричного ада…»
Несколько кондово, конечно. Однако я часто вспоминаю этот отрывок из статьи Коллонтай «Женщина в современном обществе», когда спорю с феминистками. Женщина, которая одна растит детей где-нибудь в Пикалёво или Бокситогорске, муж которой сгинул после того, как остался без работы, рассуждения о «политическом лесбиянстве» или «постпатриархате» и «плавающем гендере» в лучшем случае воспримет как блажь, а в худшем — как издевательство над собой. Ей нужны достойно оплачиваемая работа, социальные гарантии и нормальные бытовые условия.
Словом, в левом движении я прочно усвоил: женщина — существо угнетённое, а рабочая женщина угнетена вдвойне: и как женщина, и как пролетарка. Причём в реальной жизни я часто находил подтверждение этого тезиса, например, делая материал о «женщинах в оранжевых жилетах», которые по ночам ремонтируют трамвайные пути.
Однако время от времени я начинал сомневаться в верности, а точнее — в актуальности, левого взгляда на женский вопрос. Можно ли говорить о женщинах как об угнетённом поле, когда они возглавляют государства, политические партии, крупнейшие банки и корпорации? Знакомство с новой правой оценкой «женского вопроса» не заставило меня полностью отказаться от левого взгляда на него… но я не мог не отметить, что новые правые во многом правы. Будучи активистом НБП, когда идеологом партии был Александр Дугин, я, естественно, читал журнал «Элементы». Шестой его номер был полностью посвящён вопросам пола. В частности, в этом номере была напечатана статья философа Евгения Головина «Эра гинекократии». Женщины победили, доказывает философ, и их торжество — следствие вырождения мужчин.
«Мужчины боятся собственных мыслей, бандитов, начальников, “общественного мнения”, деньгососущих и деньгодающих пауков. Но пуще всего они боятся женщин, обрисовывает своё видение ситуации Головин. — “Она” – притягательно сформированная материя в этом материальном мире, где мы живём только один раз, “она” – идея, кумир, её эмерджентные прелести кричат с плакатов, журнальных обложек и экранов. “Она”– конкретная ценность. Красивое женское тело стоит дорого, пожалуй, подешевле “обнаженной махи” Гойи, но всё же за него надо платить. Проститутка требует почасовой оплаты, любовница или жена требуют, понятно, много больше».
Затем я на долгое время потерял интерес к гендерной проблеме. Помню, создавая Движение сопротивления имени Петра Алексеева, я написал в нашем манифесте, что мы боремся против «кухонного рабства». Но девушки-активистки попросили меня убрать этот пункт: «Дима, не актуально»… Я убрал.
К проблеме феминизма и женского движения в целом я вернулся, защищая от нападок феминисток и сочувствующих им леваков философа, автора «Нового смысла» Андрея Кузьмина, который позволил себе усомниться в верности феминистского тезиса «Моё тело — моё дело». «Выводя вопрос об абортах из сферы этики, феминистки и подыгрывающие им левые шарманщики становятся весьма уязвимыми для критики справа, со стороны консерваторов. Причём аморализм в вопросе об абортах в современной левой среде каким-то причудливым образом уживается с защитой прав животных и моралистским вегетарианством. Уродливый, ханжеский симбиоз…», — сетовал Кузьмин. «Тело человека — часть большего, чем сам человек», — провозгласил он. И этого было достаточно, чтобы левые и феминистские ресурсы начали лить на него ушаты помоев. Его оскорбляли и поносили.
Споры о феминизме вновь вспыхнули после акции Pussy Riot, когда все неравнодушные люди обсуждали в том числе и идеологию этой группы. Одновременно всплыла и ЛГБТ-тема.
Чтобы полноценно участвовать в дискуссии, мне пришлось познакомиться с феминистской мыслью, которая в восторг меня не привела. Феминизм, конечно, многоликое явление. Но порой создается впечатление, что самые крикливые его направления (квир-феминизм и т.д.) существуют специально для того, чтобы дискредитировать женское движение как таковое. Это — какие-то девочки-фрики, которые вызубрили несколько «ниспровергающих» тезисов и твердят их, когда надо и не надо. Меня всегда забавляет спор о «началах»: есть мужское или женское начала или это «патриархальный миф». Квир-феминистки доказывают, что это патриархальный миф. Да ради бога. Пусть для них гендер будет плавающим и т.д.
Может, термин «начало» слишком затасканный. Им часто пользуются консерваторы и ханжи. Может быть, поэтому милые молодые люди и девушки, с которыми я спорил в дискуссионном клубе, и восстают против него. Однако я бы не стал на их месте отрицать тот факт, что физиологическое различие между мужчиной и женщиной порождает их разные эмоциональные конституции, а порой и разное понимание самореализации. Зачем отрицать, в общем и целом, общие места? Чтобы выглядеть оригинально? Желание бороться с банальностями — благое. Однако есть банальности, отрицать которые также неумно, как отрицать законы природы. Иначе недолго и фриком стать.
Здесь надо вновь процитировать философа Кузьмина: «Мужчина и женщина не равны!» Но «это неравенство», поясняет Кузьмин, «не означает, что один пол хуже, а другой лучше. И конечно, не должно иметь следствием политическое и социально- экономическое ущемление женщин. Мужчины и женщины разные, но при этом дополняют друг друга (даже в совместной политической или экономической практике), стремятся к воссоединению».
Мне, если честно, непросто сформулировать свой взгляд на гендерные проблемы. С одной стороны, я согласен с новой правой идеей о вырождении мужчин. Современный мир оставляет мужчине мало пространства для его традиционной самореализации.
Прав Юлиус Эвола, отец новой правой, и тогда, когда говорит «о реальной сексомании, одержимости сексом» современного мира. «Во всякие другие времена женщина и секс никогда не привлекали к себе такого внимания. Под разным видом они доминируют в литературе, в театре, в кино, в прессе, да и во всех практически сферах современной жизни. В бесконечном своём разнообразии женщина представлена только для того, чтобы вечно привлекать, сексуально приманивать мужчину и отравлять его». Символом морального вырождения западной цивилизации для Эволы был стриптиз — «американский обычай, перенесённый на сцену, спектакль, в котором девица постепенно раздевается, сбрасывая с себя один за другим дамские туалеты, даже самые интимные, до необходимого минимума, чтобы предельно напрячь зрителя, мгновенно разрешается наготой, полной и бесстыдной».
«Красивые и привлекательные женщины… тщательно отобранные, они выставляются напоказ, всеми средствами: кино, шоу-бизнесом, телевидением», — указывает Эвола, и чтобы убедиться в истинности этого, достаточно включить телевизор или пройти мимо киоска, в котором продаются глянцевые журналы. Женская сексуальность превращена в товар, которым идёт бойкая торговля. Нельзя не вспомнить мнение Бебеля о браке: «Никогда брак не был так цинично, так открыто предметом спекуляции и простой денежной сделки, как теперь». Новые правые и старые левые дополняют друг друга.
Одновременно нельзя не замечать страдания рабочих женщин. Их унижают маленькими зарплатами, мизерными пособиями на воспитание детей, в конце концов, их унижает массовая культура, превращая женское тело в предмет потребления.
Нужно искать третий путь: между агрессивным феминизмом и консерватизмом. Да и вообще: следует говорить не о женском страдании или мужском вырождении, а о всеобщей деградации. И чтобы остановить её, нужны совместные усилия мужчин и женщин. В свою очередь процесс вырождения запустили тоже мужчины и женщины из «верхних слоёв общества». Мысли Августа Бебеля и Клары Цеткин всё ещё актуальны. Как актуальны и мысли Юлиуса Эволы о «метафизике пола».
Я рад, что меня попросили прочесть лекцию о феминизме аудитории, где было немало феминисток. Рад и дискуссии, которая потом у меня развернулась с ними. Благодаря ей я вновь попытался сформулировать свои мысли о «политике гендера».
Читайте также:
Андрей КУЗЬМИН. Тело человека — часть большего, чем сам человек
Дмитрий ЖВАНИЯ. Новый смысл старого социализма
Дмитрий ЖВАНИЯ. Мужское и женское
Дмитрий ЖВАНИЯ. Многоликий феминизм
Дмитрий ЖВАНИЯ. Советская Россия — родина сексуальной революции
